Я напишу статью! – в бешенстве размышляла она. Я разнесу все к чертям. Я расскажу миру об этом кошмаре. Я… я… я выложу пост!
«Законы пишут мужчины, – сказала она маме, – а они даже не знают, из какой дырочки девочки писают». Однажды она потратила целый день, пытаясь разобраться с этим вопросом с помощью ручного зеркальца – подарка от косметической фирмы «Клиник» за покупку ее продукции – и экстремальных акробатических вывихов, которые ей уже никогда не повторить. Это действительно было очень непросто.
«Наверняка есть исключения», – внезапно высказался ее папа, человек, превративший всю свою жизнь в крестовый поход против всяческих исключений. Его белая волосатая рука потянулась к ремню на брюках, как бывало всегда, когда он чего-то боялся. Ему не хотелось жить в мире, который он сам же и создал, но кому из нас хочется, если по правде?
Вот что еще он сказал: «Аборты делают вплоть до последней минуты… ну, вы же в курсе, здоровье матери». Последнюю фразу он обозначил кавычками в воздухе, хотя его дочь была рядом, сидела прямо перед ним в инвалидной коляске. Когда эта фраза разбудила ее на багряном участке ночи, она взяла с тумбочки телефон, запостила в портал три слова: в жопу полицию, – дождалась, когда пост наберет шестьдесят девять лайков, и снесла его на хрен. Это ребячество уняло дрожь беспомощности у нее в животе – настолько явственную, что казалось, будто там бьется еще один пульс.
Малышка была информацией, распечатанной на розовых листах. Малышка не знала, что происходит. Малышка пиналась и делала вид, будто дышит под звуки сверкающих горнов: не сиди под яблоней, Элла и Дюк, Америка, к которой она готовилась присоединиться, в которой уже пребывала и, наверное, уже кое-что поняла, Америка! Малышка буквально взбесилась, когда ее мама выпила одну-единственную баночку кока-колы.
Лицо сестры наливалось густым кирпично-красным румянцем каждый раз, когда кто-то из женщин в приемной – особенно из тех женщин, кому явно скоро рожать, – выбегала на улицу покурить. Однажды, чтобы поднять настроение сестре, она хотела пересказать ей тот пост, где человек утверждал, что, если ты призываешь беременных не потреблять героин, это чистой воды классовая дискриминация. Ха-ха, смешной пост! Она громко расхохоталась при одном только воспоминании, но тут же умолкла, услышав себя. Лет пять назад, по приколу, она заимела привычку смеяться ведьминским смехом, и теперь уже не могла остановиться.
«У вас есть дети?» – спросила ее медсестра. Нет. Она молчала так долго, что прямо физически ощущала, как растут ее волосы. У меня есть кот. По имени Доктор Вжопедыра.
В течение всех этих недель к ней подходили на улицах чужие собаки, тыкались мягкими мокрыми носами в ее ладонь, и она всегда говорила все те же два слова, никогда не задумываясь, правду она говорит или нет, потому что, когда бессловесная тварь подбегает к тебе на улице и доверчиво тычется носом в ладонь от избытка любви, и ты произносишь на автомате: «Я знаю, я знаю», – с кем еще ты говоришь, как не с миром?
По вечерам, чтобы не думать о грустном, они смотрели «Речных монстров». Каждая серия начиналась с того, что голубоглазый британец-ведущий приезжал в какую-то глухую деревню, где рыбаки исчезали один за другим, утянутые на дно, растерзанные в клочья, проглоченные неведомым библейским чудовищем. И до конца серии голубоглазый ведущий наблюдал за извилистой рябью на воде, пока – не всегда, но достаточно часто – не вылавливал нечто огромное и монструозное, нечто доисторическое с ясными ледяными глазами, нечто дышащее лунным светом, сверкающим в жабрах, и говорил, что оно очень красивое, и отпускал его в реку.
По вечерам, чтобы не думать о грустном, они смотрели баскетбольные матчи с участием Леброна Джеймса. Стопы ног его были исполнены гениальности. Розовые кончики его пальцев были исполнены гениальности. В его руках мяч превращался в гения; кольцо корзины, принимавшее его бросок, превращалось в гения; воздух, который он пробивал своим телом, был затаенным дыханием зрителей – да, да, эврика; он летал по площадке, обгоняя все, о чем они даже не ведали; проржавелый город расправлял плечи и поднимался к луне; глядя на этого человека, весь мир искрил гениальностью.
На профессионально-непроницаемых лицах врачей читался живой интерес. Прямо в присутствии ее сестры они делили будущую плаценту, будущую пуповинную кровь, кровь матери, кровь ребенка. Каждый хотел получить свою долю. «Я никогда в жизни такого не видела, – объявила одна из генетиков на грани истерики, – и больше уже никогда не увижу! До конца моих дней!»
Нервная, легко возбудимая сючка со склонностью к драме, подумала она. Слова сплетались у нее в голове как охранное заклинание. Как оберег от того, к чему их готовили прямо сейчас.
Секвенирование полного экзома все-таки выявило опечатку, одну недостающую букву в очень большой длинной книге. Семья сидела за круглым столом под градом сыпавшихся на них слов, которых хватило бы на целый словарь. Врачи говорили: синдром Протея, – врачи говорили: один случай на миллиард, – и все время подразумевали: Человек-слон. Она думала о пустых викторианских комнатах с гулко тикающими часами на заднем плане, о человеческом достоинстве, о диалогах и гриме в фильме – из которого, по идее, мы должны были что-то понять, но не поняли вообще ничего. Она думала о словах на афише: Я – ЧЕЛОВЕК!
Под конец жизни, как написано в Википедии, Человек-слон лег головой на подушку, чтобы поспать, как все люди, и задохнулся под весом собственной головы, перегнувшей тонкую шею. Но Википедии в принципе нельзя доверять, и уж тем более нельзя доверять информации, содержащейся в самом конце всякой википедийной статьи.
Ей даже хотелось, чтобы главный генетик принялся объяснять, кто такой Протей. Ей даже хотелось, чтобы он вытянул над столом свои толстые, загрубевшие от постоянного соприкосновения с чудом, именитые руки и изобразил пантомимой, как изменчивая вода утекает сквозь пальцы: вот она еще есть, а вот ее уже нет. Если бы он принялся объяснять, она стукнула бы кулаком по столу со всей силы и сказала: «С кем, по-вашему, вы сейчас говорите? В свое время я фанатела от мифологии».
Малышка стала первым и единственным случаем синдрома Протея, диагностированным в утробе. Волнение в комнате было почти осязаемым – ощутимым, как крепкое яблоко, – поскольку на древе познания внезапно созрел апельсин. «И все-таки, – настоятельно призывали врачи, – когда придете домой, не ищите никакой информации в интернете». Собственно, в этом-то и заключалось основное различие между прошлым и нынешним поколением. Она скорее умрет, чем не станет искать информацию. Умрет в прямом смысле слова.
«Доказано, что эффективность стимуляции повышается на 3 %, когда что-то плохое происходит с хорошими людьми», – написал человек с ником БеконЭмбрион на сетевом форуме, где шло жаркое обсуждение другого случая синдрома Протея, когда у женщины заново выросли ампутированные ноги. «Во всем есть свои плюсы, – ответил кто-то. – Это же круто! Еще больше ног!»
Люди ездили к сосновым хижинам на окраине города, говорила она малышке, включив старый джаз животу своей сестры. Люди ходили в ночные клубы, и вальяжно сидели под пальмами, и вынимали из задних карманов серебристые фляжки. Это было страшное время, говорила она малышке. Лучшие исполнители были черными, и в Америке действовали законы о расовой сегрегации. Лучшие исполнители были евреями, и началась Вторая мировая война. Но музыканты играли и после непреложного комендантского часа, музыканты играли, пока хоть кому-то хотелось танцевать. Их трубы как будто кричали: «Я здесь, я здесь».
К ним домой пришла сотрудница центра арт-терапии, уселась за кухонный стол, принялась распаковывать свои цветные карандаши, акварельные и пастельные краски с очаровательной несообразностью девушки, которая втыкает ромашку в ствол автомата. Ей хотелось кричать во весь голос: «Искусство?! Ты всерьез полагаешь, что искусство поможет в такой ситуации, сраная ты хиппушка?»
В полночь сестра прижалась к ней еще теснее, ее живот был горячим, как земное ядро, ее дыхание бурлило жаром, как атмосфера Венеры, планеты любви, когда она произнесла: «Может быть… она нам поможет… что-то понять».
Сестра часто говорила о цифрах: с какой вероятностью все идет хорошо и как механизм человеческого размножения по большей части работает хорошо. Если держать в голове мощный водопад данных в результатах экзомного секвенирования малышки, невозможно не думать о том, что существует некая сила тяготения, некий магнит, что капли ртути, соприкасающиеся друг с другом, сливаются в одну каплю, что стая птиц действует как единый организм. Цифры по большей части ничем не болеют, с цифрами по большей части все хорошо.
Можно было попробовать помолиться. Надеть белую ночную рубашку, встать на колени, сложить ладони перед собой – хотя она сомневалась, что ее молитвы будут услышаны, если учесть, что недавно она написала в портале, что иисус был той еще шлюхой.
«Я не вижу, что в этом ничего хорошего», – прошептала ее мама в крошечном тесном пространстве машины, где теперь проходили все их совместные, более-менее сдержанные вспышки ярости, возникавшие сраз