Любопытно, что в отношении хвалы и хулы сценария хвалящие и хулящие его прибегают к одному и тому же образу.
Одни хвалят сценарий за то, что здесь перед зрителем с совершенной точностью разыграна шахматная партия, безошибочно приводящая к разрешению намеченной задачи, другие говорят – блестящие шахматы, но… и только.
Должно быть, правы и те и другие.
(Забавно другое – в шахматы я никогда не играл и к этой игре вовсе не приспособлен!)
Каждому человеку, вероятно, отпущена определенная доза контрапунктических увлечений.
Шахматы – наиболее доступное средство превратить эти дремлющие желания в реальность.
Я растрачиваю отпущенную мне долю их на звукомонтаж фильма, на контрапункт взаимоотношений человеческих действий, на узоры мизансцен.
И лавры Ласкера и Капабланки оставляют меня в покое.
Однако жаловаться так жаловаться. Несколько выше я жаловался на черную кошку.
Но дело еще гораздо хуже.
Не только паук утром, днем или вечером, не только встреченный гроб или белая лошадь, которым сам бы велел быть знамением и предуведомлением (еще Пушкина пугала цыганка – «бойся белого» – и военная форма Дантеса так-таки и оказалась белой!), беспокоит мирное течение моей жизни 一 всякое, почти бытовое явление непременно разрастается в многозначительное обобщение.
В целях экономии электроэнергии выключается свет. Для меня этого мало. Выключенный свет – это уход во мрак. Выключенный телефон – это отрезанность от мира. Вовремя не полученные деньги (и как часто!) – это признак нищеты.
И все с большой [буквы]. И все полное самых острых переживаний. Любая мелочь почти мгновенно лезет в обобщение.
Оторвалась пуговица – и уже сознаешь себя оборванцем.
Забыл чью-то фамилию – уже кажется, что наступил «распад сознания» и потеря памяти, и т.д.
Со стороны это, вероятно, очень смешно.
Жить с этим 一 ужасно беспокойно. А в профессии это определило: способность выбирать из всех возможных деталей ту именно деталь через которую особенно полно звучит обобщение; ловкость в выборе той частности, которая особенно остро заставляет возникать в окружениях образ целого.
Пенсне с успехом заменяет «целого» врача в «Потемкине», а само явление pars pro toto (часть вместо целого) занимает громадное место в разборе и осознавании методики работы в искусстве.
Характерен и этот факт: частный случай наблюдения мгновенно мчится к обобщению, к желанию установить общие закономерности, для которых данный частный случай – одно из возможных проявлений этой всеобщей закономерности.
Повторяю, в быту это очень неудобно.
Утешаюсь, что нечто аналогичное нахожу у Чайковского и Чаплина.
О первом знаю из его биографии, что для него было достаточно какого-либо дела, назначенного на вечер, чтобы всмятку сминался бы весь предшествующий день.
А о втором знаю лично, что при малейшем денежном беспокойстве Чарли впадает в ужас перед возможным разорением и нищетой.
То, что я утешаюсь Чайковским и Чаплиным, тоже не случайно.
Если прибавить сюда еще тот факт, что я в свое время целую зиму работал только по ночам, обязательно в халате и непременно упиваясь при этом черным кофе, и все это только потому, что мое воображение было задето подобным поведением… Бальзака, то мы найдем еще одну черту характера, определившую мой путь к искусству.
Святость понятия comm il faut , в самом толстовском смысле слова, в обстановке моей юности из всего вышеизложенного совершенно ясна.
Достаточно взглянуть на мою фотографию с косым пробором и ножонками в третьей позиции, чтобы понять, что такие «достижения» возможны только при достаточно тираническом нраве родителя и строго продуманной системе гувернанток:
Такая система не может не породить бунта.
При достаточно грозном характере отца подобный бунт обычно принимает форму внутреннего единоборства с любым вышестоящим. Сюда же относится и богоборчество, чему и я отдал не малую дань.
Возникает любопытный стимул: «Чем я хуже?»
Тяга к искусству, необходимость работать в искусстве, призвание 一 вероятно, таятся где-нибудь, вероятно, где-то глубоко.
Внешним поводом послужил лозунг «не боги горшки обжигают».
Я наговорил лекций на всех языках в очень многих зарубежных и заокеанских странах. И все только потому, что меня когда-то «задело», что кто-то из наших общественных деятелей в свое время умел равно изъясняться на разных языках.
Меня еще совсем на заре моей деятельности «задели» четыре громадных альбома, переплетенных в серый холст, на полках библиотеки Н.Н.Евреинова в Петрограде, четыре альбома вырезок и отзывов, касавшихся его постановок и работ.
Я не мог успокоиться, пока объем вырезок, касающихся меня, не превзошел тех четырех серых альбомов,
Я не имел покоя, пока не вышла моя книжка «Film Sense», излагающая довольно законченный абрис системы представлений о кинематографе.
Наконец, я нагромождаю горы и горы выводов и наблюдений над методикой искусства, ибо, конечно, без собственной системы в этой области я вряд ли соглашусь спокойно улечься под могильные плиты.
Чего здесь больше?
Того ли, о чем говорят слова Реми де Гурнона:
«Возводить в закономерность плоды своих личных наблюдений – неизбежное устремление человека, если он искренен».
Или того, что в поэме «Иерусалим» пишет удивительный англичанин XVIII века Уильям Блейк:
«I must Create a Sistem, or be enslav’d by another Man’s» .
Так или иначе – импульс громадный, но я упоминаю здесь об этом опять-таки с тем, чтобы показать, как и эта особенность в совершенно неожиданном аспекте отражается уже не на выборе деятельности, на строптивости нрава или на импульсе в сторону новаторства (как средства сшибать авторитеты!), а на самих особенностях почерка и манеры.
Дело в том, что несомненно интенсивный стимул этот несет в самом себе и свои торможения.
Всякое «достижение» есть не только (а может быть, не столько) разрешение поставленной перед собой практической задачи, но каждый раз еще «борьба с призраком», борьба за освобождение от когда-то «задевшего» явления со стороны посторонней силы.
Отнюдь не… не – ту-сторонней силы, наоборот, силы почти всегда с адресом и уж непременно с именем, отчеством и фамилией! 一 И тем не менее это всегда подобие борьбы библейского Иакова с ангелом 一 дело частное, ночное, насчитывающее свои вывихи ног (чего не причинял ангел Иакову) и проходящее где-то в стороне и позади основного разрешения поставленных себе задач своего времени.
Я на редкость небрежен к судьбе сделанных мною вещей. Раз достигнув, и притом очень часто по внутреннему личному счету, «преодоления» своего внутреннего противника, ущемлявшего меня авторитета, «ангела»! – вещь сама по себе от меня отделяется, и внешняя ее судьба меня волнует значительно меньше, чем могла бы.
Отсюда я безжалостно готов ее резать. Но не это интересно. Интересно здесь то, что эта особенность «моей палитры» находит себе отражение и в известной специфике композиции внутри самих вещей.
Центр тяжести их эффекта не столько во взрывах, сколько в процессах нагнетания взрывов.
Взрыв может случаться. Иногда он на высоте интенсивности предшествующих напряжений, иногда – нет, иногда почти отсутствует.
Основной отток энергии уходит в процесс преодолевания, а задержки на достигнутом почти нет, ибо сам процесс преодолевания уже и есть процесс освобождения. Почти всегда именно сцены нагнетания – наиболее запоминающиеся в моих фильмах.
Напряжение солдатских ног, идущих по ступеням Одесской лестницы. И взревевшие львы.
Осада Зимнего и штурм («Октябрь»).
Ожидание капли молока из сепаратора («Старое и новое»).
Атака «свиньи» в «Александре Невском».
Иван у гроба Анастасии и «Врешь!», взрывающее нагнетание атмосферы покорения себя судьбе, и т.д.
Что же касается самого стимула «чем я хуже», то ему повезло.
Кругом в стране звучало: «Догнать и перегнать».
И личный импульс сплетается с лозунгом и импульсом времени. А небрежение к сущности и интерес лишь к сведению собственных счетов с раз «задевшими» впечатлениями 一 конечно, лишь игра воображения.
Автор, подписывающий эту статью, – автор «своей темы».
И хотя, казалось бы, тематика его вещей на протяжении двух десятилетий скачет по областям вовсе несоизмеримым – от Мексики до молочной артели, от бунта на броненосце до венчания на царство первого всероссийского самодержца, от «Валькирии» до «Александра Невского»,– это еще автор к тому же своей единой темы.
И [надо] уметь выметать из каждого встречного материал наравне с требованием своего времени и своей эпохи, всегда новый и своеобразный аспект своей личной темы. Это залог того, чтобы каждый раз с горячим увлечением браться за тему новой вещи.
В этом творческое счастье.
И для этого нужно только одно, чтобы «своя» тема принадлежала бы к строю тем своего времени, своей эпохи, своей страны и своего государства.
Но об этой своей теме творчества – в другом месте.
Пределы настоящей статьи определены другой темой, темой о том, как автор пришел к режиссуре.
Я уже расширил эту тему, попытавшись попутно рассказать, как автор пришел еще и к некоторым особенностям в своей режиссуре.
Как я стал режиссером (1945)53
[…] Как я был в дальнейшем благодарен судьбе, что она провела меня через искус и приобщила к этому необычайному ходу мышления древних восточных языков и словесной пиктографии! Именно этот «необычайный» ход мышления помог мне в дальнейшем разобраться в природе монтажа. А когда этот «ход» осознался позже как закономерность хода внутреннего чувственного мышления, отличного от нашего общепринятого «логического», то именно он помог мне разобраться в наиболее сокровенных слоях метода искусства. Но об этом ниже.
Так первое увлечение стало первой любовью.
Но роман протекает не безоблачно. Не только буйно, но трагически.