И еще рассуждает Хрисипп: «Если дом красив, то мы понимаем, что он был выстроен для хозяев, а не для мышей; так же мы должны считать, что мир – это дом богов». И я совершенно так же думал бы, если бы считал, что мир был сотворен[402], а не образован природой, что я постараюсь доказать[403].
XI. (27) Но вот у Ксенофонта Сократ спрашивает: «Откуда бы мы отхватили свою душу, если бы у мира не было никакой души?»[404] А я спрашиваю, откуда – речь? Откуда – счет? Откуда – пение? Или мы будем считать, что солнце, когда подступает поближе к луне, заводит с ней разговор? Или что мир поет для гармонии (ad harmoniam), как полагает Пифагор?[405] Все это, Бальб, от природы, но не той природы, которая, как говорит Зенон, «искусно прогуливается» (artificiose ambulans)[406], – об этой природе Зенона я еще буду говорить, – я имею в виду природу, которая, будучи сама в движении и изменении, этим все приводит в движение и возбуждение.
(28) Мне понравилась та часть твоей речи, в которой ты говорил о согласованности и взаимосвязанности различных частей природы, которые, как ты сказал, как бы связаны узами давнего родства. Не могу я, однако, согласиться с тобой, когда ты утверждаешь, будто это можно объяснить только тем, что природа вся объята одним божественным духом (uno divino spiritu contineretur). Нет, это постоянство и взаимосвязь причиняют только силы природы, не богов. Есть в природе как бы «сочувствие», греки это называют κτυµπαθεια. Но то, что велико само по себе, менее всего следует объяснять воздействием божественного ума.
XII. (29) А каким образом вы опровергнете доводы Карнеада? Если, говорит он, нет никакого тела бессмертного, то нет и тела вечного. Но нет ни одного бессмертного тела, ни такого, которое нельзя было бы разделить на части, разобрать или растащить. А так как всякое живое существо по природе своей способно быть восприимчивым к внешнему воздействию (patibilis), то нет среди них такого, которое избежало бы какого-то воздействия извне, т. е. как бы необходимости переносить и терпеть [страдания]. И если все живое таково, то нет ни одного бессмертного. Равным образом, если всякое живое существо может быть рассечено и разделено на части, значит, нет среди них ни одного неделимого, ни одного вечного. Притом всякое живое существо устроено так, что вынуждено испытывать воздействие внешней силы и переносить его. Итак, оно по необходимости смертно и распадается на части.
(30) Всякий воск имеет свойство менять форму, поэтому и нет такой вещи, сделанной из воска, которая не могла бы изменить свою форму. Это же относится и к предметам из серебра, меди, поскольку такова природа этих металлов. Подобным же образом, поскольку все [стихии], из которых все состоит, подвержены изменениям, то не может быть такого тела, которое было бы неизменным. А ведь сами вы считаете, что [стихии], из которых все состоит, изменчивы. Следовательно, и всякое тело изменчиво. Но если бы было какое-нибудь бессмертное тело, то оно вовсе не было бы изменчивым. Так получается, что всякое тело смертно. А поскольку всякое тело представляет собой или воду, или воздух, или огонь, или землю, или состоит из смеси этих элементов или какой-то их части, то нет среди них такого, которое бы не погибало. (31) Ибо и все, что из земли распадается, и влага так мягка, что ее легко можно и соединить, и разделить на части. Огонь же и воздух легко поддаются любому давлению, они по природе своей наиболее податливы и легко расходятся. Кроме того, каждая из этих [стихий] гибнет[407], когда превращается в другую. Это происходит, когда земля превращается в воду и когда из воды рождается воздух, из воздуха – эфир, и когда все эти стихии совершают обратный переход.
Итак, если подвержены гибели те [стихии], из которых состоит всякое живое существо, то нет ни одного живого существа вечного.
XIII. (32) Чтобы покончить с этим вопросом, скажу еще, что невозможно найти такое существо, которое никогда не родилось и вечно будет существовать. Ибо всякое живое существо способно ощущать; оно, стало быть, ощущает теплое и холодное, сладкое и горькое, и невозможно, чтобы оно каким-нибудь чувством воспринимало только приятное и не воспринимало противного. Если, следовательно, оно способно испытывать наслаждение, то испытывает также и страдание. А то, что испытывает страдание, неизбежно подлежит также и смерти[408]. Значит, следует признать, что всякое живое существо – смертно. (33) С другой стороны, если есть нечто, не испытывающее ни наслаждения, ни страдания, то это не может быть живое существо, живое же существо должно все это испытывать, а то, что это испытывает, не может быть вечным. Всякое же живое существо способно испытывать [и наслаждение, и страдание], следовательно нет живого существа вечного. Далее, не может быть такого живого существа, в котором не было бы естественного стремления или отвращения; стремятся к тому, что соответствует природе, отвращаются от противного. Всякое живое существо к чему-то стремится и чего-то избегает. То, чего оно избегает, противно его природе, а что противно природе, имеет губительную силу. Следовательно, всякое живое существо неизбежно должно погибнуть. (34) Бесчисленны факты, свидетельствующие о том, что все способное чувствовать неминуемо погибает. Ибо все, что мы чувствуем, как, например, холод, тепло, наслаждение, страдание и прочее, когда чрезмерно – губит. Но нет ни одного живого существа, которое было бы совсем лишено способности чувствовать. Стало быть, нет вечно живого существа.
XIV. Всякое живое существо имеет или простую природу, если оно состоит из одного только элемента – из земли или из огня, или из воздуха, или из воды (но такое существо невозможно себе представить, каково оно); или живое существо имеет сложную природу, если оно представляет собой соединение нескольких элементов, из которых каждому свойственно его место, куда он по природе своей стремится: одни – вниз, другие – вверх, третьи – в середину. Эти элементы могут пробыть в смешанном состоянии некоторое время, но всегда – никоим образом не могут, ибо по природе своей каждый из них неизбежно прорвется на свое место. Поэтому ни одно живое существо не вечно.
(35) Но ваши, Бальб, обычно сводят все к огненной стихии, следуя, как я полагаю, за Гераклитом[409]. Этого философа не все толкуют одинаково, а так как он и сам не хотел, чтобы другие понимали, что он говорит[410], то не будем касаться этого. Вы же учите, что вся сила в огне (omnem vim igneam esse), так что и живые существа, когда в них подходит к концу тепло, умирают, и во всей природе только то живет, то процветает, что содержит в себе тепло. Я же не понимаю, почему тела погибают, от исчезновения в них тепла, а не, скажем, от утраты влаги или воздуха, тем более что тела погибают также и от излишка тепла? (36) Так что жизнь в живых существах зависит от огня не в большей степени, чем от других элементов. Вы, как я понимаю, считаете, что в природе и в мире единственный носитель жизни вне нас (animal extrinsecus) – это огонь. А почему не воздух (anima)? Ведь из него состоит и дух (animus)[411] живого существа, от чего оно и называется животное (animal). Почему вы принимаете как бы в качестве бесспорного, что душа – это не что иное, как огонь? Ведь кажется куда более вероятным, что душа – это нечто такое, что состоит из огня и воздуха, смешанных должным образом[412]. Если огонь сам по себе, без примеси какого-либо другого элемента, есть живое существо, то, поскольку он, находясь в наших телах, делает так, что мы способны чувствовать, не может быть, чтобы он и сам был лишен этой способности. Но против этого можно возразить так же: то, что имеет чувства, по необходимости должно ощущать и наслаждения, и страдания. А к кому приходит страдание, к тому приходит также и смерть. Так получается, что вы не можете даже огонь представить вечным. (37) Как же так? Разве вы сами не утверждаете, что всякий огонь нуждается в пище, и что он не может никоим образом сохраниться, если его не питать? Что и солнце, и луна, и звезды питаются: одни пресными водами, другие морскими? Клеанф даже полагает, что именно по этой причине солнце и не отходит слишком далеко от линии тропиков, чтобы не отдалиться от своей пищи. Но об этом я еще скажу позже[413]. А сейчас уже можно заключить, что то, что может погибнуть, по природе своей не может быть вечным. Огонь, будучи лишен пищи, перестает существовать. Следовательно, огонь по природе своей не вечен.
XV. (38) Можем ли мы представить себе бога, не наделенного никакой добродетелью? Что ж, наделим бога благоразумием – добродетелью, которая предполагает знание того, что хорошо и что плохо, и что ни хорошо, ни плохо. Но для того, кого не касается и не может коснуться зло, какая нужда различать добро и зло? Какая ему нужда в разуме, в понимании (intelligentia), которыми мы пользуемся для того, чтобы через явное постигать сокровенное? Ведь для бога нет ничего сокровенного. А правосудие, которое каждому воздает должное, какое имеет отношение к богам? Ведь вы сами говорите, что правосудие порождено человеческим обществом, общностью людей. Далее, воздержание; оно состоит в пренебрежении плотскими наслаждениями. Но если на небе есть место воздержанию, то – также и наслаждениям. А как понимать, что бог мужествен? В чем мужествен? В преодолении страданий или трудностей? Или опасности? Но ведь бога ничто из этого не затрагивает. (39) Так как же мы можем представить себе бога, который ни разумом не пользуется и никакой добродетелью не наделен? Когда я обдумываю то, что говорят о богах стоики, я уже не могу относиться с презрением к невежеству необразованной толпы. Во что только не веруют невежды! Сирийцы поклоняются рыбе