симпатизируют коммунизму. Конфуз вышел особенно большой из-за того, что Академия киноискусства запретила коммунистам и тем, кто ссылался на Пятую поправку{3}, участвовать в конкурсе на “Оскара”. На прошлой неделе и это правило насчет коммунистов и загадка настоящего имени Рича внезапно оживили прежний сценарий.
Оказалось, что Рич — это автор фильма «Джонни дали винтовку» Дальтон Трамбо, один из первоначальной «голливудской десятки» сценаристов, отказавшихся дать показания на слушаниях 1947 года по поводу коммунистического проникновения в кинопромышленность. Как сказал продюсер Фрэнк Кинг, до тех пор твердо стоявший на том, что Робертом Ричем звался некий «юный бородач в Испании»: «У нас обязанность перед акционерами покупать по возможности лучшие сценарии, Трамбо принес нам “Храбреца”, и мы его купили…»
Этим был практически ознаменован официальный конец голливудского черного списка. Неофициально он закончился для запрещенных сценаристов уже давно. Сообщают, что по меньшей мере 15 % нынешних голливудских фильмов пишутся сценаристами из черного списка. По словам продюсера Кинга, «в Голливуде больше “негров”, чем в Гарлеме. Каждая здешняя компания пользуется услугами тех, кто состоит в черном списке. Мы просто первыми подтвердили то, что все и так знают».
Можно считать, как считаю я, что коммунизм уничтожил бы все наши свободы, можно выступать против него с максимальной твердостью и в то же время считать недопустимым, чтобы в свободном обществе человеку не позволяли вступать во взаимоприемлемые добровольные отношения с другими лицами, потому что он верит в коммунизм и пытается за него бороться. Его свобода включает свободу бороться за коммунизм. Разумеется, свобода включает и свободу для других при этих обстоятельствах с ним не общаться. Голливудский черный список был актом несвободы, ибо являл собою сговор с использованием средств принуждения для предотвращения добровольной ассоциации. Он не сработал именно потому, что рынок сделал сохранение черного списка дорогостоящим. Коммерческий интерес, то обстоятельство, что у глав предприятий имеется стимул — заработать как можно больше денег, оградил свободу попавших в черный список лиц, предоставив им другую работу и дав людям стимул их нанимать.
Если бы Голливуд и кинопромышленность были государственными предприятиями или если бы в Англии речь шла о поступлении на работу в Британскую радиовещательную корпорацию, трудно себе представить, чтобы «голливудская десятка» или аналогичная группа людей нашли себе работу. Точно так же трудно себе представить, что решительные сторонники индивидуализма и частного предпринимательства — да и вообще решительные сторонники любого мировоззрения помимо идеологии сохранения статус-кво — нашли бы работу при таких обстоятельствах.
Еще один пример той роли, которую рынок играет в деле сохранения политической свободы, относится к нашему опыту с маккартизмом. Оставив в стороне существо дела и вопрос об обоснованности предъявлявшихся тогда обвинений, полюбопытствуем, какую защиту имели допрашиваемые, и в особенности государственные служащие, от безответственных обвинений и попыток влезть в дела, исповедаться в которых было для них против совести? Если бы не было альтернативы государственной службе, апелляция их к Пятой поправке обратилась бы в пустую пародию.
Основная защита их состояла в существовании частнорыночной экономики, в рамках которой они могли заработать себе на хлеб. И здесь защищенность их была не абсолютна. Многие потенциальные частные наниматели не желали (правы они были или нет) брать на работу пригвождаемых к позорному столбу. Вполне возможно, что издержкам, которые несли многие из этих лиц, было куда меньше оправдания, чем издержкам, с которыми обычно сопряжена пропаганда непопулярных идей. Но суть дела в том, что издержки эти были ограничены и не нестерпимы, как было бы в том случае, если бы существовала одна лишь государственная служба.
Интересно отметить, что непропорционально большая часть этих лиц ушла, судя по всему, в секторы экономики с наибольшей конкуренцией, — мелкий бизнес, торговля, фермерство, — где рынок наиболее близко подходит к идеальному свободному рынку. Покупая хлеб, никто не знает, кто вырастил для него пшеницу: коммунист или республиканец, конституционалист или фашист, или, если уж на то пошло, негр или белый. Этим иллюстрируется то, как безличный рынок отделяет экономическую деятельность от политических взглядов и ограждает людей от дискриминации в их экономической деятельности по причинам, не имеющим никакого отношения к их производительности: связаны ли будут эти причины с их взглядами или с их цветом кожи.
Как можно заключить из этого примера, в сохранении и укреплении основанного на конкуренции капитализма наиболее кровно заинтересованы именно те меньшинства, которые легче всего становятся объектом недоверия и вражды со стороны большинства, — негры, евреи, инородцы (говоря лишь о самых очевидных). И тем не менее, как ни парадоксально, как раз из этих групп набирается, как правило, непропорционально большое число врагов свободного рынка — социалистов и коммунистов. Вместо того, чтобы признать, что существование этого рынка оградило их от неприязни сограждан, они ошибочно относят на счет рынка остаточные проявления дискриминации.
Могучая рука рынка
Ежедневно каждый из нас потребляет несметное количество товаров и услуг. Мы едим, одеваемся, защищаем себя от непогоды или просто тратим деньги на удовольствия. Мы считаем само собой разумеющимся, что все эти товары и услуги доступны нам в любое время — стоит нам только пожелать их приобрести. Мы никогда не задумываемся над тем, сколько людей тем или иным способом вовлечены в их производство. Мы никогда не задаем себе вопроса, как это получается, что на полках соседней лавочки (а в последние годы — крупного супермаркета) оказываются именно те товары, которые мы собирались купить, и почему у нас всегда есть для этого деньги — и действительно, большинство из нас почему-то имеет возможность заработать их в достаточном количестве.
Вполне естественно предположить, что кто-то должен распорядиться о том, чтобы «нужный» товар производился в «нужном» количестве и продавался в «нужном» месте. Именно таким методом осуществляется координирование действий множества людей в армии. Генерал отдает приказ полковнику, полковник приказывает майору, майор — лейтенанту, лейтенант — сержанту, а сержант — рядовому.
Но метод приказа, или директивный метод, может быть единственным или основным организационным методом только внутри очень малой группы людей. Даже самый самовластный глава семьи не может контролировать каждое действие других ее членов с помощью одних только приказаний. Ни одна крупная армия не может функционировать исключительно на основе приказов. Ни один генерал не может на практике обладать информацией, необходимой для управления каждым действием рядового солдата. В каждом звене командной цепи исполнитель — будь то офицер или солдат — должен быть уполномочен использовать по своему усмотрению известную ему информацию относительно конкретных обстоятельств, которой его командир может и не располагать. Приказания должны дополняться добровольным сотрудничеством — то есть куда менее очевидным и более тонким, но гораздо более важным с принципиальной точки зрения способом координирования действий большой группы людей.
В качестве примера крупной экономической системы, управляемой с помощью директивного метода, обычно приводят СССР — страну с централизованной планируемой экономикой. Но так дело обстоит лишь в теории, отнюдь не на практике. На каждой ступени экономической деятельности в этой стране — иногда легально, а иногда и нелегально — вступает в силу и действует принцип добровольного сотрудничества: иногда — чтобы дополнить метод централизованного планирования, а иногда — чтобы скомпенсировать недостатки, обусловленные его жесткостью и негибкостью.
В области сельского хозяйства колхозникам разрешается в нерабочее время выращивать сельскохозяйственные продукты на небольших приусадебных участках и разводить скот для личных нужд или для продажи на относительно свободном рынке. Личные участки занимают меньше одного процента всех сельскохозяйственных угодий страны, но для них, как полагают, производится почти одна треть всех сельскохозяйственных продуктов в Советском Союзе. Оговорка «как полагают» необходима здесь потому, что есть все основания думать, что часть сельскохозяйственных продуктов, произведенных в колхозах, нелегально продается на рынках под видом продуктов личных подсобных хозяйств.
Что касается наемных работников (рабочих и служащих), то они редко получают распоряжение работать на определенном месте; фактически планирование и управление ресурсами рабочей силы применяется здесь в весьма ограниченном масштабе. На деле каждой работе или должности соответствует определенная зарплата, и желающие работать на этом месте вольны сами предлагать свои услуги. Это положение во многом сходно с положением в капиталистических странах. Будучи принятыми на работу, они могут впоследствии быть уволены или перейти на другую работу «по собственному желанию». В Советском Союзе существует множество ограничений, касающихся того, кто и где может работать; и уж конечно, закон запрещает частным лицам кого-либо нанимать на работу. Тем не менее, существуют многочисленные «подпольные цеха», продукция которых поступает на весьма обширный «черный» рынок. В больших масштабах распределять рабочих по рабочим местам просто невозможно и, как видно, также невозможно полностью подавить деятельность частных предпринимателей.
Привлекательность различных рабочих мест в Советском Союзе часто зависит от того, какие возможности они предоставляют для нелегального или полулегального побочного заработка. Москвич, в квартире которого произошла поломка, мог бы месяцами дожидаться техников из жилищной конторы. Вместо этого он может нанять шабашника, и весьма вероятно, что тот окажется как раз техником из ЖЭКа. В результате ремонт производится быстро и аккуратно, а техник кладет себе в карман некую дополнительную сумму. Довольны оба: и хозяин квартиры, и шабашник.
Эти ростки добровольного обмена, присущие свободному рынку, процветают, несмотря на их несовместимость с официальной марксистской идеологией, поскольку цена их ликвидации была бы для властей слишком высокой. Можно было бы вообще запретить приусадебные участки, но голод 30-х годов служит действенным напоминанием того, к чему это могло бы привести. Советская экономика сегодня едва ли является примером высокой производительности, а без этих элементов добровольного обмена она была бы еще менее эффективной. Недавние трагические события в Камбодже показали, к чему приводят попытки полностью отказаться от свободного рынка.
Так же как ни одно общество не может существовать, опираясь исключительно на директивный метод, так и ни одно общество не может руководствоваться исключительно принципами добровольного сотрудничества. Каждому обществу присущи определенные элементы приказного метода, принимающие самые разнообразные формы. Они могут быть сформулированы явно и недвусмысленно (обязательная воинская повинность, запрещение купли-продажи героина и искусственных заменителей сахара, судебные постановления, предписывающие или запрещающие конкретному подсудимому совершать определенные действия), или же быть столь тонкими, как увеличение налогов на табачные изделия с целью уменьшения числа курящих (что является скорее косвенным указанием, нежели приказом, который отдают одни люди другим).
Весьма важно, в какой пропорции сосуществуют эти два фактора: проявляется ли элемент добровольного обмена в основном в «подпольной» деятельности, процветающей в результате жесткости доминирующего директивного метода, или же принцип добровольного обмена является основным принципом организации общества и дополняется в большей или меньшей степени элементами принуждения. Элемент нелегального добровольного обмена может предотвратить крах директивной экономики: с его помощью тяжелая экономическая машина будет со скрипом продвигаться вперед, и кое-где даже будет достигнут прогресс. Однако он лишь в малой степени может способствовать подрыву тирании, на которой зиждется экономика с доминирующим директивным методом. С другой стороны, экономика, основанная на принципе добровольного обмена, представляет собой залог процветания и свободы. При такой экономике потенциал в сфере этих двух областей может и не быть реализован полностью, но нам неизвестен пример общества, достигшего процветания и свободы в условиях, когда принцип добровольного обмена не являлся бы основным принципом его организации. Разумеется, следует добавить, что добровольный обмен не является достаточным условием для процветания и свободы; во всяком случае, об этом пока что свидетельствует история. Многие общества, основанные на принципе добровольного обмена, не достигли ни процветания, ни свободы, хотя и в том и в другом отношении они находятся далеко впереди обществ, представляющих собой авторитарные социальные структуры. Однако добровольный обмен является для процветания и свободы общества необходимым условием.
Сотрудничество посредством добровольного обмена
Прелестная история «Я, Карандаш: моя родословная», рассказанная Леонардом Ридом, живо иллюстрирует, как именно принцип добровольного обмена позволяет сотрудничать миллионам людей. Мистер Рид начинает сказку словами ее героя — грифельного карандаша. Обыкновенный деревянный карандаш, хорошо знакомый всем умеющим читать и писать мальчикам и девочкам, заявляет следующее: «Нет на земле ни одного человека, который бы знал, как сделать карандаш». Затем он рассказывает обо всех процессах, необходимых для изготовления карандаша. Сначала из стройного дерева, которое называется кипарисовик и растет в Северной Калифорнии и Орегоне, получают древесину. «Чтобы срубить деревья и привезти бревна на железнодорожную станцию, — рассказывает Карандаш, — необходимы пилы, грузовики, канаты и неисчислимое множество других вещей, для изготовления которых требуется огромное число людей, обладающих самыми разнообразными знаниями и профессиями. Эти люди добывают руду, изготовляют сталь и делают из нее пилы, топоры и двигатели. Они выращивают коноплю, делают из нее пеньку и обрабатывают самыми разными способами, пока из нее не получаются толстые и крепкие канаты. А лесорубы, которым приходится подолгу жить в лагерях далеко от дома, спать в общих спальнях и обедать в общей столовой! А сколько рук потрудилось над каждой чашкой кофе, выпитой лесорубами!»
Далее мистер Рид рассказывает, что бревна нужно доставить на лесопилку, где из них сделают доски, которые отправятся потом из Калифорнии в Уилкс-Барре, в Пенсильвании, где и был сделан рассказчик-карандаш. И это все пока что только для того, чтобы изготовить деревянную оболочку карандаша. Что касается его грифельной сердцевины, то она, оказывается, на самом деле вовсе и не грифельная. Она сделана из графита, который добывают на Цейлоне, и лишь после множества сложнейших операций графит превращается в пишущий стержень карандаша.
А металлический ободок на кончике карандаша сделан из латуни. «Вы только подумайте — говорит мистер Рид — обо всех тех людях, которые добывают цинковую и медную руду, и обо всех тех умельцах, которые изготовляют латунные листы из этих ископаемых материалов».
То, что мы называем резинкой, на профессиональном языке именуется пробкой. Мы-то думали, что наконечник карандаша сделан из резины, но мистер Рид говорит нам, что резина здесь является всего лишь связующим материалом. Стирание же на самом деле производится при помощи «фактиса» — резиноподобного материала, получаемого в результате реакции сурепного масла из Индонезии с хлористой серой.
«После всего этого, — заявляет Карандаш, — сомневается ли кто-нибудь теперь, что ни один человек на земле не знает, как меня сделать?»
Никто из тысяч людей, связанных с изготовлением карандаша, не выполнял свою работу потому, что ему захотелось стать обладателем карандаша. Некоторые из них никогда в глаза не видели карандаша и не знают, для чего он предназначен. Каждый из этих людей выполнял свою работу, потому что хотел получить взамен требующиеся товары и услуги — как раз те самые товары и услуги, которые производим мы для того, чтобы обменять их на требующийся нам карандаш. Каждый раз, идя в магазин и покупая карандаш, мы обмениваем какую-то небольшую долю своих услуг на бесконечно малую долю тех услуг, которые каждый из этих тысяч людей вложил в изготовление карандаша.
Еще более поразительным является тот факт, что карандаш вообще был сделан. Никто, сидя в кабинете, не отдавал приказаний этим десяткам тысяч людей, и никто не обращался к полиции с целью принудить работников подчиниться этим приказаниям. Люди, изготовившие карандаш, живут в различных странах, говорят на разных языках, исповедуют разные религии, возможно, даже ненавидят друг друга — и тем не менее, ни одно из этих различий не помешало им сотрудничать в деле производства карандаша. Как же это произошло? Ответ на этот вопрос дал двести лет назад Адам Смит.
Роль цен
Основная идея книги Адама Смита «Богатство народов» обманчиво проста: если сделка между двумя партнерами является добровольной, она состоится только в том случае, если оба они полагают, что извлекут из нее выгоду. В большинстве случаев ошибки и заблуждения экономистов происходят от того, что они пренебрегают этой простой и глубокой идеей и склонны предполагать, что предметом каждой сделки является некоторая фиксированная сумма выигрыша, предназначенная «для дележа», и что если один партнер получает от сделки какую-то выгоду, то только потому, что он тем самым лишил этой выгоды другого.
Справедливость утверждения Адама Смита очевидна, когда речь идет о простом обмене между двумя конкретными лицами. Гораздо труднее понять, как те же побуждения приводят к тому, что вступают в сотрудничество люди, живущие в самых разных уголках земли — причем каждый из них делает это во имя своих сугубо частных интересов.
Механизм, который осуществляет это, не прибегая к централизованному руководству и не требуя, чтобы люди общались между собой или друг другу симпатизировали, называется ценовой системой. Когда вы покупаете карандаш или буханку хлеба, вы не знаете, кто изготовил карандаш или вырастил пшеницу — белый или негр, китаец или индиец. В результате ценовая система дает возможность людям мирно сотрудничать в какой-то момент их деятельности, позволяя им в то же время идти своим собственным путем, когда дело касается всего остального.
Гениальность Адама Смита проявилась в понимании того факта, что цены на товары, возникающие в результате сделок между покупателями и продавцами, — иными словами, цены, образующиеся в результате действия законов свободного рынка, — могут координировать действия миллионов людей, каждый из которых преследует свою собственную выгоду, причем координировать таким образом, что каждый из участвующих в сделке выиграет. В результате действий многих людей, каждый из которых заботится лишь о своей личной выгоде, стихийно и незапланированно возникает упорядоченная экономическая структура. Эта идея казалась невероятной во времена Адама Смита, и столь же удивительной она остается и поныне.
Механизм ценовой системы работает настолько четко и эффективно, что в большинстве случаев мы даже и не подозреваем о его существовании. Мы узнаем о нем только тогда, когда что-то мешает его нормальной работе, но даже и в этом случае мы редко можем определить, в чем кроется причина разлада.
Ярким примером такого разлада могут служить длинные очереди за бензином, внезапно возникшие в 1974 г., когда страны ОПЕК{4} ввели эмбарго на нефть, и повторившиеся весной и летом 1979 года после революции в Иране. В обоих случаях все началось с резких перебоев в поставках сырой нефти из-за границы. Это не вызвало, однако, появления подобных очередей в Германии или Японии, хотя эти страны целиком и полностью снабжаются импортируемой нефтью; очереди за бензином выстроились в Соединенных Штатах (несмотря на то, что США добывают собственную нефть в больших количествах). Причина этого была одна и только одна: в результате административных распоряжений некого правительственного органа ценовая система не имела возможности нормально функционировать. В некоторых районах США цены на нефть с помощью административных мер искусственно удерживались ниже того уровня, который гарантировал бы, что количество бензина, имеющееся на автозаправочных станциях, будет в точности равно тому количеству, которое покупатели согласились бы купить по данной цене. Бензин распределялся по различным районам страны по «разверстке», определявшейся планирующими органами, а вовсе не в соответствии с повысившимся спросом, отражающимся в изменении цены. В результате в одних районах образовались излишки бензина, а в других его не хватало, и люди вынуждены были часами томиться в очередях. Четкая и бесперебойная работа механизма ценовой системы, в течение десятилетий гарантировавшая каждому потребителю приобретение бензина на любой из многочисленных автозаправочных станций в кратчайший срок и в удобное для него время, была заменена бюрократической импровизацией.
В организации экономической деятельности цены выполняют следующие три функции: во-первых, они передают информацию; во-вторых, служат стимулом к применению наиболее экономичных методов производства, что ведет к наиболее эффективному использованию имеющихся ресурсов; в-третьих, они определяют, кто получает какую долю произведенного продукта — другими словами, устанавливают распределение доходов. Эти три функции цен тесно переплетаются между собой.
Передача информации
Допустим, что по какой-либо причине (возможно, вследствие возросшего числа школьников в результате резкого скачка рождаемости в определенный период) возрос спрос на карандаши. Владельцы магазинов канцелярских товаров обнаружат, что они продают большее количество карандашей, чем обычно. В результате они закажут больше карандашей у оптовиков, которые, в свою очередь, направят дополнительные заказы производителям. Производители будут вынуждены заказать больше древесины, латуни, графита и других материалов, необходимых для производства карандашей. Для того чтобы заинтересовать поставщиков в расширении производства необходимых материалов, производители карандашей вынуждены будут предложить им более высокую цену за их товары. Это приведет к тому, что поставщики должны будут нанять больше рабочих, чтобы удовлетворить возросший спрос. Для этого необходимо заинтересовать рабочих более высокой оплатой и лучшими условиями труда. Как круги по воде, весть об этом будет распространяться все дальше и дальше, передавая людям по всему миру информацию о возросшем спросе на карандаши — или, вернее, на некоторый продукт, в производстве которого они участвуют. Причин же повышения спроса на этот продукт люди могут и не знать — да это им и не нужно.
Ценовая система устроена так, что она передает только существенную информацию, и только тем, кому она нужна. Производителям древесины, например, вовсе не требуется знать, по какой причине возник повышенный спрос на карандаши — то ли вследствие повышения рождаемости несколько лет назад, то ли потому, что 14 000 новых правительственных формуляров следует в обязательном порядке заполнять карандашом. Им даже вообще не нужно знать, что спрос на карандаши возрос. Все, что для них существенно, — это то, что кто-то готов платить больше за древесину, и что более высокая цена, по всей вероятности, продержится достаточно долго, чтобы имело смысл постараться удовлетворить спрос. Оба вида информации были переданы рыночными ценами: первый — существующей ценой, второй — ценой товара с будущей поставкой.
Одной из основных задач в эффективной передаче информации является обеспечение того, чтобы информация поступала именно к тем, кто может ее использовать, и не заваливала письменные столы тех, кому она не нужна. Ценовая система решает эту задачу автоматически. Люди, передающие информацию, имеют возможность и заинтересованы в том, чтобы найти тех, кто может эту информацию использовать; последние же заинтересованы в ее получении и ничто им в этом не препятствует. Изготовитель карандашей находится в постоянном контакте с поставщиком перерабатываемой им древесины, и он постоянно ищет новых поставщиков, которые могут предложить лучший товар или более низкие цены. Точно так же производитель древесины постоянно связан со своими клиентами и стремится расширить их число. В это же время люди, не связанные с подобной деятельностью и не собирающиеся заниматься ею в будущем, не интересуются ценами на древесину и просто не обратят на них внимания.
В наши дни передача информации посредством цен в огромной степени упрощается благодаря организованным рынкам и специальным средствам распространения информации. Наблюдение за изменениями цен, ежедневно публикуемыми в газете «Уолл-стрит джорнэл» и в многочисленных более специализированных изданиях, может превратиться в увлекательнейшее занятие. Цены, как зеркало, почти мгновенно отражают все, что происходит в мире. Например, в одной из отдаленных стран, которая является одним из основных производителей меди, произошла революция, или же нормальное производство меди нарушилось по какой-либо иной причине. Текущая цена на медь немедленно взлетает вверх. Для того, чтобы узнать, что думают сведущие люди о времени, в течение которого будут продолжаться перебои с поставками меди, достаточно всего лишь бросить взгляд на цены на медь с будущей поставкой — а они напечатаны на той же странице.
Лишь немногие из читателей даже такой отнюдь не специализированной газеты, как «Уолл-стрит джорнэл», интересуются более чем несколькими ценами. На все остальные цены они просто не смотрят. Газета же «Уолл-стрит джорнэл» сообщает эту информацию исходя вовсе не из альтруизма или из понимания того, насколько эта информация важна для экономики страны в целом. Издатели газеты поставляют информацию, подчиняясь действию все той же ценовой системы, функционированию которой способствует газета. Владельцы газеты обнаружили, что, публикуя цены и котировки, они могут обеспечить газете большее число читателей или могут продавать ее по более высокой цене — причем сама эта информация была передана им некоторой системой цен.
Цены не только передают исходящую от покупателей информацию розничным торговцам, оптовикам, изготовителям и владельцам природных ресурсов. Они также передают информацию и в обратном направлении. Предположим, что в результате пожара или забастовок сократились поставки древесины: цены на древесину тут же возрастут. Для производителей карандашей это послужит сигналом того, что им более выгодно использовать меньше древесины и невыгодно производить столько карандашей, сколько они производили раньше, если они не смогут продать их по более высокой цене. Уменьшившееся производство карандашей позволит розничным торговцам повысить на них цену. Это, в свою очередь, послужит сигналом для потребителя, что ему теперь стало выгоднее исписать карандаш до более короткого «огрызка», прежде чем его выбросить — или же перейти на автоматические карандаши. И в этом случае потребителю не нужно знать, почему карандаши подорожали. Его интересует лишь сам факт.
Все, что препятствует ценам свободно отражать спрос и предложение рынка, вносит помехи в процесс передачи точной информации. Одним из примеров являются частные монополии, то есть осуществление контроля со стороны одного производителя или объединения производителей над каким-то конкретным товаром. Монополии своими действиями не препятствуют передаче информации посредством цен, но они искажают передаваемую информацию. Тот факт, что в 1973 году страны ОПЕК, выступив в качестве нефтяного картеля, учетверили цены на нефть, представлял собой очень важную информацию. Эта информация, однако, не сообщала потребителям ни о резком сокращении поставок сырой нефти, ни о сенсационном открытии, касающемся будущего снабжения нефтью, ни о каком-либо ином факте технического характера, отражающемся на относительной доступности нефти или других источников энергии. Все, что она сообщала, — это тот факт, что группе стран удалось прийти к соглашению о разделе рынка сбыта и установлении фиксированной цены на нефть.
Контроль над ценами на нефть и другие виды энергии со стороны правительства США привел, в свою очередь, к тому, что информация о последствиях действий стран ОПЕК не была точно и своевременно передана потребителям бензина. У этого факта были два последствия. Во-первых, упрочилось положение стран ОПЕК, поскольку искусственное сдерживание роста цен американским правительством воспрепятствовало основным потребителям в США начать более экономно расходовать нефть (о чем им должны были сообщить возросшие цены). Во-вторых, с целью распределения дефицитных нефтепродуктов в экономику США пришлось в довольно широком масштабе ввести элементы административного управления (этим занималось Министерство энергетики, на службе у которого состоят 20 000 человек, а годовой бюджет достиг в 1979 году суммы 10 млрд долларов). Как бы ни были важны искажения ценовой системы со стороны частных предприятий, сегодня основным источником помех и искажений является вмешательство правительства в систему свободной конкуренции: посредством введения таможенных тарифов и других ограничений в области международной торговли; путем установления твердых цен или воздействия на индивидуальные цены (в том числе на уровень зарплаты) на внутреннем рынке; путем государственного регулирования отдельных областей промышленности; в результате проведения монетарной и финансово-бюджетной политики, приводящей к изменчивой и неустойчивой инфляции, или же с помощью многочисленных иных способов.
Одним из самых серьезных отрицательных эффектов неустойчивой инфляции является, так сказать, введение помех в каналы передачи информации посредством цен. Если, к примеру, дорожает древесина, то ее производители не могут знать, то ли причина этого лежит в том, что вообще все цены выросли в результате инфляции, то ли повысился спрос на древесину, то ли, наконец, ее количество по сравнению с остальными товарами стало меньше, чем было до повышения цены. Информация, которая существенна для организации производства, — это в первую очередь относительные цены (то есть цены на один товар по сравнению с ценами на другие товары). Высокая инфляция, и в особенности сильно варьирующая инфляция, приводит к тому, что помехи полностью «забивают» полезный сигнал и важная информация превращается в бессмысленный шум.
Цены как стимулирующий фактор
Эффективная передача точной информации будет осуществляться впустую, если у тех, кому она адресована, нет стимула действовать (и действовать правильным образом) исходя из этой информации. Если производитель древесины не будет заинтересован в том, чтобы в ответ на повышение цен на древесину выпускать больше продукции, то информация о повышении цен окажется для него просто бесполезной. Одним из замечательных свойств системы свободно складывающихся на рынке цен является тот факт, что цены, передающие информацию о состоянии рынка, одновременно обеспечивают и стимул, и возможности реагировать на эту информацию.
Эта функция цен тесно связана с третьей из перечисленных выше функций (а именно — с функцией распределения дохода), и не может быть объяснена без учета последней. Доход производителя, то есть то, что он получает за свою деятельность, определяется разностью между доходом от продажи его продукции и затратами на ее производство. Производитель составляет баланс доходов и затрат и выпускает такое предельно возможное количество продукции, когда ее небольшой прирост уже дальше повлек бы за собой такие издержки, что они сравнялись бы с извлекаемым из дополнительной продукции доходом. Повышение цены на товар позволяет сдвинуть эту границу в сторону увеличения производства.
Как правило, чем больше производитель выпускает продукции, тем быстрее растут производственные издержки. Чтобы увеличить производство древесины, ему придется рубить лес на более отдаленных или менее выгодных в других отношениях участках. Он будет вынужден нанять неквалифицированных рабочих или платить более высокую зарплату квалифицированным рабочим, чтобы переманить их от других работодателей. Однако возросшая цена на его товар позволяет ему нести возросшие издержки и таким образом обеспечивает как стимул к расширению производства, так и средства для этого».
Цены играют роль стимула, заставляющего производителя реагировать на информацию не только в том, что касается повышения спроса на продукцию, но также и в отношении поиска наиболее экономичной производственной технологии. Предположим, что какая-то порода дерева становится все более редкой и, следовательно, более дорогостоящей по сравнению с остальными. Изготовитель карандашей получает эту информацию в результате возрастания цен на данный вид древесины. Ввиду того, что его доход, как и доход любого другого производителя, определяется разницей между выручкой и издержками, то у производителя карандашей появляется стимул экономить именно эту, более ценную породу.
Рассмотрим другой пример. Какую пилу, ручную или механическую, выгоднее применять на лесопильных работах? Ответ на этот вопрос определяется стоимостью обеих пил, числом рабочих, занятых на операциях с применением тех или других пил, и соответствующей этим операциям зарплатой. Промышленники-лесозаготовители заинтересованы в том, чтобы приобрести соответствующие технические знания, которые в совокупности с информацией, полученной посредством цен, помогут им свести к минимуму издержки.
Приведем еще один пример, требующий некоторого воображения, который показывает всю тонкость и сложность ценовой системы. Тот факт, что в 1973 году страны ОПЕК повысили цены на нефть, слегка изменил баланс между использованием ручных и механических пил в пользу ручных пил: дело в том, что стоимость эксплуатации механических пил возросла. Если этот пример покажется несколько натянутым, то можно рассмотреть влияние подорожания сырой нефти на сравнительную стоимость транспортировки бревен с лесных участков на лесопилки при использовании тягачей, работающих соответственно на обычном бензине и на дизельном топливе.
Продолжим этот пример. Повышение цен на нефть (в той мере, в которой оно допускалось в каждой стране) повлекло за собой возрастание стоимости эксплуатации тех машин и устройств, которые расходуют больше нефтепродуктов, по сравнению с аналогичными, но расходующими меньше нефти — и у потребителей появился стимул перейти на пользование последними. Наиболее очевидными примерами являются возросшая популярность малолитражных автомобилей и переход с нефтяного топлива на уголь или дрова в домашнем отоплении. Если продолжать рассматривать все более отдаленные эффекты, то станет ясно, что по мере того, как относительная цена на древесину повышалась (то ли вследствие удорожания ее производства, то ли вследствие возрастающего спроса на древесное топливо как на заменяющий нефть источник энергии), то в результате возрастания цен на карандаши у потребителей появлялся стимул их экономить! И таких примеров можно было бы привести бесконечное множество.
До сих пор мы говорили о ценах как о стимулирующем факторе в рамках понятий «производители» и «потребители». Но цены точно так же являются стимулирующим фактором для наемных рабочих и владельцев других производственных ресурсов. Повышенный спрос на древесину приведет к более высокой оплате труда лесорубов. Это послужит сигналом того, что спрос на рабочих этой профессии повысился. Более высокая оплата труда дает рабочим стимул действовать в соответствии с этой информацией. Те из них, кому было все равно, стать ли лесорубами или кем-либо еще, теперь могут предпочесть это занятие. Профессия лесоруба может привлечь более значительный процент молодежи, впервые появившейся на рынке труда. Но и здесь вмешательство со стороны правительства (например, путем введения минимальной ставки заработной платы) или профсоюзов (путем ограничений на прием в члены этого профсоюза) может или исказить информацию, переданную посредством цен, или же не дать частным лицам возможности свободно действовать в соответствии с этой информацией.
Информация о ценах — будь то зарплата рабочих и служащих в различных отраслях, земельная рента или доход от вложенного капитала — является не единственной информацией, которая может служить основой для решения о том, каким образом использовать имеющиеся у нас в распоряжении конкретные ресурсы. Она может не быть даже и самой важной информацией, в особенности при решении, как лучше использовать собственную рабочую силу. Это решение зависит еще и от интересов и возможностей человека — то есть от всей совокупности факторов, которую замечательный экономист Альфред Маршалл назвал совокупностью денежных и неденежных преимуществ и недостатков данной профессии. С одной стороны, моральная удовлетворенность работой может служить компенсацией за низкую зарплату, а с другой стороны — высокая зарплата может возмещать недостатки неприятной работы.
Распределение доходов
Как мы уже видели, доход каждого человека в результате действия системы свободного рынка определяется разностью между тем, что он получает от продажи своих товаров и услуг, и затратами на производство этих товаров и услуг. Получаемые нами поступления представляют собой в основном прямые выплаты за те производственные ресурсы, которыми мы обладаем: будь то оплата труда или оплата за пользование землей, сооружениями или иным капиталом. Случай промышленника (например, изготовителя карандашей) отличается по форме, но не по сути. Его доход также зависит от того, каким количеством различных производственных ресурсов он владеет, зависит и от той цены, которую устанавливает рынок за предоставление этих ресурсов. Заметим, что в данном случае самым важным среди имеющихся в его распоряжении ресурсов может являться его способность организовать предприятие, координировать используемые им ресурсы, брать на себя риск и т. д. Он может также владеть и некоторыми из других производственных ресурсов, используемых предприятием, и тогда часть его дохода будет поступать в виде выручки за предоставление этими ресурсами услуг по рыночной цене. Если вместо деятельности одного промышленника мы рассмотрим деятельность современной акционерной компании, то сущность дела нисколько не изменится. Мы употребляем здесь понятия «доход компании» или «доход фирмы» в переносном смысле. Акционерная компания является посредником между ее владельцами, то есть акционерами, и другими ресурсами, отличными от акционерного капитала, которыми компания пользуется за соответствующую оплату. Доход могут иметь только люди, и они получают его через посредство рынка за те ресурсы, которыми они владеют — будь то в виде акционерного капитала, облигаций, земли или, наконец, личных способностей человека.
В таких странах, как Соединенные Штаты, основным видом производственных ресурсов являются личные производственные возможности индивидуумов — то, что экономисты называют «человеческий капитал» (т. е. людские трудовые ресурсы, включая накопленные знания, образование, опыт и т. д.). Примерно три четверти всех доходов в Соединенных Штатах, извлекаемых в результате рыночных сделок, принимают вид денежного вознаграждения наемных работников (зарплаты рабочих и служащих плюс дополнительные выплаты), а около половины всех остальных доходов — это доход владельцев фермерских хозяйств и несельскохозяйственных предприятий, который представляет собой смесь выплат за работы, произведенные отдельным индивидуумом, и доходов с владения капиталом.
Накопление капитала в форме материальных активов (или «физического капитала») — фабрик, шахт, административных зданий, торговых центров; автомобильных и железных дорог, аэропортов, легковых и грузовых автомобилей, самолетов, судов; плотин, нефтеперерабатывающих заводов, электростанций; жилых домов, холодильников, стиральных машин и бесконечного множества других видов физического капитала — сыграло важнейшую роль в экономическом развитии. Без этого накопления мы никогда не достигли бы того экономического развития, плодами которого пользуемся. Если бы унаследованные материальные активы не пополнялись и не поддерживались, все средства, накопленные одним поколением, были бы растрачены следующим.
Однако накопление человеческого капитала — в виде возрастания накопленных знаний и трудовых навыков, улучшения здоровья людей и продления их жизни — также сыграло чрезвычайно важную роль. Оба вида капитала поддерживали и укрепляли друг друга. Физический капитал, предоставляя людям новые орудия и методы труда, позволял им производить больше продукции, а способность людей изобретать новые формы физического капитала, учиться с максимальной эффективностью применять физический капитал и организовать использование как физического, так и человеческого капитала во все более и более широком масштабе, в свою очередь, повышала эффективность использования физического капитала. Как физический, так и человеческий капитал требует заботы и обновления. Процесс этот является даже более трудным и дорогостоящим, когда дело касается человеческого капитала, а не физического — главным образом именно по этой причине доходы владельцев человеческого капитала (т. е. самих работников) возросли в гораздо большей степени, чем доходы с физического капитала.
Количество ресурсов обоих рассмотренных выше типов, которыми каждый из нас обладает, частично определяется случайностью, а частично — решением (нашим собственным или чужим). Случайность определяет набор наших генов и через них оказывает влияние на наши физические и умственные способности. Случайность определяет также тип семьи и социальную и культурную среду, где мы родились и как результат этого предоставленные нам возможности развить свои физические и умственные способности. Случайность определяет и другие ресурсы, которые мы можем унаследовать от родителей или иных благодетелей и покровителей. Случайность может разрушить или, наоборот, приумножить те ресурсы, с которыми мы вступаем в жизнь. Но огромное значение имеет также и фактор сознательного выбора. Принимаемые нами решения о том, как именно использовать имеющиеся в нашем распоряжении ресурсы — трудиться в поте лица или не слишком усердствовать, выбрать ту или иную профессию, принять участие в том или ином рискованном предприятии, откладывать на черный день или тратить заработанные деньги — могут оказать самое непосредственное влияние на то, растратим мы свои ресурсы или же, наоборот, приумножим. Подобные же решения наших родителей, покровителей и миллионов других людей, с которыми у нас может и не быть никаких прямых связей, влияют на то, что нам достанется в наследство.
Цена, которую устанавливает рынок за услуги, предоставляемые нашими ресурсами, точно так же зависит от запутанной мешанины случайных факторов и результатов чьего-то выбора. Голос Фрэнка Синатры высоко ценился в Соединенных Штатах двадцатого века. Был бы он столь же высоко оценен в Индии двадцатого века, случись Фрэнку Синатре родиться и жить в Индии? Профессиональные качества охотника и траппера высоко ценились в Америке восемнадцатого и девятнадцатого столетий, но в Америке двадцатого столетия они ценились намного ниже. В 20-е годы нашего века умение играть в бейсбол приносило гораздо более высокий доход, чем умение играть в баскетбол, а в 70-е годы это положение изменилось на противоположное. Все эти ситуации определяются сочетанием случайных факторов и сознательного выбора — в данных примерах главным образом выбора со стороны потребителей, определяющего относительную рыночную стоимость различных товаров и услуг. Однако цена, получаемая нами через посредство рынка за услуги, предоставляемые нашими ресурсами, также зависит от нашего собственного выбора и решения — где поселиться, как использовать эти ресурсы, кому продать оказываемые ими услуги и т. д.
В любом обществе, независимо от типа социальной организации, всегда существует неудовлетворенность его членов тем, как распределяются доходы. Всем нам трудно понять, почему мы получаем меньше тех, которые, как нам представляется, заслуживают не больше нашего, или почему мы получаем больше тех людей, нужды и заслуги которых кажутся нам не меньшими, чем наши собственные. Все мы склонны подозревать, что «там хорошо, где нас нет», — мы виним во всех грехах «существующую систему». В условиях директивной системы зависть и неудовлетворенность направлены на «начальство», а при системе свободного рынка они оборачиваются против рынка.
Одним из результатов такого подхода явились попытки отделить одну функцию ценовой системы — распределения доходов — от двух других — передачи информации и стимулирования. В течение последних десятилетий в Соединенных Штатах и других странах, где доминирующей является рыночная система, значительная часть правительственных мероприятий была направлена на изменение структуры распределения доходов, порождаемой свободным рынком, с целью их перераспределения и уравнивания. Более подробно мы рассмотрим этот вопрос в гл. 5.
Как ни хотелось бы нам желать противоположного, невозможно использовать рыночные цены в качестве передатчика информации и стимула реагировать на эту информацию без того, чтобы они не оказывали влияния (пусть даже не определяющего) на распределение доходов. Если то, что человек получает, не зависит от цены на услуги, предоставляемые его ресурсами, то откуда же возьмется у него заинтересованность в том, чтобы стремиться получить информацию о ценах и действовать в соответствии с этой информацией? Если бы доход Рэда Эдера был тем же самым независимо от того, выполняет ли он опасное задание по перекрытию вышедшей из-под контроля нефтяной скважины или же нет, то что заставило бы его взяться за этот тяжелый и опасный труд? Он мог бы сделать это однажды, приключения ради, но разве избрал бы он это своей профессией? Если бы ваш доход не зависел от того, добросовестно вы работаете или нет, то зачем бы вы стали вообще стараться? И зачем стали бы искать покупателя, который выше всего оценил бы ваш труд или товар, если бы вы не были в этом заинтересованы? Если бы не было вознаграждения за накопление капитала, зачем нужно было бы его накапливать и откладывать на потом то, что можно истратить в свое удовольствие прямо сейчас? Зачем нужно было бы экономить? Каким образом образовался бы существующий физический капитал — благодаря добровольному самоограничению отдельных лиц? Если бы не было вознаграждения за сохранение капитала, то почему бы людям не растратить накопленный или унаследованный ими капитал? Если нельзя использовать цены как фактор, влияющий на распределение дохода, то их нельзя использовать и для других целей. Единственным заменителем цен в этом случае является метод принуждения и приказа. Соответствующим органам власти придется решать, кто что должен производить и в каком количестве, и аналогично будет решаться вопрос о том, кому подметать улицы, а кому быть директором фабрики, полицейским или врачом.
По-иному проявилась тесная связь между этими тремя функциями ценовой системы в коммунистических странах. Вся их идеология зиждется на приписывании капитализму эксплуатации трудящихся и соответственно на утверждении превосходства общества, которое основано на постулате Маркса «От каждого по способности, каждому — по потребности». Но тот факт, что экономика не может развиваться, основываясь исключительно на приказах и директивах, не позволил правительствам этих стран полностью отделить доходы от цен.
В области материальных ресурсов — земли, капитальных сооружений и т. п. — им удалось пойти дальше всего, превратить их в собственность государства. Но и здесь налицо результаты того, что никто не заинтересован в сохранении и модернизации физического капитала. Когда владельцами собственности являются все, то владельца как такового у этой собственности нет, и никто не заинтересован в ее сохранении и улучшении ее состояния. Вот почему жилые дома в Советском Союзе, равно как и муниципальные жилые дома в Соединенных Штатах, через год-другой после заселения выглядят дряхлыми и ветхими. Вот почему станки на государственных заводах постоянно ломаются и нуждаются в ремонте, вот почему граждане вынуждены обращаться к услугам «черного» рынка, чтобы поддерживать в исправности то, что находится в их личной собственности.
В области людских ресурсов коммунистические правительства хоть и старались, но не сумели зайти столь далеко, как в области материальных ресурсов. Им даже пришлось разрешить людям владеть личной собственностью в определенных пределах и принимать решения самостоятельно и допустить, чтобы цены влияли на эти решения и направляли их, а также определяли получаемый гражданами доход. Разумеется, коммунистические правительства исказили цены, воспрепятствовав их превращению в свободные рыночные цены, но полностью устранить силы, действующие на свободном рынке, им не удалось.
Убедительные примеры неэффективности директивной системы привели к тому, что в органах планирования социалистических стран — СССР, Чехословакии, Венгрии, Китая — неоднократно обсуждались различные проекты более широкого использования рыночных механизмов в организации производства. На конференции экономистов социалистических и капиталистических стран мы однажды слышали блистательное выступление экономиста-марксиста из Венгрии, который вновь открыл для себя «невидимую руку» Адама Смита. Не правда ли, замечательное, хоть и несколько запоздавшее достижение человеческого ума? Однако наш ученый коллега решил усовершенствовать эту теорию — стремясь использовать ценовую систему для передачи информации и эффективной организации производства и в то же время не давать ей возможности влиять на распределение доходов. Нет нужды добавлять, что он провалился в теории так же, как экономика коммунистических стран потерпела провал на практике.
Более широкий взгляд на принцип добровольного обмена
Обычно считают, что механизм «невидимой руки» Адама Смита относится к купле-продаже товаров или услуг за деньги. Однако экономическая деятельность отнюдь не является единственной сферой в жизни человека, когда в результате сотрудничества огромного числа людей, каждый из которых преследует свои интересы, стихийно возникает сложная и высокоорганизованная структура.
Рассмотрим, например, язык, который представляет собой сложную, постоянно изменяющуюся и развивающуюся структуру. Структура эта строго упорядочена, хотя ее не планировал никакой центральный орган. Никто не выносил специального решения, какие слова должны входить в наш словарь, какие должны быть приняты грамматические правила, что считать существительным, а что прилагательным. Французская Академия пытается контролировать изменения во французском языке, но это явление сравнительно недавнее. Академия была основана через много лет после того, как французский язык уже сформировался в стройную систему, и ее роль в данном случае заключается главным образом в санкционировании тех изменений в языке, над которыми у нее нет никакой власти. А в подавляющем большинстве других стран и вообще никогда не было аналогичных органов «языкового контроля».
Как же развивался язык? Этот процесс во многом схож с развитием упорядоченной экономической структуры через посредство рынка. Язык сформировался в результате добровольного взаимодействия отдельных личностей, которые в этом случае вместо обмена товарами и услугами, стремились к обмену идеями, информацией, либо просто сплетнями и слухами. За некоторым словом закреплялось то или иное значение или по мере необходимости в язык добавлялись новые слова. Развивалась грамматика, которая позднее была закреплена в своде правил. Из двух партнеров, которые хотят общаться друг с другом, оба выигрывают в результате прихода к соглашению относительно значения употребляемых ими слов. По мере того, как все больше и больше людей находят выгодным и полезным общаться с другими людьми, общеупотребительные слова распространяются все шире, а их значения закрепляются в словарях. Ни на одном этапе здесь нет места для принуждения или центрального планирующего органа, обладающего распорядительной властью — хотя с развитием системы государственных школ ей довелось сыграть важную роль в деле унификации грамматических правил и словоупотребления.
Другим примером является наука. Структура таких ее отраслей, как физика, химия, метеорология, философия, гуманитарные науки, социология, экономика, возникла вовсе не в результате чьего-либо сознательного решения. Она развилась сама собой — как говорят дети, «так само вышло», — просто потому, что такая структура оказалась удобной для самих ученых. Она не является застывшей, но меняется по мере возникновения новых потребностей.
Какую бы дисциплину мы ни рассматривали, процесс ее развития абсолютно идентичен процессам, происходящим в сфере свободного рынка. Ученые сотрудничают между собой, поскольку находят это сотрудничество взаимовыгодным. Они берут из работ своих коллег то, что считают полезным, и обмениваются полученными результатами с помощью устных сообщений, рассылки препринтов и публикаций в специальных журналах и монографиях. Сотрудничество это осуществляется в международном масштабе — и здесь налицо сходство с торговым обменом. Высокая репутация и признание со стороны коллег во многом выполняют в научном мире ту же функцию, что и денежное вознаграждение на экономическом рынке. Стремление заслужить эту репутацию и добиться признания своих работ коллегами заставляет ученого вести свои исследования в наиболее перспективных направлениях. По мере того, как один ученый вносит свой кирпичик в здание, строительство которого было начато другими, целое становится больше суммы его частей, а его собственные работы, в свою очередь, закладывают фундамент для дальнейшего развития. Современная физика в такой же степени является детищем свободного рынка идей, как и современный автомобиль — свободного рынка товаров. Опять-таки и в этом случае (особенно в последние годы) спонтанное развитие науки испытало сильное влияние вмешательства правительства, которое затронуло как наличные ресурсы, так и структуру спроса на определенные виды научного знания. Здесь, однако, влияние правительства сыграло лишь второстепенную роль. Дело в том (и в этом заключается один из парадоксов данной ситуации), что многие из тех самых ученых, что громче всех выступали за централизованное правительственное планирование экономической деятельности, отчетливо осознали всю опасность для научного прогресса, которую несет с собой централизованное планирование науки — когда выбор приоритетных направлений перестает быть стихийным результатом поисков и открытий отдельных ученых, а навязывается научному миру властью правительства.
Моральные ценности общества, его культура, обычаи и традиции развивались точно таким же образом — путем добровольного обмена и стихийного сотрудничества, путем эволюции некоторой сложной структуры в процессе проб и ошибок, принятия или отбрасывания различных вариантов. Ни один монарх никогда не издавал указа о том, чтобы музыка, предпочитаемая населением, например, Калькутты, в корне отличалась от музыки, предпочитаемой жителями Вены. Эти два совершенно отличных друг от друга типа музыки образовались и развились без чьего-либо «планирования», путем своего рода социальной эволюции, аналогичной биологической эволюции. Разумеется, отдельные суверены или даже избранные гражданами правительства могли оказывать определенное влияние на направление этой эволюции, покровительствуя тому или иному музыканту или какому-то направлению в музыке — точно так же, как это делали отдельные состоятельные лица, бравшие на себя роль меценатов.
Структуры, образовавшиеся в результате добровольного обмена, — будь то язык, научная дисциплина, музыкальный стиль или экономическая система — живут своей собственной жизнью. Они способны принимать множество различных форм под влиянием конкретных обстоятельств. Добровольный обмен может привести к единообразию в одних аспектах, сочетающемуся с разнообразием в других. Это тонкий и сложный процесс, общие принципы и закономерности которого сравнительно нетрудно понять, но результаты которого редко можно предвидеть во всех подробностях.
Все эти примеры говорят не только о широком диапазоне действия механизма добровольного обмена, но и о том, что понятию «личные интересы» следует придать более широкое толкование. Узкая сосредоточенность на проблемах экономического рынка привела к тому, что понятие «личные интересы» стало узко интерпретироваться как близорукий эгоизм и исключительная забота о немедленной материальной выгоде. Экономическую науку незаслуженно обвиняют в том, что она позволяет себе делать далеко идущие выводы исходя из совершенно нереалистической модели «гомо экономикус», который представляет собой нечто лишь чуть-чуть более человечное, чем вычислительная машина, реагирующая лишь на денежные стимулы. Нет ничего более далекого от истины. Личные интересы — это отнюдь не близорукий эгоизм. Личные интересы — это то, в чем заинтересованы участники добровольного обмена, а их цели, моральные ценности и устремления могут при этом быть какими угодно. Ученый, старающийся расширить границы науки, миссионер, помогающий неверующим обрести истинную веру, филантроп, жертвующий на нужды бедных, — все эти люди преследуют свои личные интересы в том смысле, как они их видят и воспринимают в соответствии со своими системами ценностей.
Роль правительства в свободном обществе
Какова же роль правительства в системе, основанной на принципе добровольного обмена и сотрудничества? До некоторой степени правительство само является формой добровольного сотрудничества, ибо оно есть не что иное, как способ, выбираемый людьми для достижения некоторых из своих целей, поскольку они предполагают, что наиболее эффективно это можно осуществить с помощью соответствующих правительственных органов.
Самой наглядной иллюстрацией такого положения вещей могут служить местные органы самоуправления, функционирующие в таких условиях, когда люди могут свободно выбирать себе место жительства. Вы можете решить жить в том или ином штате, округе, кантоне и т. п., исходя, в частности, из тех услуг, которые предоставляют местные органы самоуправления. Если они осуществляют мероприятия, против которых вы возражаете или за которые вы не намерены платить, и эти действия перевешивают те мероприятия, которые вы одобряете и за которые платить согласны, то вы «голосуете ногами», выбирая себе другое место жительства. Это реальная, хоть и ограниченная конкуренция — и она существует до тех пор, пока у вас имеется реальный выбор.
Но роль правительства этим не ограничивается. Оно также представляет собой тот орган, который, как принято полагать, обладает монополией на законное использование силы (или угрозы ее применения) в качестве средства, при помощи которого одни из нас могут в законном порядке принудительно воздействовать на других. Роль правительства в этом, более глубоком смысле с течением времени претерпела кардинальные изменения в большинстве обществ и характеризовалась широкими различиями в разных обществах в любой момент истории. Значительная часть этой книги посвящена тому, как изменилась роль правительства в Соединенных Штатах в течение последних десятилетий и каковы были результаты проводимых им мероприятий.
Пока что мы обсудим совсем другой вопрос: какая роль должна быть отведена правительству в обществе, члены которого — как личности, семьи, члены добровольных объединений и как граждане организованного государства — стремились бы достичь максимальной свободы выбора различных возможностей?
Нелегко ответить на этот вопрос лучше, чем это сделал два столетия назад Адам Смит:
«Таким образом, поскольку совершенно отпадают все си стемы предпочтений или стеснений, очевидно остается и сама собою утверждается простая и незамысловатая система естественной свободы. Каждому человеку, по куда он не нарушает законов справедливости, предоставляется совершенно свободно преследовать по собственному разумению свои интересы и вступать в конкуренцию своим трудом и капиталом с трудом и капиталом любого другого лица или даже целого сословия. Государь совершенно освобождается от обязанности, при выполнении которой он всегда будет подвергаться бесчисленным обольщениям и заблуждениям и надлежащее выполнение которой недоступно никакой человеческой мудрости или знанию, — от обязанности руководить трудом частных лиц и направлять их к занятиям, наиболее соответствующим интересам общества. Согласно системе естественной свободы, государю надлежит выполнять только три обязанности — правда, три обязанности весьма важного значения, но ясные и понятные для обычного разумения: во-первых, обязанность ограждать общество от насилия и вторжения других независимых обществ; во-вторых, обязанность ограждать, по мере возможности, каждого члена общества от несправедливости и угнетения со стороны других его членов, или обязанность установить строгое и беспристрастное отправление правосудия; и, в-третьих, обязанность создавать и содержать определенные общественные учреждения, создание и содержание которых не может быть в интересах никаких отдельных лиц или небольших групп, ибо прибыль от них никогда не сможет окупить затраты любого отдельного лица или небольшой группы лиц, хотя зачастую они и смогут с лихвой окупиться большому обществу».
Первые две обязанности государства (государя){5} просты и недвусмысленны: это защита членов общества от принуждения со стороны своих сограждан или извне. Если мы не защищены от принуждения, мы не обладаем реальной свободой выбора. Когда вооруженный грабитель обращается ко мне со словами «кошелек или жизнь», он предоставляет мне своего рода выбор, но никак нельзя сказать, что выбор этот свободный или что последующий «обмен» является добровольным.
Конечно, как мы еще не раз увидим на страницах этой книги, одно дело — установить цель, которой какое-либо учреждение, в частности государственное учреждение, «призвано» служить, и совершенно иное дело — охарактеризовать те цели, которым это учреждение служит в действительности. Цели людей, ответственных за создание какого-либо учреждения, зачастую резко отличаются от целей тех, кто им руководит или там служит. И, что не менее важно, полученные результаты часто также ощутимо отличаются от планировавшихся.
От регулярных вооруженных сил и полиции любой страны требуется ограждать членов общества от принуждения и насилия, исходящего как извне, так и изнутри общества. Эти учреждения не всегда успешно справляются со своими обязанностями, и та власть, которой они обладают, часто используется в совершенно иных целях. Одна из важнейших задач в деле построения и сохранения свободного общества заключается именно в том, чтобы найти способ обеспечить такое положение, когда полномочия применять насилие, предоставленные государству для того, чтобы защищать свободу, остаются в рамках именно этой функции и не могут превратиться в угрозу же свободе. Отцы-основатели Соединенных Штатов при разработке нашей Конституции приложили все усилия, чтобы разрешить эту проблему; мы же слишком часто не придавали ей серьезного значения.
Постулируемая Адамом Смитом вторая обязанность выходит за рамки собственно полицейской функции — защиты членов общества от физического насилия; она включает «строгое и беспристрастное отправление правосудия». Любая добровольная сделка, отличающаяся хоть какой-то сложностью или распространяющаяся хоть на сколько-нибудь продолжительный промежуток времени, может стать источником неясности и двусмысленных толкований. Всего мелкого шрифта в мире не хватило бы, чтобы заранее уточнить все могущие возникнуть непредвиденные обстоятельства и детально сформулировать обязательства различных участвующих в сделке сторон в каждом конкретном случае. Поэтому должен существовать какой-то метод посредничества в деле разрешения спорных вопросов. Такое посредничество само по себе может быть добровольным и не требует участия государственных органов. Сегодня в Соединенных Штатах большинство спорных вопросов, касающихся коммерческих контрактов, разрешается при помощи частных арбитражных организаций, выбираемых в соответствии с заранее установленной процедурой. Чтобы удовлетворить спрос на эти услуги, в стране выросла целая система частных судебных органов. Однако в качестве судов последней инстанции выступают суды, относящиеся к государственной судебной системе.
Эта роль государства как посредника включает также установление общих правил, способствующих упрощению и развитию механизмов добровольного обмена, — своего рода «правил игры» в сфере экономических и социальных отношений, в которой участвуют граждане свободного общества. Наиболее очевидным примером в этой области является проблема толкования понятия «частная собственность». Допустим, я владею домом. Можно ли говорить о «противоправном нарушении владения с причинением вреда», если вы на своем частном самолете пролетаете над крышей моего дома на высоте трех метров? На высоте трехсот метров? Десяти тысяч метров? Не существует никакой «естественной» границы, определяющей, где кончаются мои права собственности и начинаются ваши. Одним из основных способов, с помощью которого общество пришло к соглашению о нормах, регулирующих имущественные права, было развитие системы общего права,{6} хотя в новейшие времена все более возрастающую роль играло законодательство.
Третья обязанность, упоминаемая Адамом Смитом, приводит к наиболее трудным проблемам. Сам Адам Смит считал, что она затрагивает лишь некоторый узкий круг приложения, но с тех пор на нее неоднократно ссылались, когда требовалось подвести базу под самые разнообразные правительственные мероприятия. С нашей точки зрения, эта обязанность есть не что иное, как долг каждого правительства предпринимать обоснованные надлежащим образом меры, направленные на сохранение и укрепление свободного общества. Тем не менее она может интерпретироваться и таким образом, чтобы послужить оправданием безграничного расширения власти государства.
Оговорка о «надлежащей обоснованности» возникает здесь в связи с расходами на производство некоторых товаров или предоставление услуг посредством механизма строго добровольного обмена. Рассмотрим один простой пример третьей обязанности государства по отношению к обществу. Городские улицы и автомобильные дороги общего пользования могут быть сооружены в рамках добровольных сделок между частными предпринимателями, а стоимость работ может быть окуплена путем взимания платы за пользование ими. Однако расходы по сбору платы за проезд зачастую были бы непомерно велики по сравнению с издержками на сооружение улиц и шоссейных дорог, а также на поддержание их в исправности. Перед нами пример, в точности соответствующий определению «общественного сооружения… создание и содержание которого не может быть в интересах никаких отдельных лиц… хотя и» может быть полезным для «большого общества».
Другой, более тонкий пример — классический случай «убытков от дыма» — относится к «последствиям для третьих сторон», то есть людей, не являющихся сторонами в какой-то конкретной сделке между двумя партнерами. Предположим, что сажа, вылетающая из трубы принадлежащей вам печки, загрязняет воротничок сорочки, принадлежащей «третьей стороне». Тем самым вы непреднамеренно вводите «третью сторону» в убытки. «Потерпевший» мог бы и добровольно согласиться на такое положение, если бы вы ему за это заплатили. Однако для вас практически совершенно невозможно определить, чьи именно воротнички испачканы дымом из вашей трубы, а их владельцы не в состоянии обнаружить, кто послужил причиной загрязнения их одежды, и потребовать, чтобы вы в индивидуальном порядке возместили им убытки или достигли с каждым из них полюбовного соглашения по этому вопросу на будущее.
Последствия ваших действий могут быть и таковы, что «третьи стороны» извлекут из них пользу. Предположим, что вы посадили вокруг вашего дома редкой красоты цветы и деревья, и все проезжающие только и делают, что любуются ими. Возможно, они и согласились бы заплатить за такое удовольствие, но взимать с каждого из них соответствующую плату просто нереально.
Выражаясь языком специалистов, мы имеем здесь дело с «неэффективностью рыночного механизма», обусловленной наличием так называемых «внешних эффектов», то есть таких последствий для «третьих сторон», которые не могут быть скомпенсированы с помощью механизма добровольного обмена (просто потому, что это обошлось бы слишком дорого). Действительно, если невозможно возместить «третьим сторонам» понесенные ими убытки или назначить цену за извлекаемые ими выгоды, то ни о какой добровольности больше не может быть и речи, «третьи стороны» оказываются автоматически вовлеченными в навязанный им «обмен».
Почти все наши действия приводят к каким-то последствиям для «третьих сторон», сколь бы ничтожными и отдаленными ни были эти «внешние эффекты». Поэтому на первый взгляд может показаться, что сформулированная Адамом Смитом третья обязанность является оправданием практически любых предлагаемых правительством мероприятий, призванных скомпенсировать неэффективность рыночного механизма, обусловленную наличием «внешних эффектов». Этот вывод, однако, ошибочен. Дело в том, что правительственные меры также оказывают воздействие на «третьи стороны», и подобные «внешние эффекты» точно так же являются причиной «неэффективности правительственных мероприятий». И если эти эффекты важны в случае рыночной сделки, то их нельзя не учитывать и в случае правительственных мероприятий, проводимых с целью компенсации неэффективности рынка.
Основным источником ощутимых «внешних эффектов» частных сделок является трудность или даже невозможность определить, кого именно они затрагивают. Когда легко обнаружить, кто потерпел ущерб, а кто извлек выгоду из сложившейся ситуации, и в каком именно размере, то сравнительно нетрудно заменить недобровольное участие в сделке добровольным или хотя бы потребовать индивидуального возмещения за понесенные убытки. Если ваш автомобиль в результате вашей неосторожности столкнулся с машиной, принадлежащей другому конкретному лицу, то вам придется ему заплатить за причиненный ущерб, даже несмотря на то, что эта «сделка» и не была добровольной. Если бы было легко определить, чьи именно воротнички оказались загрязненными дымом от вашей печки, то для вас стало бы возможным возместить этим людям понесенные ими «убытки от дыма» или же, наоборот, они могли бы вам заплатить за то, чтобы ваша печка меньше дымила.
Если частным лицам трудно определить, кто и кого именно вводит в убытки или кто и за чей счет извлекает выгоду из некоторой рыночной сделки, то столь же трудно разобраться в этом и правительству. В результате его попытки исправить положение вполне могут закончиться тем, что ситуация только ухудшится: предпринятые правительством меры приведут к тому, что либо ни в чем не повинные «третьи стороны» будут введены в убытки, либо же в выигрыше неожиданно для себя окажутся неизвестно откуда взявшиеся счастливчики. Далее, чтобы финансировать свои мероприятия, правительство должно собирать налоги, которые сами по себе влияют на действия налогоплательщиков — что представляет собой еще один «внешний эффект». Помимо того любое усиление власти правительства, с какой бы целью оно ни осуществлялось, увеличивает опасность того, что правительство, вместо того чтобы служить большинству граждан, может превратиться в орудие, с помощью которого некоторые из них смогут обогащаться за счет других. Если вернуться к нашему примеру с дымящей печкой, то можно сказать, что за каждым правительственным мероприятием кроется огромная заводская труба.
«Внешние эффекты» вполне могут заранее учитываться даже в рамках сугубо добровольных сделок, причем в гораздо большей степени, чем это может показаться на первый взгляд. Приведем простой пример с чаевыми в ресторане. Давая чаевые, вы тем самым обеспечиваете лучшее обслуживание людям, которых вы не знаете и, возможно, никогда не встречали. В свою очередь, вас лучше обслуживают благодаря аналогичным действиям неизвестных вам «третьих сторон». И все же иногда «внешние эффекты» действий частных лиц могут оказаться настолько серьезными, что без вмешательства правительства уже нельзя будет обойтись. Урок, который следует извлечь из фактов злоупотребления сформулированной А. Смитом третьей обязанностью правительства перед обществом, заключается не в том, что вмешательство государства в деятельность свободного рынка никогда не оправдано, но в том, что так называемое «бремя доказывания» полезности такого вмешательства должно лежать на тех, кто его предлагает. Мы должны ввести в практику систематическое проведение анализа результатов и затрат для любого предлагаемого в области экономики правительственного мероприятия и каждый раз требовать, чтобы в общем балансе первые явно перевешивали вторые. Только после этого данное мероприятие может быть одобрено. Такая последовательность действий желательна не только потому, что очень трудно оценить скрытые издержки, которые повлечет за собой вмешательство правительства, но также в связи с еще одним обстоятельством. Именно опыт показывает, что если уж правительство начинает осуществлять какую-либо программу, то остановить ее проведение в жизнь становится позже практически невозможно. Даже если результаты не оправдали ожиданий, вряд ли провалившаяся программа будет свернута или вообще отменена. Гораздо более вероятно, что это приведет к ее расширению и выделению дополнительных ассигнований.
Четвертая обязанность правительства, которую Адам Смит не сформулировал в явном виде, представляет собой обязанность защищать интересы тех членов общества, которые не в состоянии сами отвечать за свои действия. Эта обязанность, как и предыдущая, предоставляет поле для самых широких злоупотреблений, однако обойтись без нее нельзя. Было бы неразумно провозглашать свободу в качестве идеала для всех, в том числе и для «безответственных» лиц: мы не верим в свободу для детей и душевнобольных. Мы должны каким-то образом провести черту между теми, кто отвечает за свои поступки, и всеми остальными, хотя такое деление и вносит весьма серьезный элемент произвола в наше понимание свободы как конечной цели для всего общества в целом. Мы не можем категорически отвергнуть политику патернализма{7} (то есть опеки государства со всеми вытекающими отсюда последствиями) в отношении тех, кого мы считаем неспособными отвечать за свои действия.
Ответственность за детей мы возлагаем в первую очередь на родителей. Семья, а не индивидуум всегда являлась и является тем краеугольным камнем, на котором зиждется наше общество, хотя в последние годы ее влияние явно и неуклонно продолжало ослабевать — что является одним из самых неблагоприятных последствий правительственного патернализма. Тем не менее возложение ответственности за детей на их родителей вытекает скорее из практической целесообразности, нежели принципиальных соображений. У нас есть все основания полагать, что родители более, чем кто-либо другой, заинтересованы в счастливом будущем своих детей и сделают все возможное, чтобы обеспечить их нужды и проследить, чтобы из них выросли полноправные члены общества. Тем не менее мы не считаем, что родителям дано право делать со своими детьми все, что им заблагорассудится: бить их, убивать или продавать в рабство. Ребенок — это полноправная личность в зачаточном состоянии. У детей есть свои собственные неотъемлемые права, и они не могут быть лишь игрушками в руках своих родителей.
Выдвинутые Адамом Смитом «три обязанности государя», или сформулированные нами четыре обязанности правительства — это и в самом деле «обязанности весьма важного значения», но они гораздо менее «ясны и понятны для обычного разумения», чем это предполагал в свое время их автор. Хотя мы и не можем решать вопрос о желательности или нежелательности того или иного фактически осуществляющегося или предлагаемого вмешательства государства в систему свободной конкуренции, механически ссылаясь на тот или иной постулат Адама Смита, эти три постулата дают нам набор принципов, которые мы можем использовать при составлении баланса всех «за» и «против», когда дело касается какого-то конкретного мероприятия. И тогда оказывается, что даже при самом расширительном толковании этих принципов они оказываются несовместимыми с большинством осуществляемых сегодня правительственных мероприятий. Оказывается, что все эти «системы предпочтения или стеснений», против которых боролся Адам Смит, и которые впоследствии были ликвидированы, сегодня вновь возродились в виде таможенных тарифов, устанавливаемых правительством цен или предельных размеров заработной платы, в виде ограничений при выборе различных занятий и других многочисленных отступлений от его «простой и незамысловатой системы естественной свободы».
Конкретные примеры обществ с ограниченной властью государства
Может показаться, что в сегодняшнем мире модель общества с сильной централизованной властью{8} распространилась повсюду. У нас есть все основания усомниться, что существует хотя бы один современный пример общества, которое в деле организации своей экономической жизни в основном полагалось бы на принцип добровольного обмена посредством свободного рынка, и где роль государства сводилась бы к выполнению четырех перечисленных нами обязанностей.
Однако такие примеры есть, и самым лучшим из них является, вероятно, Гонконг — клочок земли по соседству с континентальным Китаем, площадью примерно 1000 кв. км. и с населением около 4,5 млн человек. Плотность населения Гонконга почти невообразима — в 14 раз больше, чем в Японии, и в 185 раз больше, чем в США. Тем не менее уровень жизни населения Гонконга является одним из самых высоких в Азии, уступая лишь Японии и, возможно, Сингапуру.
В Гонконге не существует таможенных тарифов или иных ограничений на международную торговлю (за исключением нескольких «добровольных» ограничений, навязанных Гонконгу Соединенными Штатами и некоторыми другими крупными странами), отсутствует правительственное руководство экономической деятельностью, нет законов о минимальной заработной плате и устанавливаемых «сверху» цен. Жители Гонконга свободны сами выбирать, кому продавать свой товар и у кого покупать, каким образом распоряжаться своим капиталом, кого нанимать на работу и на кого работать.
Правительству здесь отводится важная роль, которая в основном ограничена перечисленными выше четырьмя обязанностями, на практике интерпретируемыми скорее в узком смысле. Правительство Гонконга обеспечивает соблюдение правозащитности, предоставляет средства кодификации правил поведения граждан, рассматривает споры, способствует функционированию транспорта и средств связи и ведает эмиссией денег. Правительство также взяло на себя сооружение жилищ, предоставляемых беженцам из КНР. Хотя государственные расходы возрастали вместе с экономическим развитием страны, они по-прежнему остаются одними из самых низких в мире в пересчете на долю по отношению к доходам населения. Поэтому в Гонконге низкие налоги, что способствует сохранению стимулов к получению высоких прибылей. Бизнесмены могут сами пожинать плоды своих успехов, но должны сами и расплачиваться за свои ошибки. Есть что-то несообразное в том, что именно Гонконг — британская колония! — должен служить в качестве образца страны со свободным рынком и ограниченной властью государства. Дело, однако, в том, что своим процветанием Гонконг обязан простому факту: управлявшие этой колонией британские должностные лица следовали политико-экономической стратегии, в корне отличной от политики «государства всеобщего благоденствия»{9}, проводившейся на территории метрополии.
Гонконг является прекрасным современным примером общества с ограниченной властью государства и свободным рынком, но его ни в коем случае нельзя считать самым выдающимся примером такого общества в истории человечества: такие примеры относятся к девятнадцатому столетию. Один из них — это Япония в течение первых трех десятилетий после реставрации Мэйдзи в 1867 г.{10} (его рассмотрение мы оставим до гл. 2.).
Два других — это Великобритания и Соединенные Штаты. Книга Адама Смита «Богатство народов» стала одним из первых снарядов в баталиях за ликвидацию предпринимаемых правительствами ограничительных мер в области промышленности и торговли. Окончательная победа в этой войне была одержана 70 лет спустя — с отменой так называемых хлебных законов. Эти законы, существовавшие в Англии с пятнадцатого века, навязывали тарифные и другие ограничения на импорт пшеницы и других зерновых, объединенных под общим названием «хлеба». Отмена хлебных законов стала прологом к периоду абсолютно свободной торговли, продолжавшемуся в течение трех четвертей столетия — вплоть до начала Первой мировой войны. Она также ознаменовала собой завершение длившегося десятилетия перехода к общественному устройству с крайне ограниченной властью правительства, при котором каждому жителю Великобритании, говоря словами Адама Смита, «предоставлялось совершенно свободно преследовать по собственному разумению свои интересы и вступать в конкуренцию своим трудом и капиталом с трудом и капиталом любого другого лица и даже целого сословия».
Вместе с бурным экономическим ростом стремительно повышался жизненный уровень рядовых английских граждан — и на этом фоне становились еще более заметными по-прежнему сохранявшиеся очаги нищеты и страданий, столь выразительно изображенные Диккенсом и другими писателями того времени. По мере повышения жизненного уровня возрастала численность населения; усиливались мощь и влияние Великобритании во всем мире. И при всем этом государственные расходы в пересчете на долю национального дохода снижались — от примерно одной четверти в начале девятнадцатого столетия до одной десятой к моменту «алмазного юбилея» (60-летия правления) королевы Виктории в 1897 г., когда Великобритания была в зените своей славы и могущества.
Еще одним поразительным примером успехов общества с ограниченной властью государства и с доминирующей свободнорыночной экономикой являются Соединенные Штаты Америки. Здесь, правда, существовали таможенные тарифы, в защиту которых выступал Александр Гамильтон в своей знаменитой работе «Отчет по мануфактурам», где он пытался — без всякого, впрочем, успеха — опровергнуть аргументы Адама Смита в пользу свободной торговли. Но тарифы эти по современным масштабам были умеренными, а других правительственных ограничений, распространяющихся на свободную торговлю внутри страны и вне ее, было немного. Вплоть до окончания Первой мировой войны для въезда в США всех желающих не было почти никаких преград (существовавшие ограничения касались иммиграции из стран Востока). Этот принцип провозглашала и надпись на статуе Свободы{11}:
Отдай мне всех, отринутых тобой —
изгоев, нищих, сломленных судьбой,
усталых, жаждущих расправить грудь —
дай мне плевелы с тучных нив твоих:
раскрыв объятья, я встречаю их,
и светоч мой им озаряет путь.
Они приезжали миллионами и миллионами растворялись в населении Америки, и преуспевали здесь именно потому, что оказывались предоставленными самим себе.
До сего дня еще бытует миф о Соединенных Штатах девятнадцатого века как об эпохе грабителей-толстосумов и жестокого, ничем не обузданного индивидуализма. Мы нередко слышим рассказы о том, как бессердечные монополисты эксплуатировали бедноту, зазывали в страну иммигрантов, а затем обирали их до последней нитки. Заправилы Уолл-стрита только тем и занимались, что обжуливали наивных провинциалов и высасывали все соки из крепышей-фермеров Среднего Запада, которые не сдавались и ухитрялись выживать под градом обрушивавшихся на них невзгод.
Действительность выглядела по-другому. В страну продолжали прибывать иммигранты. Самые первые из них, возможно, и стали жертвами обмана или мошенничества, но невозможно себе представить, чтобы миллионы продолжали прибывать в США десятилетие за десятилетием, зная, что их уделом станет безжалостная эксплуатация. Они ехали сюда потому, что надежды их предшественников в значительной степени оправдывались. Улицы Нью-Йорка не были вымощены золотом, но упорный труд, бережливость и предприимчивость окупались сторицей и приносили такие плоды, о которых в Старом Свете невозможно было и мечтать. Новые американские граждане селились по всей стране, от океана до океана. Там, где они оседали, возникали новые города, и все большие и большие пространства никогда ранее не возделываемых земель начинали приносить урожай. Страна богатела, рос объем промышленной и сельскохозяйственной продукции, и иммигранты на равных пользовались плодами этого процветания.
Если фермеры в США подвергались эксплуатации, то почему же их становилось все больше? Цены на сельскохозяйственные продукты снижались, но это было признаком успеха, а не провала сельского хозяйства, поскольку снижение цен отражало стремительное увеличение объема сельскохозяйственного производства, обусловленное развитием механизации, расширением площади обрабатываемых земель и улучшением сети коммуникаций. Неопровержимым доказательством правильности такой интерпретации является тот факт, что цены на пригодные для обработки земельные участки непрерывно росли — а это вряд ли признак того, что сельское хозяйство находилось в упадке.
Обвинение в бессердечности, лаконично выражающееся в реплике, брошенной железнодорожным магнатом Уильямом Вандербильтом в ответ на какой-то вопрос репортера: «На народ наплевать», опровергается тем, что в девятнадцатом веке в Соединенных Штатах пышно расцвела благотворительность. В это время было основано большое количество финансируемых частными лицами школ и колледжей, бурно кипела деятельность иностранных миссионеров, как грибы выросли не приносящие дохода больницы, детские дома и огромное количество иных подобных учреждений. Почти все организации, целью которых была благотворительность или общественное обслуживание, — начиная с Общества защиты животных и Ассоциации прав индейцев и кончая такими, как Христианский молодежный союз (ИМКА) или Армия спасения — родились именно в этот период. В организации благотворительности принцип добровольного сотрудничества является не менее эффективным, чем в организации производства ради прибыли.
Наряду с благотворительной активно развивалась культурная деятельность — картинные галереи, оперные театры, симфонические оркестры, музеи и публичные библиотеки возникали как в крупных промышленных центрах, так и в небольших городках вдоль границы продвижения переселенцев.
Одним из критериев роли государственной власти в обществе являются государственные расходы. Статистика говорит, что с 1800 по 1929 год (не принимая во внимание периоды крупных войн) государственные расходы в США не превышали 12 % национального дохода. Две трети от этих сумм представляли собой расходы правительств отдельных штатов и органов местного самоуправления, которые шли в основном на строительство школ и дорог. Еще в 1928 году расходы федеральных ведомств составляли всего лишь около 3 % национального дохода.
Успешное развитие Соединенных Штатов часто приписывают тому, что Америка представляет собой страну, щедро одаренную природными богатствами и обширными открытыми пространствами. Эти факторы, несомненно, играли определенную роль, но если бы именно они были решающими, то чем же тогда объясняются успехи Великобритании и Японии в девятнадцатом веке или Гонконга — в наше время?
Часто слышатся голоса, что политика ограниченной власти государства, политика невмешательства государства в экономические отношения годилась лишь для редкозаселенной Америки девятнадцатого столетия и что в современном урбанизованном индустриальном обществе государство должно играть гораздо более активную и даже доминирующую роль. Проведите один час в Гонконге — и вы убедитесь, что мнение это ошибочно.
Наше общество таково, каким его делаем мы сами. Мы сами можем определять форму и структуру наших общественных институтов. Разумеется, при этом многообразие доступных нам возможностей ограничено как чисто техническими факторами, так и особенностями человеческой природы — однако ничто не может воспрепятствовать нам (если мы действительно этого хотим) в построении общества, опирающегося в организации экономической и иных видов деятельности прежде всего на принцип добровольного сотрудничества. Только от нас самих зависит создание такого общества, которое охраняет и расширяет свободу человеческой личности, не допускает чрезмерного расширения власти государства и следит за тем, чтобы правительство всегда оставалось слугой народа и не превращалось в его хозяина.