Матвей Фиалко
Полемика по поводу адекватного и точного перевода на русский язык заглавий классических художественных и философских произведений не является новой. Можно вспомнить вскользь высказанное в программном труде О. Н. Трубачёва замечание, что привычный перевод названия романа Ги де Мопассана «Bel ami» неверен – не «Милый друг» и, тем более, не якобы дословное, «словарное» «Прекрасный друг», а просто… «Дружок». В прозвище главного героя романа, Жоржа Дюруа, данном ему Лориной де Марель, подчеркивается разница между ею самой, девочкой-подростком, и взрослым мужчиной, любовником её матери. Эпитет bel в данном случае используется как обозначение «неподлинной родственности», что и может быть выражено средствами русского языка как «Дружок» [Трубачёв 2003: 170–171][3]. Пророчество, что «роман будет продолжать выходить под прежним неправильным названием» [Трубачёв 2003: 171], продолжает сбываться, а о том, что заглавие его верно до сих пор так и не переведено, в связи с мыслью Трубачёва напомнил позднее автор фундаментального труда о русском слове [Айрапетян 2001: 316][4]. Почти в жанре филологической [само]провокации (которому не чужды «Записи и выписки»), но всё же не без оснований, М.Л. Гаспаров замечал, что самый верный перевод названия ещё одного романа Мопассана был бы не «Жизнь» и даже не «Одна жизнь» (Une vie), а «Жизнь как жизнь»[5] [Гаспаров 2012: 123]. Упомянем в этой же связи интереснейшую проблему верного перевода заглавия «Лунь[-]юй» (論語), основополагающего источника для изучения наследия Конфуция. В зависимости от понимания связи двух иероглифов в заглавии как сочинительной или же атрибутивной и диапазона их значений, допустимыми вариантами являются «Суждения и беседы», «Наставления и ответы (Enseignements et réponses)», «Обсуждённые беседы (речи)», «Теоретические (полемические) речи», а также передающие значение двух иероглифов одним словом «Изречения», «Суждения» etc. [Кобзев 2015: 88–93]. Кажущийся привычным перевод «Суждения и беседы» может быть справедливо пересмотрен в пользу «Диалогов», если вслед за А. И. Кобзевым поставить его в один ряд хотя бы с «Го-юй» (國語) – «Речами царств» (В. С. Таскин), «Государственными речами» или «Повествованиями о царствах», но никак не маловразумительными «Речами и царствами»!
Однако последний случай относится скорее к вопросу о том, как верно понять заглавие оригинала, чем к проблеме адекватной его передаче по-русски, чего нельзя сказать о названии трактата Джордано Бруно «De vinculis in genere», давно и верно переведённого на русский язык: «О связях вообще» [Горфункель 1958: 402, 404]. Так как в нашем издании было избрано другое, рискованное заглавие «О связях как таковых» вместо давно бытовавшего и правильного перевода, скажем несколько слов почти в порядке самокритики, обратившись к причинам, побудившим к такому неоднозначному решению.
Давно стала лингвистическим трюизмом глубокая мысль Гумбольдта, замечавшего, что «язык есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый данный момент преходящее», представляя собой «не продукт деятельности (Ergon), а деятельность (Energeia)», и рассматривать его нужно «не как мёртвый продукт (Erzeugtes), а как созидающий процесс (Erzeugung)» [Гумбольдт 2000: 69–70]. И если латинский язык при большом желании и можно назвать языком мёртвым, то едва ли таковым является русский. То, что оборот «как таковой» имеет «ограничительное», а не «расширительное» (in genere) значение, не мешает ему употребляться в последнем смысле, множество примеров чему мы найдём в художественной и академической литературе. Ограничимся одним, позаимствованным из мемуаров известного историка искусства Виля Борисовича Мириманова (1929–2004), в которых он вспоминает о своём общении с двоюродным братом матери, искусствоведом-иранистом Левоном Тиграновичем Гюзаляном (1900–1994):
Он нередко говорил о работе. Я помню его высказывание о том, что работа тем значительнее, чем уже избранная тема. В качестве примера он указал на серебряный персидский сосуд, сказав, что даже не сам этот предмет, но его крышка могла бы стать темой диссертации. Этого урока я не усвоил. Я не пренебрегал деталями, но настоящим моим объектом всегда была архитектоника явления как такового [Мириманов 2012:170].
То, что in genere всегда точно переводилось на русский язык: «в общем, вообще, по своему роду» [Боровский 1988: 356], не отменяет возможности передачи иным путём «расширительного» значения, права «перевыразить» его «средствами и по законам языка», «пытаясь при этом точно передать все оттенки мысли» [Галь 2015: 220–221]. Конечно, при этом нельзя забывать о другой крайности, то есть «развязности» как оборотной стороне канцелярита [Галь 2015: 180]. Недопустимым казалось и Н.А. Галь и К.И. Чуковскому интранзитивное употребление глагола «переживать» (наряду с принятым и транзитивным: «переживать горе, радость, etc.»), «одна из примет пошлой, мещанской речи» [Галь 2015: 89]. Приняв эту форму [Чуковский 2012: 22], всё же классик признавался, что ему «противоестественно» было бы сказать: «я переживаю» [Чуковский 2012: 19]. Как бы то ни было, употребление «переживать» без дополнения давно стало частью не только живого языка, но и литературы. Мы встретим его уже у писателей середины-второй половины XX в. (К.М. Симонов, Д.А. Гранин, В. В. Быков, etc.). Причины, по которым недопустимо использовать уже устоявшийся «расширительный» usus «как такового», неясны. Вообще, если вспомнить, что русское «сам», восходящее к индоевропейскому числительному «один» (sem/som) [Гамкрелидзе, Иванов 1984: 842–843], родственно древнеперсидскому hama («равный, тот же самый») [Фасмер 1987: 552][6], в современном персидском давшему не только haman («тот самый»), но и ham («тоже, вместе»), и hamegi («весь, всё»), и hame («каждый, всякий, весь, всё») [Nourai 2013: 411][7], то переход значения для «такового» от «взятый сам по себе» [Ожегов 2018: 1172] «по основному свойству, признаку» [Ушаков 2009: 1088] к «целый» [Ефремова 2006: 918] в живой стихии языка не покажется невероятным. К индоевропейскому корню sem/som, который нёс значение совместности и целостности действия (in eins zusammen, einheitlich, sam, mit), восходит не только лат. semper, «всегда», но и герм. *sin, наделявшее корень даже оттенком непреходящего постоянства (immerwahrend): гот. sin-teins «ежедневный», англос. sin-niht «вечная ночь», ср.-в.-н. singruene «вечнозелёный» etc. [Pokorny 1959: 902–905].
На основе таких соображений для титульного листа книги, обращённой к широкому читателю, в ущерб филологическому «буквализму» был избран рискованный вариант «О связях как таковых», совсем не претендовавший на смысловую новизну. Приемлемым переводом заглавия нам казалось даже «О связях в принципе», хотя бытующее в языке значение «в общем» у этого оборота [Кузнецов 2000: 984], естественно, не подразумевает тождество лат. genus с имеющим другой корень и значение лат. principium. Уместен ли или нет такой переводческий авантюризм, не стоит забывать, что «всякая идиома чужого языка для переводчика – задача. Просто пересказать смысл – жалко, потеряешь долю живой образности. Скалькировать, передать буквально – выйдет фальшиво. Найти своё, русское речение с тем же смыслом и той же окраской далеко не всегда легко» [Галь 2015: 56]. Устоявшиеся и правильные академические переводы оборотов любого, в том числе «мёртвого» языка, существуя, как и их «первообразы», в его живом и развивающемся целом, не должны обретать незыблемую и независимую от оригинала форму, хотя на слепом пути их некритического изменения, конечно, возможны и неудачи.
Вышесказанное не стоит рассматривать как некий итог – итогом может быть разве что утверждение, что самым филологически точным переводом заглавия этого трактата на русский язык является использовавшееся и ранее: «О связях вообще (в общем)». Несмотря на возникшие у нас самих претензии к заглавию, для второго издания мы его не изменили, памятуя о главном герое рассказа Акутагавы «Нос». Предпочтённый в итоге вариант, до сих пор кажущийся наиболее гладко звучащим на современном русском языке, будучи «незаконнорожденным» паллиативом, не претендовал на дешёвую «оригинальность», скорее служа академической иллюстрацией к тому, как цепко бывает случайно брошенное слово. Иногда совсем нелишне примерять к переводческим новациям отсылающий к хрестоматийным словам Фамусова афоризм из прозаической миниатюры великого китаиста В.М. Алексеева, отечески-дружеского шаржа на его ученика Ю.К. Щуцкого: «Вы, нынешние! Жутко!» [Баньковская 1983: 124].
Айрапетян В. Толкуя слово: Опыт герменевтики по-русски. М.: Языки славянской культуры, 2001.
Баньковская М. В. Малак – литературные вечера востоковедов // Сборник статей к 100-летию со дня рождения академия Василия Михайловича Алексеева / Отв. ред. Л. З. Эйдлин. М.: Главная редакция восточной литературы, 1983. С. 119–126.
Боровский Я. М. (ред.). Словарь латинских крылатых слов. М.: Русский язык, 1988.
Галь Н. Слово живое и мёртвое. СПб: Азбука, 2015.
Горфункель А. Х. (прим., комм., ред., вступ. ст.) Джордано Бруно перед судом инквизиции (Краткое изложение следственного дела Джордано Бруно) // Вопросы истории религии и атеизма. Вып. VI. М.: Изд-во АН СССР, 1958. С. 349–416.
Гумбольдт В. Форма языка // Избранные труды по языкознанию / Пер. Г. В. Рамишвили. М.: Прогресс, 2000. С. 69–73.
Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси: Издание Тбилисского университета, 1984