Сложность ещё в том, что решения, принятые там, где сосредоточены власть и богатство, например, в промышленно развитых странах, и особенно в США, могут иметь далеко идущее, даже разрушительное воздействие на страны третьего мира и в других концах мира, жители которых не являются частью «людей», хотя они значительно превосходят тех численно. Но в любом случае, как их не назови, «люди» не принимают политических решений, тем более связанных с наукой.
Осведомлённая общественность, которую Хокинг стремится информировать, не решает политические вопросы. Общественность или её часть, осведомлённая или нет, избирает некоторых должностных лиц. Это нечто совсем другое. Никакой кандидат никогда не избирался на какую-либо должность из-за того, что продемонстрировал понимание научных аспектов проблемы. Даже если бы он действительно понимал – чего почти никогда не бывает – он не смог бы продемонстрировать это научно неграмотным избирателям. А если бы попытался, то напугал бы их, по той же причине, по какой Хокинг признаёт, что уравнения пугают большинство людей.
Хокинг не обращает внимания на те вопросы и средства медийной манипуляции, которые в действительности определяют то, как люди голосуют. В своей рационалистической невинности он полагает, что невежество является единственной причиной, почему люди доброй воли не могут договориться ни о чём важном. Невежество – это не единственная причина и не у всех людей добрая воля.
Хокинг, кажется, совершенно не различает интересы, которые могли бы рационально влиять на голосование – различия между владельцами средств производства и наёмными работниками, между богатыми и бедными, между белыми и небелыми или даже между мужчинами и женщинами. Он верит в интересы общества, в абстрактную иллюзию, но не в частные интересы, которые конкретны и эффективны (а интересы, которые общественные и частные, например, государственная бюрократия и военно-промышленный комплекс, наиболее эффективны). «Люди» не являются однообразной, объединённой массой, какой была высокооднородная среда перед «Большим взрывом», который, согласно Хокингу, создал Вселенную менее чем за секунду, – не являются до тех пор, пока журнал Newsweek на следующей неделе не вынесет на обложку ещё более поразительную историю.
«Люди» это не то, о чём можно сказать что-то существенное. Но вполне можно сказать что-то осмысленное о корысти Хокинга, о его головокружении от эйфории по поводу прогресса, науки и техники (которых он никогда не различает). Даже Жюль Верн 150 лет назад имел более сложное и критическое отношение к будущему научно-техническому прогрессу, чем Хокинг.27
Причина, по которой «люди» не понимают науку, в том, что наука становится всё более специализированной деятельностью, которая может только развивать всё более специализированное общество, где даже специалисты всё чаще не в состоянии понять друг друга. Сегодня требуются специалисты по коммуникации для помощи в общении между такими специалистами как бизнесмены, учёные, юристы, которым требуется экспертиза по любому малейшему поводу, чтобы продолжить сотрудничество. Вскоре специалистам по коммуникации потребуются метаспециалисты по коммуникации, чтобы им общаться друг с другом.
Но теория организации установила очевидное: чем выше информация поднимается в иерархии, тем больше она утрачивает. Действительно, чем больше передаётся информации, вертикально или горизонтально, тем больше её теряется. Чем более узнаёшь, тем больше теряешь или забываешь (или подавляешь), хотя утраченное или забытое, возможно, имеет большую ценность по сравнению с сохранённым. Всеобъемлющее понимание науки, понимание контекстуализированное и контекстуализирующее, утратилось с Франклином или с Гёте, если не раньше. Таким образом, хорошие телепрограммы на канале Discovery не помогают вообще.
Учёные очень хорошо проделали свою работу. Они знают слишком много. Только чайники верят, что они могут изучить космологию по такой книге, как (это настоящая книга) «Космология для чайников». Даже мифологизированный Хокингом умный гражданин-не-учёный в большинстве случаев не понимает теории относительности (ей уже 100 лет) или квантовой механики (80 лет).28 Нет никаких оснований полагать, что поймёт в будущем, а даже если это у него получится, Хокинг всегда будет на сто шагов впереди со всё более сложными, неожиданными, парадоксальными и практически непередаваемыми теориями. Симона Вейль написала в 1934 году (а ведь положение только ухудшилось!): «Наука стала монополией не потому, что общественное образование плохо организовано, но по своей сути; не являющиеся учёными люди имеют доступ только к результатам, но не к методам, то есть могут лишь верить, а не усваивать».29
Демократический надзор над наукой и технологией (надо полагать, Хокинг не хочет, чтобы он был чересчур строгим) уже невозможен, не только в том смысле, что «люди» не в состоянии его обеспечить, но и в смысле, что никто не может его обеспечить. «Я уверен, – пишет анархист Альфредо Бонанно, – что теперь не только невозможно контролировать технологическое развитие из-за той невероятной скорости, с которой оно разрабатывает новые средства и совершенствует новые инструменты, но и сами правители [о существовании которых Хокинг, встречавшийся с некоторыми из них, и не подозревает] больше не в состоянии координировать рационально запланированный проект».30 Монстр Франкенштейна снова на свободе и даже сам доктор Франкенштейн не знает, куда тот пойдёт и что собирается делать. Доктор никогда этого не знает.
Поэтому наука и демократия несовместимы. Но это не самое худшее, что можно сказать о них.