— В Каппадокии
Три раза осушил я чашу полную,
В которой было десять кружек.
— Более,
Чем Александр царь.
— Да уж, не менее,
Клянусь Афиной!
— Здорово!
Никобула (или приписавший ей это сочинение) пишет, что на пиру у фессалийца Медея, где было двадцать сотрапезников, Александр поднял здравицы за каждого и столько же выпил ответно; после этого он покинул пир и скоро улегся спать. Как пишут в «Воспоминаниях» Линкей Самосский и в своих «Историях» Аристобул и Харет, софист Каллисфен оттолкнул в застолье у Александра круговую чашу несмешанного вина, и когда его спросили: «Почему не пьешь?», ответил: «Чтобы после чаши Александра не просить о чаше Асклепия».
Александр же, как пишет Каристий Пергамский в «Исторических записках», напивался до такой степени, что на повозке, запряженной ослами, участвовал в вакхических шествиях (так же поступали, поясняет Каристий, и персидские цари). Может быть, поэтому у него не было и склонности к сладострастию: ведь Аристотель пишет в «Физических проблемах», что у таких людей семя становится водянистым. Так и Гиероним сообщает в «Письмах», что Феофраст утверждал, что Александр не был расположен к делам любовным: Олимпиада с Филиппом даже опасались, не женоподобен ли он, и Олимпиада не раз подкладывала к нему в постель прекраснейшую из фессалийских гетер Калликсену и упрашивала с ней сойтись.
Любителем выпить был и сам Филипп, отец Александра, — об этом пишет Феопомп в двадцать шестой книге «Истории».
Харет Митиленский, описывая в «Рассказах об Александре», как индийский мудрец Калан окончил жизнь, бросившись в сложенный костер, пишет, что Александр устроил в его память гимнастические состязания и музыкальные славословия. «А по причине любви индусов к вину, — пишет Харет, — учредил он еще и состязания в питье несмешанного вина, назначив призом первому победителю талант, второму — тридцать мин (полталанта) и третьему — десять. Из-за этого тридцать пять участников умерли на месте от озноба, а потом в своих шатрах скончались еще шестеро. Победитель, получивший талант, одолел четыре кувшина несмешанного вина и умер через четыре дня, звали его Промах».
И даже целые народы удостоились славы за пристрастие к пьянству. Например, Бетон, измеритель пути Александра, в книге «Стоянки пути Александрова», а также Аминта в своих «Стоянках» пишут, что народ тапиров до того привержен пьянству, что даже не умащается ничем иным, кроме вина.
Парменион в «Письмах к Александру», подводя итог персидской добыче, пишет: «Золотые чаши, весом семьдесят три вавилонских таланта, пятьдесят две мины; чаши с драгоценными камнями, пятьдесят шесть вавилонских талантов, тридцать четыре мины».
БАТИАКИЙ, лаброний, трагелаф, пристий — названия чаш. «Батиака» — это персидский фиал. Среди писем Александра к азиатским сатрапам есть такое, в котором написано: «Батиак серебряных, позолоченных — 3. Кондиев серебряных — 176, их них позолоченных — 33. Тисигит серебряный — один. Ложек серебряных позолоченных — 32. Посудная стойка серебряная — одна. Серебряный винный сосуд варварской работы — один. Другие мелкие чаши, разные — 29. Ритоны, батиаки лидийской работы, позолоченные, кадильницы и блюда».
И АЛЕКСАНДР [Великий], завладев Азией, стал одеваться по-персидски.
Об АЛЕКСАНДРЕ ВЕЛИКОМ и его непомерной роскоши Эфипп Олинфский в книге «О кончине Гефестиона и Александра» рассказывает, что в царском парке ему был поставлен золотой трон и ложа на серебряных ножках, и сидя там, он занимался делами с царскими товарищами. А Никобула говорит, что на его пирах лицедеи только и старались его развлечь, а на последнем своем пире сам Александр играл на память сцену из «Андромеды» Эврипида, пылко пил заздравное несмешанное вино и других принуждал пить. Тот же Эфипп рассказывает, что на пирах Александр появлялся в священных одеяниях. Иногда он, как Аммон, облачался в порфиру и сандалии, а на лоб надевал рога, как у этого бога; иногда одевался Артемидою и часто ездил так даже на колеснице в персидском платье, с луком за плечами и охотничьим копьем в руке; иногда являлся одетый Гермесом — по будням в пурпурном ездовом плаще, в пурпурном хитоне с белыми полосами, в македонской шляпе с царской диадемою, а на людях в [крылатых] сандалиях, в широкополой шляпе на голове и с жезлом глашатая в руке; а порою выступал в львиной шкуре и с палицей, как Геракл. Что же тогда удивительного, что и у нас император Коммод возил в своей повозке, застеленной львиной шкурой, гераклову палицу и хотел называться Гераклом, если сам Александр, ученик Аристотеля, уподоблял себя стольким богам, и еще богине Артемиде? Даже полы Александр обрызгивал дорогою миррой и душистым вином. В честь его воскурялась смирна и все другие благовония. Все при нем в страхе хранили благоговейное молчание, потому что он страдал разлитием черной желчи, был вспыльчив и мог даже убить. В Экбатанах он устроил праздник в честь Диониса, где всего было вдоволь на пиру, и сатрап Сатрабат раздавал угощения каждому воину. Эфипп рассказывает, что много люду съехалось на такое зрелище, а глашатаи вещали речи столь надменные, что превосходили и персидскую спесь. Так, среди многих, кто славил и венчал Александра, был начальник вооружений, настолько неуемный в своей лести, что когда он говорил с Александром, его глашатай в это время восклицал: «Горг, начальник вооружений, чтит Александра, сына Аммонова, тремя тысячами золотых, а когда пойдет Александр на Афины, то десятью тысячами полных доспехов и десятью тысячами катапульт со всеми нужными для войны снарядами».
Харет в десятой книге «Рассказов об Александре» говорит: «После победы над Дарием Александр отпраздновал свадьбы, свою и своих друзей, и выстроил для них в ряд девяносто два брачных терема. Свадебный покой вмещал сто лож, каждое в двадцать мин серебра, и украшено брачным покрывалом, а царское ложе еще и на золотых ножках. Он призвал на этот пир всех личных своих гостей, посадил их напротив себя и остальных новобрачных, а все остальное воинство, пешее и морское, все посольства и захожих зрителей угощал во дворе. Дворец был великолепно и пышно разубран драгоценными сукнами и полотнами, а полы выстелены пурпурными и алыми коврами, шитыми золотом. Крышу держали столбы в двадцать локтей высоты, со всех сторон в золоте, серебре и каменьях. По стенам со всех сторон висели дорогие покрывала, шитые золотом были со звериными изображениями, а держались они на прутьях, позолоченных и посеребренных. Двор был охватом в четыре стадия. Пированья шли под звуки труб, и не только свадебные, но и всякий раз, когда царю случалось делать возлияния, так что все войско знало, что делалось во дворце. Пять дней длились эти свадьбы, и прислуживало им множество варваров и эллинов; были лучшие чудодеи из Индии, были Скимн Тарентский, Филистид Сиракузский, Гераклит Митиленский, а после них гласил стихи Алексид Тарентский, играли кифаристы Кратин Мефимнский, Аристоним Афинский, Афинодор Теосский, пели кифареды Гераклит Тарентский и Аристократ Фиванский, пели под флейту Дионисий Гераклейский и Гипербол Кизикийский, а флейтисты сыграли пифийскую песнь и потом подыгрывали хорам: звали их Тимофей, Фриних, Кафисий, Диофант и Эвий Халкидский. С этих-то пор „Дионисовы льстецы“ стали зваться „Александровы льстецы“ — настолько они превзошли самих себя, ублажая царя. В представлениях выступали трагические актеры — Фессал, Афинодор и Аристокрит, и комические — Ликон, Формион и Аристон; был там и арфист Фасимел». А венков от посольств и прочих доброхотов (пишет Харет) набралось на целых пятнадцать тысяч талантов.
Поликлит Ларисейский пишет в восьмой книге «Истории», что спал Александр на золотом ложе и что в походах при нем всегда были флейтисты и флейтистки, пьянствовавшие с ним до зари…
…Персидские цари будто бы занимались делами, сидя под золотым платаном, на котором была золотая виноградная лоза, а на ней изумрудная гроздь с индийскими рубинами и другими каменьями неслыханной цены; но все это, говорит Филарх, казалось ничтожным по сравнению с самыми будничными тратами Александра. Шатер его, вмещавший сто лож, держался на пятидесяти золотых столбах. Сверху были натянуты драгоценные ткани, пестро вышитые золотом. Первыми вокруг стояли персидские мелофоры-яблоконосцы, числом пятьсот, в одеждах багряного и яблочного цвета; затем лучники, числом тысяча, одетые в красное и огненное; а многие еще и в синих плащах; во главе их были македонцы с серебряными щитами, числом пятьсот. В середине шатра стоял золотой трон, с которого Александр, окруженный этими телохранителями, принимал посетителей. Снаружи вокруг шатра кольцом стояли слоны в полном вооружении и тысяча македонцев, одетых по-македонски, за ними десять тысяч персов, многие из которых — до пятисот — были одеты в пурпур по особому дозволению царя Александра. И из стольких друзей и служителей никто не смел приблизиться к Александру — таково было его величие. Около того времени Александр пожелал одеть в пурпур всех царских товарищей и разослал в ионийские города, и прежде всего на Хиос, приказы прислать ему пурпурную краску. Когда этот приказ прочли на Хиосе, то случившийся там софист Феокрит сказал, что теперь ему понятно истинное значение гомеровского стиха [Илиада. V. 83]: «Очи смежила пурпурная смерть и могучая участь».
Когда комедиограф Антифан читал царю Александру одну из своих комедий, и тому она явно не нравилась, Антифан сказал: «Государь, чтобы это понравилось, надо часто кормиться на складчинных обедах и еще чаще ради девок получать и раздавать тумаки».
Вообще бритье бород вошло в обычай при Александре, как пишет ваш же [стоик] философ Хрисипп в четвертой книге «О прекрасном и приятном». Если можно, мне бы хотелось напомнить его точные слова, потому что я люблю его за многознание и благообразие.