той статуи (115) имел бы бытие единичное и особенное, поскольку существовал бы в данной материи, однако, ему было бы присуще всеобщее значение, поскольку он был бы общим представителем многих.
Далее — коль скоро человеческой природе, согласно ее (120) абсолютному рассмотрению, соответствует то, что сказывается о Сократе, человеческая природа, согласно ее абсолютному рассмотрению, не обладает статусом видового понятия, но понятие вида относится к акциденциям, сопровождающим человеческую природу, согласно бытию, каковое она имеет в разуме, то название (125) вида не сказывается о Сократе, так что можно было бы сказать: Сократ есть некоторый вид, что оказалось бы возможным, если бы понятие «человек» имело статус видового понятия согласно бытию, которое человеческая природа имеет в Сократе, или, согласно ее абсолютному рассмотрению (т. е., поскольку он есть человек) (130), ибо все, что соответствует человеку, поскольку он есть человек, сказывается, также, и о Сократе.
Однако сказываться (predicari) свойственно роду как таковому, ведь это предполагается в его определении. В самом деле, предикация (сказывание) есть нечто, осуществляемое деятельностью (135) сопоставляющего и различающего разума, основанием которой является единство в самой действительности того, в чем одно сказывается о другом. Отсюда следует, что понятие предицируемости (ratio predicabilitatis) может заключаться в значении такого понятия (identio) как род, формируемого, также, актом (140) разума. Однако то, чему разум приписывает понятие предицируемости, сопоставляя одно с другим, не есть само понятие рода, но, скорее, то, чему разум приписывает понятие рода, например, то, что обозначается наименованием (145) «живое существо».
Стало быть, ясно, каким образом сущность, или природа, относится к понятию вида, ибо понятие вида не относится ни к тем [вещам], которые соответствуют природе согласно ее абсолютному рассмотрению, ни, также, и к акциденциям (150), сопровождающим ее согласно бытию, каковое она имеет вне души (например, «белизна» и «чернота»), но понятие вида относится к акциденциям, сопровождающим сущность, или природу, согласно бытию, каковое она имеет в разуме. Причем, в последнем случае она будет иметь также и статус родового понятия и понятия видового отличия (155).
Глава IV
Теперь остается рассмотреть, каким образом обстоит дело с сущностью в свободных от материи субстанциях (in substantiis separatis), т. е. в душе интеллигенции и первой причине. Однако, хотя все признают первую причину простой, некоторые (5) пытаются мыслить в интеллигенциях и в душе композицию формы и материи, и первым среди таковых, кажется, был Авицеброн — автор книги «Источник жизни». Но это противоречит всем учениям философов, так как эти субстанции всегда считали свободными от материи и утверждали, что они существуют (10) независимо от нее. Причем, лучшее доказательство этого утверждения исходило из наличия в них некоторой познавательной способности (virtus intelligendi). В самом деле, мы знаем, что формы актуально умопостигаемы только постольку, поскольку они отвлекаются от материи и условий ее [существования], и что они становятся актуально (15) умопостигаемыми только благодаря некоторой силе познающей субстанции, поскольку они воспринимаются в ней и поскольку воспроизводятся ею (aguntur per eam). Отсюда следует, что любая вообще познающая субстанция свободна от материи, и, поэтому, она и не имеет материю (20) в качестве своей части, но, также, не подобна и форме, запечатленной в материи, что свойственно материальным формам.
Между тем, нельзя сказать, что не всякая материя, а только материя телесная мешает умопостигаемости, ибо, если бы это оказалось справедливым только по отношению к телесной материи (25) (а материя называется телесной только поскольку она зависит от телесной формы), то, тогда, это способность мешать умопостигаемости __ было бы свойственно материи из-за телесной формы, а это невозможно в силу того, что (30), как и другие формы, телесная форма — поскольку она отвлекается от материи, — так же является актуально умопостигаемой. И, по этой причине, в душе или в интеллигенции никак не может быть композиции материи и формы, ибо тогда сущность понималась бы в них так же, как и в телесных субстанциях (35), — но там есть композиция формы и бытия, и, поэтому, в комментариях к девятому тезису книги «О причинах» говорится, что интеллигенция есть нечто, имеющее форму и бытие, причем, форма понимается, в данном случае, как сама чтойность или простая природа (40).
Причину этого легко понять. В самом деле, что бы ни относилось друг к другу так, что одно являлось бы причиной бытия другого, — то, что имеет основание причины, могло бы обладать бытием и при отсутствии другого, но не наоборот. Соотношение же материи и формы (45) оказывается таковым, что форма сообщает бытие материи, и, поэтому, не может быть материи без всякой формы, однако, какая-нибудь форма может существовать и без материи, ибо форма — в том, что она есть форма — не зависит от материи (50). Что же касается форм, которые могут существовать только в материи, то зависимость их от материи обусловлена тем, что они отдалены от первого начала, т. е. от чистого первого акта. И, поэтому, формы, которые в большей степени близки к первому началу, суть формы (55), существующие (subsistentes) как таковые без материи, ведь форма как таковая, согласно своему роду в целом, не нуждается, как было сказано, в материи. Такого рода формы и есть интеллигенция, и, поэтому, сущность, или чтойность, этих субстанций есть не что иное, как их форма (60).
Стало быть, сущность составной субстанции отличается, в этом отношении, от сущности простой субстанции, поскольку сущность составной субстанции не есть только форма, но объемлет и форму, и материю, а сущность простой субстанции есть только форма. И из этого вытекают (65) еще два различия. Одно состоит в том, что сущность составной субстанции может выражаться как целое, либо как часть (что происходит, как было сказано, при обозначении определенной материи). И, по этой причине, сущность составленной вещи не может каким угодно образом сказываться о самой (70) вещи, ибо нельзя сказать, что человек есть его чтойность, тогда как сущность простой вещи, будучи формой этой вещи, напротив, может быть выражена только как целое, поскольку в такой вещи нет, помимо формы, ничего, ее [форму] как бы воспринимающего. А коль скоро это так, то сущность простой субстанции (75) как бы она ни рассматривалась — всегда будет сказываться об этой субстанции. И, поэтому, Авиценна говорит, что чтойность простого есть само это простое, так как в нем отсутствует что-либо иное, ее воспринимающее.
Второе различие состоит в следующем: в силу того, что сущности составных вещей, поскольку (80) они воспринимаются (recipiuntur) в определенной материи, множатся в соответствии с ее расчлененностью (secundum divisionem eius), — то некоторое может быть одним по виду, но различным по числу.
Но, так как сущность простой субстанции не воспринимается в материи, то в ней не может быть и множественности, и поэтому (85) в простых субстанциях не может быть обнаружено множество индивидов одного вида, но сколько есть там индивидов — столько должно быть и видов, как ясно говорит Авиценна.
Итак, хотя такого рода субстанция и есть только формы (90), свободные от материи, в них нет, все же, совершенной простоты, и они не являются чистым актом, но имеют примесь потенции; и это понятно. В самом деле, все, что не входит в понятие сущности, или чтойности, есть нечто, привходящее извне и образующее (95) композицию с сущностью, поскольку ни одна сущность не может мыслиться без своих частей, но любая сущность, или чтойность, может мыслиться и без того, чтобы нечто мыслилось о ее бытии; ведь я могу помыслить, что есть человек или феникс (100) и, однако, не знать, имеют ли они бытие в природе вещей. Стало быть, ясно, что бытие есть нечто отличное от сущности или чтойности, исключая, пожалуй, только один случай: можно представить, что существует вещь, чья чтойность есть само ее бытие, и такая вещь может быть только одной и, притом, только первой, поскольку размножение чего-либо (105) может произойти или вследствие присоединения некоторого отличия — подобно тому, как множится природа рода в видах, или вследствие того, что форма воспринимается в различных материях — подобно тому, как множится природа вида в различных индивидах — или вследствие того, что одно (110) предполагается абсолютным, а другое воспринимается в чем-то; так, например, если бы было какое-нибудь обособленное тепло, оно отличалось бы от тепла не обособленного в силу своей самой своей обособленности. Но, если мы помыслим некоторую вещь, каковая есть только бытие, так что само бытие [в ней] есть нечто самостоятельно существующее (subsistens), то это бытие не примет (115) прибавления какого-либо отличия, так как оно уже не будет просто бытием, но бытием и, помимо этого, некоторой формой; и еще менее вероятно, что оно примет прибавление материи, ибо, в последнем случае, оно уже не будет бытием самостоятельно существующим, но будет материальным бытием. Остается заключить, что такая вещь, которая есть ее собственное бытие, может (120) существовать только одна, и, поэтому, в какой угодно другой вещи, кроме этой, бытие есть одно, а чтойность, или природа, либо форма, — другое, откуда следует, что в интеллигенциях, помимо формы, есть еще и бытие, поэтому и было сказано, что интеллигенция (125) форма, и бытие.
Однако все, что свойственно чему-либо или обусловлено принципами его природы (как, например, способность смеяться в человеке(, или происходит от какого-нибудь внешнего принципа (так, например, свет в атмосфере возникает от излучения солнца) (130). Между тем, невозможно, чтобы бытие вещи исходило непосредственно от самой ее формы или чтойности (я имею в виду как от производящей причины) ибо, в таком случае, какая-нибудь вещь была бы причиной самой себя и самое себя наделяла бытием, — а это невозможно. Стало быть, необходимо, чтобы (135) всякая вещь, бытие которой е