О телевидении и журналистике — страница 17 из 25

{12} представляет анализ немецкого философского поля, в котором и по отношению к которому формировалась теория Хайдеггера. И, наконец, в «Методе искусства» вы найдете очень детальный анализ функционирования литературною поля и примеры применения этого понятия к изучению литературы.

Сегодня я решил представить объект немного странный, но, думаю, очень важный в научном и политическом плане, а именно, — отношение между полем политики, полем социальных паук и полем журналистики. Они представляют собой три социальных универсума, автономных, относительно независимых, и в то же время влияющих друг на друга. Я хотел бы сегодня попробовать раскрыть это влияние, показать, как можно анализировать феномены, ежедневно предстающие перед нашими глазами, когда мы включаем телевизор, читаем газеты, социологические тексты и т. п.; показать что эти эффекты, часто объясняемые с помощью понятий стихийной социологии, личной ответственностью участников, хитрыми ходами институций и прочая — нельзя понять иначе, как с помощью анализа тех невидимых структур, что представляют собой поля, а в нашем случае, — тех особо незаметных структур, какими являются отношения между только что перечисленными полями.

Определение понятия поля просто и удобно, но как все определения очень несовершенно: ноле есть место сил, внутри которого агенты занимают позиции, статистически определяющие их взгляды на это поле и их практики, направленные либо на сохранение, либо на изменение структуры силовых отношений, производящей это поле.

Другими словами, по нокоторым своим характеристикам социальное поле (например, поле литературы как микрокосм, объединяющий агентов и институты, вовлеченные в производство литературных произведений) можно сравнить с полем физических сил, но нельзя сводить его к физическому полю. Социальное поле является местом действий и противодействий, совершаемых агентами, обладающими постоянными диспозициями, которые некоторым образом усвоены в ходе опыта нахождения в данном поле. Агенты реагируют на отношения силы, на структуры, они их конструируют, изобретают, воображают, представляют себе и т. п. И несмотря на принуждения со стороны сил, вписанных в эти поля, и детерминацию их постоянных диспозиций силами поля, агенты способны влиять на эти поля, действовать в них, согласно частично предустановленным направлениям, имея при этом некоторый запас свободы.

Итак, понятие поля является инструментом исследования, главная функция которого — дать возможность научного конструирования социальных объектов. Поэтому, чтобы объяснить и сделать доступным то, что я понимаю под понятием поля, я не буду просто перефразировать уже сказанное, представлять генеалогию этого концепта (возможно, это было бы полезно для некоторых из вас: он идет от Э. Кассирера, через К. Левина и т. д., восходит к ним и в то же время нет…), или упражняться в генеалогии, показывая отношения преемственности и разрыва со схожими понятиями у Макса Вебера (исследователь, ближе всех подошедший к понятию поля, но никогда его не рассматривавший, что, как мне кажется, помешало ему завершить то, над чем он работал всю свою жизнь), поскольку считаю, что в социальных науках тоже есть прогресс. Итак, вместо того, чтобы упражняться в схоластике по поводу понятия поля, я хотел бы продемонстрировать вам ого работу в виде некоторого упражнения по конструированию объекта, включая все, что может быть в этом неопределенного, несовершенного и незаконченного. На самом деле, если подходить к этой задаче серьезно, то нужно но два часа лекции, а год обучения, может быть два года семинаров. Семинаров, представляющих собой совсем иной, нежели лекция, способ коммуникации, в силу иной организации пространства, числа присутствующих и т. п. Итак, я постараюсь в максимально сжатой форме, сделать нечто подобное тому, что происходит на исследовательском семинаре, где понятие поля применили бы к объекту, который я только что постарался сконструировать с помощью понятия поля.

В соответствии с представлениями здравого смысла, в социальном универсуме сегодня существуют журналисты, политики, телевизионные журналисты, интервьюирующие политиков, социологи, дающие интервью в газетах или интервьюирующие политиков и журналистов и т. д. То есть существуют видимые и непосредственно воспринимаемые агенты, встречающие друт друга, которые могут бороться друг с другом, конкурировать и т. д., и т. п. Что можно получить, если на место наблюдаемых феноменов и совокупности единичных агентов, обозначенных именами собственными, поставить пространство невидимых отношений, составляющих то, что я называю полем социальных наук, юридическим полем или полем политики? Что дает подстановка этих невидимых отношений на место воспринимаемых непосредственно агентов и взаимодействий между ними? Например, во время телевечера, посвященного выборам, можно наблюдать только что названные мною поля — поле политики, поле социальных наук и поле журналистики, — но они представлены в лице конкретных индивидов. Вы найдете господина Рене Реймона, известного, заслуженно или нет, историка, который прокомментирует результаты; рядом господин Поль Амар, представитель поля журналистики; гут же господин Лансоло, директор Sciences-Po[10] и представитель я не знаю уж какого поля, скажем, академического, и поля социальных наук, через посредничество институтов по опросам общественного мнения, которые он консультирует. Можно было бы дать интеракционистское описание, т. е. описание, сведенное к взаимодействиям между людьми, или провести анализ дискурса, опирающийся на используемую риторику, стратегии, поведение и т. д. Я предлагаю нечто совсем иное: я предполагаю, что в тот момент, когда господин Рене Реймон обращается к господину Полю Амару, то это не просто историк говорит с журналистом — вот мы уже и начали конструировать объект! — а историк, занимающий определенную позицию в поле социальных наук, который говорит с журналистом, занимающим определенную позицию в журналистском поле, и, в конце концов, — это поле журналистики говорит с полем социальных наук. Тогда характеристики взаимодействия между Полем Амаром и Рене Реймоном (например, тот факт, что Поль Амар обращается к Рене Реймону за окончательным вердиктом как к некоторому арбитру, внешнему по отношению к сугубо политическому спору, как к тому, кто может сказать последнее слово, сослаться на предыдущие выборы, вспомнить прецеденты) или между Полем Амаром и каким-либо выступавшим до него политиком — выражают структуру отношений между полем журналистики и полем социальных наук. Например, статусная объективность, приписываемая господину Рене Реймону, связана не с внутренними свойствами личности этого господина, а с полем, частью которого он является. С определенной точки зрения это поле находится в объективном отношении символического доминирования с полем журналистики (последнее так же может осуществлять символическое доминирование над первым, но при других условиях: например, владея условиями доступа к широкой публике и т. д.). Одним словом, взгляд на телестудию в свете предлагаемых мною средств позволяет увидеть множество характеристик, которые не воспринимаются интуицией.

Итак, поле, которое я предлагаю проанализировать, представляет собой расширенную форму так называемого мира или микрокосма политики. Я редко цитирую Реймона Барра, особенно как социолога, но в этот раз он оказался прав. Слово микрокосм точно указывает на то, что политический универсум, со всеми своими институтами и партиями, правилами функционирования и агентами, отобранными в соответствии с определенными процедурами (электоральными) и т. д., является автономным миром, микрокосмом, встроенным в социальный макрокосм. Политический микрокосм является своего рода маленьким универсумом, погруженным в законы функционирования большого универсума, который тем не менее наделен относительной автономией внутри этого универсума и подчинятся своим собственным законам, своему собственному nomos'y, одним словом — своему автономному закону.

Необходимо учитывать эту относительную автономию, чтобы понять практики и произведения, возникающие в этих универсумах. Обычно большинство исследований, посвященных праву, литературе, искусству, науке, философии, любому виду культурного производства, используют один из двух основных подходов. Первый, который можно назвать интерналистским, утверждает, что для понимания права, литературы и т. д., необходимо и достаточно читать тексты, и нет необходимости обращаться к контексту, что текст автономен и самодостаточен и незачем соотносить его с внешними, экономическими, географическими и т. п. факторами. Второй, гораздо более редкий и находящийся в доминируемом положении, напротив, предполагает соотнесение текста с социальным и прочим контекстом. Вообще экстерналисткое прочтение считается кощунством, оно очень плохо воспринимается кастой комментаторов, lесtores, проповедниками комментариев, имеющими монополию на легитимный доступ к святым текстам. Интерналисткий подход очень влиятелен в философии: философия и право — две дисциплины, которым удалось сохранить монополию на свою историю вплоть до сегодняшнего дня. Выступая против него, я всегда цитирую замечательный текст Б. Спинозы (здесь я использую священное против священного — это честная борьба), который в «Богословско-политическом трактате» ставит серию вопросов по поводу классических проблем интерпретации, положивших начало герменевтическим традициям, о которых нам сегодня прожужжали все уши (Х.-Г. Гадамер, П. Рикёр и др.): как возможно понять священные, пророческие, библейские тексты, если неизвестно кто их написал, когда они были написаны, как они были написаны, на каком языке, кто создал канон, т. е. корпус канонических текстов, текстов, заслуживающих того, чтобы считаться священными. Спиноза ставит все эти вопросы относительно священных религиозных текстов и удивительно, что философы, выступающие от его имени, по крайней мере, некоторые из них (я имею ввиду пример Мачерея, только что опубликовавшего комментарии к пятой книге «Этики», где он опирается на Снинозу — у него вне всяких сомнений произошло вытеснение цитируемого мной текста, — чтобы обосновать исключительно внутреннее прочтение священных текстов), все еще считают святотатством, когда но поводу этих текстов задают вопросы, которые задавал Спиноза: «кто написал?», то есть чем он занимался, как воспитывался, где учился, чьим учеником был, против кого писал — иначе говоря, в каком поле он находился? Изначальная функция понятия поля — избежать этой альтернативы и снять необходимость выбора между интерналистским чтением текста-в-себе и текста — для cебя, и экстерналистским прочтением, грубо сводящим текст к обществу вообще. Между этими двумя полюсами, если хотите, существует социальный универсум, о котором всегда забывают — это универсум производителей этих произведений, универсум философов, художников, писателей. И не только писателей, а, например, литературных институций, журналов или университетов, где формируются писатели и т. д. Говорить о поле — значит называть этот микрокосм, который так же является социальным универсумом, но при этом освобожден от некоторых прин