ью», — и тут же разъяснено: «каковы они — было сказано в предыдущей книге» (Off., 2, 43).
В заключение очень коротко о политических тенденциях трактата. Несомненно обстановка, сложившаяся в Риме после убийства Цезаря, нашла в трактате свое отражение. Для трактата характерна достаточно явная и резкая антицезарианская направленность. Об Антонии здесь нет еще ни слова, но это и понятно: произведение Цицерона было завершено (или оставлено), по существу, в самом начале развертывающейся борьбы, накануне решающих событий. Тем не менее новые опасения автора отражены в трактате: речь должна идти, по-видимому, не только и даже не столько о его антицезарианской направленности (в персонифицированном смысле), сколько об общих антитираннических тенденциях. В этом и выразился прежде всего поворот в настроении и оценке ситуации самим Цицероном: от кратковременных радужных надежд, через разочарование и скепсис — к страху перед неизбежностью новой тираннии.
Еще в самом начале трактата подчеркивается, что слова Энния: «Нет священной общности, нет и верности при власти царской» — убедительно подтверждены примером Цезаря, который ради своего господства и первенствующего положения безрассудно преступил «все божеские и человеческие законы» (Off., 1, 26). Его благотворительность и щедрость, как и Суллы, не могут быть названы ни истинными, ни справедливыми, ибо, награждая деньгами и имуществом одних, они оба отнимали все это у других, причем как раз у законных владельцев (Off., 1, 43).
Во второй книге положение римского государства рисуется самыми мрачными красками. Цезарь постоянно именуется тиранном, поправшим и законы, и свободу, гибель его вполне заслужена, в некотором отношении он даже хуже Суллы, ибо вел войну по несправедливой и недопустимой причине, а после своей отвратительной победы не только лишил имущества отдельных граждан, но и целые общины. Вот почему если и сохранились еще стены великого Города, то государство (res publica) было утрачено полностью (Off., 2, 26–29). А. раз государство погибло, перестало существовать, то уже нет места ни праву, ни красноречию, нет возможности принимать участие в общественной жизни. Именно по этим причинам пришлось автору трактата — дабы не предаться тоске или, наоборот, недостойным наслаждениям — заняться философией (Off., 2, 2–4; ср. 2, 65–67).
Крайне резко осуждает Цицерон и программу популяров, вождем которых столь недавно выступал Цезарь. В соответствии с требованиями этой программы подрывались самые основы государства: так, например, землевладельцы несправедливо сгонялись с занимаемых ими участков; особенно же нетерпимы были неоднократные попытки разрешить долговую проблему путем кассации долгов (Off., 2, 78; 84).
В третьей книге снова повторяются утверждения о гибели государства, уничтожении сената и правосудия. Снова оправдывается и даже признается не противоречащим нравственно-прекрасному убийство тиранна (Off., 3, 19; ср. 3, 90) и, наконец, высказывается следующее суждение: «Вот перед тобой человек, страстно пожелавший быть царем римского народа и властелином над всеми племенами и достигший этого! Если кто-нибудь говорит, что это страстное желание прекрасно в нравственном отношении, то он безумен: ведь он одобряет уничтожение законов и свободы и признает их мерзкое и отвратительное упразднение достославным. Но если кто-нибудь заявит, что в государстве, которое свободным было и быть должно, царствовать дурно в нравственном отношении, но полезно тому, кто смог бы осуществить это, то какой бранью, вернее, каким порицанием следовало бы мне попытаться рассеять это столь глубокое заблуждение?» И, заключая это свое высказывание, которое снова должно подтвердить единство нравственно-прекрасного и полезного, Цицерон именует захват единоличной власти, т. е. тираннию, государственной изменой, «убийством отечества» (Off., 3, 83).
Из всего сказанного ясно, насколько все же была сильна ненависть Цицерона к политическому режиму, установленному Цезарем (да и к личности самого диктатора), тем более что ко времени работы над трактатом «Об обязанностях» в римской политической действительности, как мы знаем, сложилась ситуация, явно намекающая на возможность возрождения подобного режима. Вот почему, желая — хотя бы в принципе, в «теории» — нечто противопоставить той действительности, которую он не хотел и не мог принять, Цицерон создает в своем трактате идеализированный образ римского гражданина (vir bonus), гражданина, как он называл, «свободного государства» (res publica libera). Этот образ — одна из центральных, ведущих идей произведения в целом.
ЦИЦЕРОН В ГОДЫ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ 49–45 гг.И ДИКТАТУРЫ ЦЕЗАРЯДИАЛОГИ «О СТАРОСТИ» И «О ДРУЖБЕ»
Сокровенные мысли и настроения Цицерона, его политические соображения и оценка положения в Римском государстве нашли яркое отражение в его письмах, отличающихся большими литературными достоинствами, остроумием и юмором, иногда горьким, точным изложением мыслей и описанием переживаний их автора. Письма содержат множество ценных сведений по истории Рима, а также и по истории культуры. Из обширной переписки Цицерона с друзьями, политическими единомышленниками и противниками, должностными лицами, родными и знакомыми до нас дошло 931 письмо; около девяти десятых этого числа писем написано им самим и только одна десятая — его корреспондентами. Некоторая часть писем Цицерона утрачена; кое-какие письма, упоминаемые в источниках, в дошедших до нас сборниках его писем отсутствуют.
Главным корреспондентом Цицерона был Тит Помпоний Аттик, его ближайший друг, богатый римский всадник (см. «О старости», прим. 1). Сборник писем «К Аттику» содержит 454 письма: письма Цицерона к Аттику, письма разных лиц к Цицерону и, в виде приложения, письма некоторых лиц к другим лицам. Во времена особенно тревожные, например, во время гражданской войны, Цицерон пишет Аттику ежедневно и даже дважды в день. «Я говорю с тобой, словно сам с собой», — писал он ему 2 марта 49 г. (Письма к Аттику* VIII, 14, 2; письмо № 346 по изд. АН СССР; ср. «О дружбе», 22). Ценность этих документов для науки неоспорима. Современник и биограф Аттика, историк Корнелий Непот писал: «Тому, кто прочтет письма Цицерона к Аттику, не будет особенно нужно прочитать связную историю тех времен» («Аттик», XVI). Не менее ценна для историка и литературоведа и переписка Цицерона с другими лицами.
Письма Аттика к Цицерону до нас не дошли, и о его взглядах и советах мы можем судить только по ответам и возражениям Цицерона. Возможно, что переписка Цицерона была опубликована в годы правления Октавиана Августа и что в этом участвовал сам Аттик, который и уничтожил свои уцелевшие письма к Цицерону, дабы не скомпрометировать себя в глазах принцепса.
* Далее ссылки на эти письма будут даваться в тексте так: Att.
В публикации писем Цицерона «К близким», несомненно, участвовал и Тирон, вольноотпущенник Цицерона, преданный ему человек (Письма к близким *, XVI, 5, 5; п. 770), а также сын оратора — Марк Цицерон [931].
Тревогу за судьбы римского государства и страх перед надвигавшейся гражданской войной [932] Цицерон испытывал, еще находясь в Киликии как проконсул. В августе 50 г. он пишет Марку Целию Руфу: «Положение в государстве меня чрезвычайно тревожит… Цезарю я желаю почестей, за Помпея готов умереть; тем не менее дороже всего мне отечество» (Fam., II, 15, 3; п. 274).
Уже возвратившись в Италию, Цицерон писал Аттику 9 декабря 50 г.: «В настоящее время люди сражаются за власть; государство в опасности… Я согласен с Гнеем Помпеем… Но самого Помпея буду склонять к согласию» (Att., VII, 3, 4 сл.; п. 293). 16 декабря он сообщал ему: «За положение в государстве с каждым днем боюсь все больше и больше. Как решительно те римские всадники, те сенаторы, которых я видел, порицают отъезд Помпея [в Кампанию для набора солдат]. Нужен мир. Победа принесет нам много бед и, конечно, тираннию» (Att., VII, 5, 4; п. 295). В письме, написанном на следующий день, он говорит, что, по всеобщему мнению, лучше уступить Цезарю в вопросе о его заочном соискании консулата на 49 г.; сам он спрашивает, почему признали нужным оказать Цезарю противодействие только теперь и почему ранее ему попустительствовали в его стремлении к власти, продлив ему в 55 г. срок наместничества в Галлиях. Он прибавляет, что надо сделать все возможное, чтобы избежать кровопролития, и что ему самому нельзя в такое время отходить от Помпея (Att., VII, 6, 2; п. 296).
В конце декабря 50 г. он отвечает Аттику: «Ты спрашиваешь, есть ли какая-нибудь надежда на примирение. Насколько я понял из пространных рассуждений Помпея, нет и желания. Он думает, что если Цезарь будет избран в консулы даже после роспуска его войск, то в государстве тем не менее произойдут потрясения» (Att., VII, 8, 4; п. 298). 12 января 49 г., когда разрыв между сенатом и Цезарем фактически уже произошел, Цицерон пишет Тирону: «Государство еще никогда не было в большей опасности; у бесчестных граждан еще никогда не было более подготовленного полководца… Впрочем, и на этой стороне делаются самые тщательные приготовления… Это происходит благодаря авторитету и стараниям нашего Помпея, который поздно начал бояться Цезаря» (Fam., XVI, 11, 3; п. 300).
* Далее ссылки на эти письма будут даваться в тексте так: Fam.
Несмотря на свои колебания и недоверие к Помпею, Цицерон в январе 49 г. все-таки принял его предложение выехать в Кампанию, ведать ее приморской полосой и следить за набором солдат (Att., VII, 11, 5; п. 303). О глубокой тревоге Цицерона говорит и его письмо к Аттику от 22 января, написанное уже после того, как Рим был оставлен сенаторами, консулами и Помпеем: «Ты видишь, насколько неспособен как военачальник наш полководец;… о том, насколько он лишен предусмотрительности, свидетельствуют сами события. Ведь любое соглашение было бы лучше, чем это бегство. Что думает он теперь, не знаю. Бесспорно, он — сама трусость, сама беспорядочность. И вот ни гарнизона, ни места для расположения гарнизона… Для соглашений время упущено… Во всяком случае, мы или наш полководец довели дело до того, что, выйдя из гавани без кормила, отдались во власть буре» (Att., VII, 13, 1–2; п. 306).