– Да… да, так-так… ах вот о чем ты спрашивала, Ина… да-да, конечно… конечно… grand-maman была красавицей… потрясающей красавицей… даже в таком возрасте…
– Да и Оддилия Стейн, – сказала тетя Флор. – Ей ведь было уже соррок, когда Стейн в нее влюббился.
– Да… – сказала Ина. – Тетушка Отилия поступила не совсем… благопристойно, но так сохранять молодость – это поразительно!
Украдкой она пристально наблюдала своими аристократическими глазами с их усталым взором за доктором. Он сидел, обессиленный, в кресле, бесформенная туша, развалина, оставшаяся от мужчины и от человека: старый-старый монах, но в просторном клетчатом сюртуке, просторном жилете, свободно висевшем на его грузной фигуре. Страх во взгляде вращающихся глаз погас, теперь глаза смотрели куда-то влево, а голова наклонилась вправо. Казалось, он весь обмяк после недавнего испуга, после слишком сильного переживания, вызванного Ининым вопросом о роковом числе шестьдесят. Он благосклонно кивал своей огромной головой, и зимний свет из окна бросал яркие блики на его сверкающий череп.
– Да… да… да…; так… так! – бормотал он, словно умалишенный.
Потом с трудом встал с кресла, увидев, что по лестнице спускается Даан Деркс, за которым следует Стефания, а за ней старик-Такма, который не желал, чтобы ему помогали при спуске, хотя Анна смотрела на него с испугом и прогнала кошку на кухню, боясь, что она попадется пожилому господину под ноги.
– Grand-maman утомилась, – сказал Даан Деркс.
– Тогда я уже не пойду наверх, – сказала Ина. – Ничего, Анна, приду в другой раз. Grand-maman приняла уже столько народу.
Но все же Ина помешкала, прежде чем уйти, страдая от неудовлетворенного любопытства, сжигавшего душу. Тетушка Стефания тоже попрощалась, сказав, что maman сегодня нехорошо выглядела; последним ушел старик Такма, осторожно просчитывая каждый шаг, но с прямой спиной. Ина подумала, что, наверное, он тоже должен знать… Что же тогда произошло, что же произошло… Эти старики все всё знают!
– Давай, Даан, пошли домой, – сказала тетя Флор. – Наш экипаж стоит у дверей!
– Поезжай первая, – сказал Даан Деркс, колеблясь. – Я хотел еще немножко поговорить с Рулофсом. Я рад, что мы с ним снова встретились.
– Ох уж эти бесконечные разговоры! – сказала Флор, которая не любила, чтобы муж был отдельно от нее. – Я тогда пошлю за тобой экипаж чуть попозже.
Она попрощалась и поплыла, покачивая боками, прочь; а Ина сказала:
– Господин Такма, позвольте, я провожу вас до дома…
Такма кивнул, про себя радуясь.
– Хорошо, дитя мое, проводи меня, – сказал старик и взял ее под руку.
Хотя он всегда держался молодцом и отказывался ехать в экипаже, он любил, когда кто-то предлагал пройти с ним по аллее Нассаулаан, затем через высокий мостик и до его дома на набережной Маурицкаде; он никогда не искал себе сопровождающих, но если предлагали помощь, то принимал ее с удовольствием. Однако Ина подумала, что не решится ничего спрашивать у господина Такмы: представьте себе, что он что-то знает и напугается так же, как Рулофс; у него же прямо на улице сделается сердечный приступ! Нет, она достаточно осторожна… но ее болезнь называлась любопытством… что же такое произошло? И как об этом узнать?
Даан Деркс остался наедине со старым доктором; его лицо с профилем, как у попугая, дрожало, пронзительные птичьи глаза – такие же, как у Стефании, – то и дело моргали от волнения; и вся его тщедушная фигурка, казалось, съежилась еще сильнее рядом с бесформенной монашеской фигурой доктора, стоявшей несколько косовато на двух разных ногах – одной здоровой, второй короткой и негнущейся.
– Рулофс, – сказал Даан Деркс, – я рад снова встретиться с тобой.
– Да-да, так-так, в последний раз ты приезжал в Голландию уже пять лет назад… Давненько, да-да… Мы все стареем, все стареем… Ты не рассчитывал застать свою мать в живых… Я сделаю все, чтобы она дожила до ста лет! Посмотрим, посмотрим… Возможно, она переживет всех нас, и Такму, и меня, так-так…
– Да, – сказал Даан Деркс, – матушка мало изменилась.
– Она сильная женщина, да-да, и всегда была такой… Она сильна духом, у нее отличная память, это счастье, да-да, в таком-то возрасте…
– И Такма тоже держится молодцом…
– Да, он тоже держится, да-да… Да, так вот, все мы стареем… И я тоже, да-да, я тоже.
Но Даан Деркс очень волновался. Он пообещал своему брату Харольду быть осторожным и ни с кем не разговаривать, но тайна, открывшаяся ему два месяца назад, все это время слишком сильно жгла его душу – душу делового человека, который впервые за долгую жизнь испытал острое переживание, не связанное с делами.
И он не мог сдержаться. В доме было тихо. Анна вернулась на кухню; grand-maman сидела наверху, с компаньонкой. Один газовый рожок горел в гостиной, второй в передней. Вечерний полумрак и тишина царили в небольшом доме, где уже столько лет жила Пожилая Дама, уже столько лет ждала чего-то у своего окна, наверху, в кресле с высокой спинкой…
– Рулофс, – сказал Даан Деркс.
Доктор был на целую голову выше него; он взял доктора за пуговицу жилета.
– Да-да, – сказал Рулофс, – что, Деркс?
Даан Деркс осмотрелся. Здесь, на нижнем этаже, больше никто не мог его услышать, и он сказал дрожащим от ужаса голосом:
– Рулофс… я узнал об этом.
– О чем? – закричал доктор, не расслышавший из-за глухоты.
– Я обо всем узнал… на Яве.
– О чем?? – закричал доктор, уже не из-за глухоты, а от страха.
– Мне обо всем рассказали… на Яве…
Доктор посмотрел на него вращающимися глазами, и рот на его гладко выбритом лице приоткрылся, из него потекла слюна, показались раскрошившиеся зубы, донеслось смрадное дыхание. Теперь уже он взял Даана Деркса за пуговицу.
– О чем тебе рассказали?
– Обо всем, – повторил Даан Деркс. – На Яве. Я знаю… я знаю все.
– Ты знаешь… все? Да? Да? Ты знаешь все? Что… что ты знаешь, так-так?
– О… о матушке… о Такме… о…
Они посмотрели друг другу в глаза, оба охваченные ужасом.
– О моем отце, – сказал Даан Деркс, и от страха его голос задрожал и перешел в шепот. – О моем отце. То, что ты тоже знаешь. То, что ты всегда знал. Что Такма… моего отца в ту ночь, когда был у моей матери… его собственным оружием… крисом… который вырвал у отца из рук… крисом, который отец накануне получил в подарок от регента…
– Ты знаешь? Ты знаешь? – воскликнул доктор. – О боже, да, да?? Я… я никогда никому не рассказывал. Мне восемьдесят восемь лет… но я… я никогда никому не рассказывал.
– Да, ты никогда никому не рассказывал, рассказала матушкина служанка…
– Ма-Бутен?
– Да, Ма-Бутен, она рассказала своему сыну, который служит мантри в Тегале. Ма-Бутен умерла, а мантри вздумал нас шантажировать. Он приходил ко мне и просил денег. И я дал ему денег. Он хочет, чтобы я давал ему денег каждый месяц.
– Значит, ты знаешь… да-да, о боже, так-так… Значит, ты знаешь, Деркс, ты знаешь?
– Да, я знаю.
– Что рассказал мантри? Что рассказала ему Ма-Бутен?
– Что мой отец хотел наброситься на Такму с крисом… Что Такма вырвал крис у него из рук, потому что…
– Потому что что, да-да, потому что что…?
– Потому что матушка, моя матушка…
– Да-да?
– Матушка обхватила отца, чтобы помешать ему…
– О боже, да-да!
– Чтобы помешать ему защищаться… И что бабу слышала из-за двери, как она произнесла: «Я тебя ненавижу… я тебя ненавижу… я тебя всегда ненавидела…»
– Да-да… О боже!
– «Я тебя всегда ненавидела, я люблю… я люблю Эмиля!»
– Да-да… а потом?
– А потом она крикнула Такме, громко: «Эмиль, вонзи в него крис, пусть лучше он, чем ты!»
– О боже!
Доктор рухнул всей тушей на стул.
– Ты все знаешь! – простонал он. – Прошло шестьдесят лет, да-да, о боже, так-так! …Я никогда, я никогда никому не рассказывал! Я так любил твою матушку… Да, на следующий день я осматривал труп.
– Они сбросили его в реку…
– На следующий день я осматривал труп… и я, я понял… я понял еще раньше, потому что был у твоей матушки утром, и она бредила в лихорадке… и я, я пообещал… да-да, я пообещал ей ничего не говорить… о боже… о боже, если она… если она мне отдастся!!! О боже, о боже, Деркс, Деркс, Даан, я никогда… никогда ничего не говорил… и одному Богу известно, что подумали тогда люди… тогда, давным-давно… шестьдесят… да-да… шестьдесят лет назад… они что-то там говорили, о чем-то сплетничали… не зная правду… пока все не поросло быльем… пока не стало поздно эксгумировать труп и осматривать заново, через несколько месяцев, через сколько же месяцев? Я никогда, никогда никому не рассказывал… о боже, нет-нет, так-так…
– Узнав обо всем, Рулофс, я не мог больше оставаться в Ост-Индии… Я должен был увидеться с Харольдом, с тобой, с матушкой, я должен был увидеться с Такмой…
– Зачем?
– Не знаю зачем, но я должен был с вами увидеться. О, как они, наверное, страдали! Мне очень жаль матушку, мне жаль Такму… Я должен был с тобой увидеться, рассказать тебе… Я знал, что ты…
– Мантри знает… и про меня?
– От Ма-Бутен.
– Да, она все знала, эта стерва…
– Она много, много лет молчала… я не знал, что она еще жива… А потом она рассказала обо всем сыну. Думала, что матушки нет в живых. А сын знал слуг из нашего дома… и выяснил, что матушка еще здравствует…
– О боже… о боже, да-да!
– Я плачу ему деньги… каждый месяц!
– Так будет, пока maman не умрет?
– Да… пока не умрет!
– О боже… о боже… Да-да!
– Но одного ты, Рулофс, не знал…
– Чего, чего я не знал?
– Того, что Харольд…
– Харольд? Твой брат?
– Харольд знал…!
– Харольд знал?
– Да! Да!
– Что он знал? Но откуда Харольд знал, о боже, да, так, откуда Харольд знал?
– Харольд знал… потому что видел своими глазами!
– Видел? Харольд видел?