— Уже скоро, если мы не остановимся, — утешает нас Сида.
Иштвана буквально трясет. Я видел такое с нашими сельскими девчонками — если их как следует напугать, они начинают колотиться в припадке, стучать зубами и реветь. Да что девчонки! Я и сам совсем недавно так же себя вел — после того, как побывал в башне Клиодны. Неужели я выглядел столь же жалко? Мне становится стыдно за Иштвана, а пуще того — за себя. Кто-то должен оставаться храбрым, когда остальные наложили в штаны. Туату не в счет — ей вообще неведом страх, кажется. Да и опасаться нечего, потому что она знает, что такое Хэль. Или что такое. Когда что-то знаешь, страх уходит.
От постоянного бега сбивается дыхание, рядом пыхтит Иштван и совсем не слыхать сопения кровососки. Я ведь даже не поинтересовался — дышит ли она вообще? И нужно ли ей дышать? Может, она и под водой жить может? Затащит нас в какое-нибудь болото, да и сдохнем, как жалкие жабы. Обидно будет — столько прошли.
— Здесь! — Хине-Тепу останавливается, оглядывается. — Вот!
В полусотне шагов чуть правее вижу в земле здоровенную дыру.
— Нам — туда, — показывает Сида своей снова шестипалой рукой.
— В дыру? — Иштван готов разрыдаться.
— Это пуп Хэль, — объясняет остроухая. — Через него она выворачивается. Если здесь задержаться, то…
Она не успевает ничего добавить, потому что мы замираем на краю этого «пупа».
Дырища приличная — от края до края четыре моих роста. Круглая, видно, как трепещут края. Внутри какая-то клубящаяся чернота, словно густой дым, не различить ничего. Дым странный — он как будто покрыт какой-то пленкой, не дающей ему подняться выше над дырой. При сжатиях и раздвижении края по всей поверхности дыма пробегает едва заметная зыбь. Жутковатое местечко.
— Слушайте оба внимательно, — требовательно говорит Хине-Тепу. — Это очень необычное место. Здесь меняет знак вектор гравитации…
— Что меняется? — спрашиваем хором, потому что слова нам непонятны.
В нашей деревне одного пьяницу звали Виктором, но причем он здесь?
— Вектор гравитации, — кровососка издает такой звук, будто тяжело вздыхает. — Сила тяжести?
— Чего сила? — такое объяснение нам понятно не больше первого.
На этот раз оба слова знакомы, но сочетание их вместе кажется невозможным. Как «шерстистость молока» или «сухота камня».
Хине-Тепу поднимает голову к небу и какое-то время молчит.
— Что за тупни? — слышится мне, но я не уверен, что она так сказала.
— Представь себе, что там, — она показывает пальцем в дымные клубы, — очень пышная перина, в которую можно провалиться. Будет мягко и не больно. Падаете на поверхность плашмя, но так, словно желаете наступить ногой на край отверстия, только с другой его стороны. Понимаете?
Я на всякий случай киваю и краем глаза замечаю, что Иштван повторяет мой жест.
— Если вы сделаете что-то неправильно, замешкаетесь или шагнете слишком далеко от края — вас раздавит в лепешку, — добавляет Сида. — Смотрите, как пойду я и постарайтесь выполнить переход так же. С той стороны я буду вас подхватывать, но сильно на это не надейтесь — там крутой склон, по которому очень просто скатиться обратно. А это — смерть. Обратный переход не работает. Когда я окажусь там, я не смогу вам помочь оттуда даже советом. Никогда. И вы останетесь здесь. Навечно. До самой смерти. Сначала вы будете крепиться и искать выход. Потом на вас навалится безразличие, потом вы начнете сходить с ума и кончится все тем, что один съест другого. А затем умрет сам от голода и жажды или бросится в пуп Хэль. Готовы?
— М-может, нам лучше вернуться? — стучит зубами Иштван.
— Не лучше, человек. Нам нужно туда, — Сида тычит пальцем в дым. — Делай, как я учила.
Она складывает руки на груди, становится на самый край пульсирующего «пупа», и начинает клониться вперед. Действие происходит сначала медленно, потом убыстряется и Туату плашмя шлепается в дыру у самого края. В последний момент я замечаю, как она делает движение левой ногой вперед, как будто собирается спуститься по ступенькам.
Мы остаемся вдвоем. Два испуганных мальчишки. Но если Иштван не скрывает своего страха, то я пытаюсь храбриться — ведь я же бывалый малый. Я и не такое видел!
— Заметил? — спрашиваю подельника.
— Что?
— Как в дым вошла Туату?
— Госпожа алфур?
— Да! Так видел?
— Нет, — трясет головой Иштван. — Все произошло так быстро! И в какой дым? Там золотая вода. Разве нет?
Видит он что ли по-другому? Да и бесы с ним — вода, так вода!
— Давай ты сначала, — говорю, стараясь быть очень убедительным. — Если один здесь останешься — точно какую-нибудь глупость сотворишь. Так что, ты пойдешь первым.
Ему мое предложение не очень-то нравится и видно, что будь его воля, он держался бы от этого перехода как можно дальше, но выбора у него нет — оставаться здесь одному равносильно самоубийству. И отнюдь не безболезненному.
Он так сильно сжимает лук и стрелы, что кожа на пальцах становится молочно белой. Ему страшно. Бесы! А мне-то как страшно — остаться здесь в одиночестве. Но не будь его, я бы уже стоял здесь один на один с этой проклятущей дырой!
— Ну, я пошел? — всхлипывает Иштван.
Я беззвучно киваю и, спохватившись, когда он уже встал на край, начинаю тараторить:
— Видел, ты видел, как она в последний момент шагнула вперед? Как будто там, за поверхностью золотой воды, — а сам кошусь на черный дым, — какая-то лестница? Видел?
— Нет, — качает он головой. — Я испугался и зажмурился.
Святые Духи! Ведь знал же, что он дурак! Зачем с собой потащил?
И я принимаюсь терпеливо объяснять, как, по моему мнению, следует проходить сквозь «пуп» Хэль.
Рисую картинку пальцем в крошке:
— Вот спускается лестница, но она с той стороны, вот уровень золотой воды, вот мы стоим с другой стороны, под уровнем, под лестницей, но головой вниз, а когда падаем вперед, нам нужно наступить ногой на лестницу с той стороны! И тогда ты как будто оказываешься на лестнице, которая поднимается вверх! А если упасть подальше, то ногой не достанешь до ступеньки и тогда — конец! Понимаешь?
Он кивает, но подавленно сглатывает слюну, в глазах страх, и «стрелы» в руке сломаны.
А я соображаю, что еще лучше объяснить не смогу — проще сделать.
— У тебя все получится, Иштван! Вспомни, как ловко ты тех двух разбойников завалил? Так ловко даже я бы не смог.
Странно, утешаю его, а самому спокойнее становится. Но до равновесия далеко.
— Давай, дружище, пора уже. Хине-Тепу там заждалась.
Он стоит у мерцающей поверхности.
— Не закрывай глаза, — советую последнее. — Как бы ни было страшно — не закрывай глаза!
Я хочу отдать ему команду на переход, но с ужасом наблюдаю, как он все делает сам — ровной доской шлепается в свою «золотистую воду», но в последний миг успевает сделать тот самый, еле заметный шаг!
Я гляжу ему вслед и думаю, что если бы нам был виден оборотный конец перехода, было бы невероятно сложно совершить его, падая в пустоту.
Считаю до десяти — чтобы успокоить себя, становлюсь туда же, где только что трясся Иштван. Жив ли он еще? И куда я иду? Не окажется ли там еще хуже, чем здесь?
Оглядываюсь в последний раз. Как будто прощаюсь. Где-то далеко, у самого горизонта, мне чудятся небольшие изменения — вроде как туча висит над краем безжизненной пустоши. Она повсюду вокруг — со всех сторон сразу. И мне совсем не хочется знать, что это за туча.
— Прощай, изнанка Хэль, — произношу шепотом. — Надеюсь, больше не встретимся.
И клонюсь вперед.
Сердце грохочет в груди, норовя выпрыгнуть наружу, мне хочется заорать что-то бесконечно важное, но на ум ничего кроме «мама» не приходит. И я молчу. Черный дым приближается, тело отчаянно сопротивляется падению, хочется выставить руки вперед, зажмуриться. Я едва не забываю шагнуть!
Что-то толкает меня в спину, я погружаюсь в мягкие дымчатые волны, преодолеваю их за краткое мгновение, и сразу в глаза бьет свет яркого солнца! Я даже не успеваю удивиться, как две пары рук ловко подхватывают меня и ставят в устойчивое положение.
Под ногами склон, уходящий вверх. Я поднимаю голову и понимаю, что мы втроем сейчас оказались в самом глубоком месте ямы, которую я видел на древнем кладбище Туату. Высоко над нами нависает тот самый камень, с которого я снял Эоль-Сег. Мне видна только одна его сторона, выступающая из стены ямы, но я знаю, что это он и ничто другое!
Все произошло быстро, но почему-то в моих воспоминаниях вдруг появились какие-то странные картинки: люди, которых я никогда не знал, существа, которым не должно быть места в человеческих мирах, неведомые знаки, начертанные огнем на облаках — много всего непонятного.
Смотрю назад — та же дыра, только нет в ней ни дыма, ни золотой воды — только лишь ночное небо со звездами и больше ничего.
— Прошли, — сообщает мне очевидное Иштван. — Ты оттуда как выскочил! Неожиданно! Я уже думал, что тебя вверх понесет, едва успел руку протянуть! Видел бы меня сейчас папаша!
— Нам наверх, — добавляет к его восторженной болтовне Хине-Тепу и начинает восхождение.
С нее упал капюшон, по плечам рассыпаны черные волосы.
— Не отставай, Иштван, — обрываю радость спутника. — Я не хочу здесь ночевать. И, поверь мне, место здесь не очень хорошее. Я здесь бывал. Почти здесь.
Смотрю на свои пальцы. Они уже начали заживать, видна светлая, новая кожа под ломающейся кровяной коркой.
— Давай поспешим, дружище?
Он радостно кивает и устремляется за Туату.
Мы выбираемся на поверхность спустя добрый час. Вокруг все те же зеленые холмы и холмики. И белые громадные каменные звери сидят на своих местах. Хоть что-то знакомое.
В странном мире живут Туату. Если им приходится бывать в местах вроде этого кладбища или того хуже — в изнанке Хэль, не вспоминая уже о ее же «пупе» — чем бы он ни был.
— Это твоя земля, да? — восхищенно цокает языком Иштван. — Красиво.
Видел бы он, как ползаю я по этому зеленому ковру и реву раненным ослом! Морщусь недовольно и киваю на Туату: