У исключительных помидоров очередь. Продавец мечется: взвешивает, принимает деньги, дает сдачу, ведет диалоги, удерживает клиентов – кого взглядом, кого ласковым словом, кого тормозит властным жестом – так дирижер дает знак скрипкам. Мокрый, как переводчик-синхронист под конец смены.
– Давай взвешу, что там у тебя, девочка.
Я привыкла к тому, что из пожилой тридцатилетней петербургской женщины превратилась здесь в сорокалетнюю греческую девочку. Не возражаю. Машинально протягиваю свой мешок с помидорами.
Меня опережает шестидесятилетняя дама, соседка по очереди.
– Извините, – говорю, – я подумала, что…
Дама смеется, довольная.
– Да! Я девочка!
– Тогда кто же я?
– А ты еще вообще не родилась!
Греки в церкви ведут себя раскованно: женщинам можно в брюках. Платки не требуются. Мужской пол нарядный, в костюмах. Почти всю литургию публика сидит. Когда исповедоваться – решают сами. Определяют по совести: согрешил – не согрешил.
В записках о здравии и об упокоении такой же скандальный либерализм.
Православные Ирини, Георгии и Фотини соседствуют с языческими Афиной, Пенелопой и Менелаем.
Рядом с типографским «о здравии» ручкой дописано: «За удачу и успех».
А в конце списка имен: «И за всех друзей».
Группа русских паломников (женщины в юбках в пол, мужчины, заросшие бородами) вникает в записки, переводчица объясняет, что и как.
– Да это не молитва! – недоумевает один из паломников. – Это… Это же тост!
Старухи
Старушка в кафе разговаривает с приятельницей. Пылко закидывает голову. Энергично дирижирует сухими руками, крепко обтянутыми морщинистой желтой кожей. Пальцы у нее мозолистые, с длинными острыми ногтями. От куриных лап руки отличают ярко-красный маникюр и золотые кольца, нанизанные одно на другое. Старушка разговаривает с приятельницей, но роль ее визави чисто номинальная – она здесь, чтобы подавать диве реплики. Ответы на ее тихие вопросы заглавная старушка расшаривает на всю аудиторию кафе. Соседние столики притихли и навострили уши.
– Бу-бу-бу, бу-бу-бу? – что-то спрашивает невнятная приятельница.
– А я никогда не говорю свой возраст! – резко, как пятичасовой петух, взрезывает тишину старушка. – Я говорю так: мне восемьдесят минус два. Кому нужно – поймет! И тебе не советую признаваться!
Еще один неразличимый вопрос заглушает картечь ответа:
– Нет! Я не бросила курить! И не подумаю. Ты что? Ну, проживу я не до ста лет, а до девяноста шести, кому какое дело. И путешествий не боюсь. В прошлом году – Москва, в этом Сицилия. Подумываю о Тоскане. Не боюсь загадывать. И это ты давно не видела, как я танцую!
Приятельница, судя по всему, возражает. По-прежнему степенно и неслышно. Старушка, задиристо качнув крупными рубиновыми стеклами в ушах, азартно выкрикивает:
– Нет! Ты не права. Не это главное, что я все это могу. Главное, что я всем этим НА-СЛАЖ-ДА-ЮСЬ!
РецептРавани
Равани – сладкий десерт, известный и любимый туристами. В его основе – мука и манка, и он пропитан ароматным сиропом. Его часто можно встретить в летних кондитерских.
Ингредиенты:
чайная чашка с горкой манки
чайная чашка с горкой сахара
чайная чашка с горкой муки
с разрыхлителем
2 чайные ложки разрыхлителя
чашка молока
½ чашки сливочного масла
3 яйца (вынуть за полчаса до
приготовления из холодильника)
½ чайной ложки соли
ваниль
мастиха (см. примечание) или цедра лимона
Сироп
3 чашки сахара
2,5 чашки воды
сок лимона
цедра лимона
ванилин
• Смешиваем муку, манку и сахар. Взбиваем масло с сахаром, добавляем желтки и продолжаем взбивать. Добавляем, помешивая, по очереди муку, молоко, цедру, снова молоко.
• Взбиваем белки с солью до мягких пиков. Вмешиваем в тесто – аккуратно, но настойчиво, чтобы распределить их равномерно.
• Выкладываем тесто в смазанную маслом форму и выпекаем на 180 °C от 45 минут до часа.
• Готовый равани оставляем остывать. Как только остынет – разрезаем его на ромбы.
Сироп
• Смешиваем все ингредиенты и кипятим на медленном огне не менее 4 минут (и не больше 7). Потом горячий сироп – ложку за ложкой, потихоньку – льем в равани и оставляем, лучше на ночь – впитаться.
• Украсить равани можно лепестками миндаля, грецкими орехами. Подавать с шариком греческого мороженого каймаки – того, что пахнет елочкой.
Примечание: мастиха – это смола, которую собирают с дерева фисташка масличная. В Греции эти деревья растут на острове Хиос.
Мастиха обладает ранозаживляющими и бактерицидными свойствами и приятным хвойным запахом. В Греции из нее делают недорогое вино – рецину, жвачку, кладут в выпечку.
Имена
Умора с этими греческими именами. Или, выражаясь по-гречески, катавасия. С одной стороны, в ходу фамильярные сокращения: Попи (не буду держать интригу – это Пенелопа) и прочие Тула, Лула, Кула, Кики, Того.
Однако уменьшительно-ласкательно называют здесь в основном взрослых. А детям, этим крохотулечкам, этим малипуськам, достаются почему-то полноразмерные Катерина, Василис, Александр и Адонис.
Громкие имена античных богов разошлись в розницу. Половина страны – Георгии и Катерины, а вторая – Аристидисы, Фемистоклы, Данаи, Андроники, Электры, Ясоны. Впрочем, язычники сосуществуют с христианами мирно, в духе античной толерантности. Под шумок празднуют именины в августе в День всех греческих святых.
Греки относятся к именам со вниманием:
– Нравится мне твое имя, Менелай!
– Почему?
– Понимаешь, оно как-то насыщает рот.
На пляже услышала резкий, взволнованный женский крик:
– Орфеас! Где твой брат?! Немедленно найди его!
Сердце упало, оглянулась… Орфеас, коротконогий терьер, упругий, как теннисный мяч, высунув язык, мчался по пляжу в поисках своего братца.
Я спросила у хозяйки:
– Простите. Можно узнать, как зовут брата Орфея?
Оказалось, Гермес. То-то он так быстро бегал и так профессионально исчезал.
Лучший случай был только в овощном отделе супермаркета. У весов скопился народ, и продавщица, не справляясь с очередью, раздраженно воскликнула:
– Когда уже Одиссей придет? Мне его что – двадцать лет ждать? Я ему не Пенелопа!
«Наши предки почитали богов и никогда не давали смертным их имена. Никаких Посейдонов и Зевсов! – разъясняют греки. – Обращаем внимание, что эта традиция действительна и в наше время, то есть сейчас, когда мы принадлежим к православию. Друзья, пожалуйста. Уважайте традиции!»
Имена – это история, которую здесь чтут не меньше, чем религию.
Никаких Посейдонов и Зевсов!
Агора хранители будней
– Когда же будет анчоус? – спрашиваю у Мины. – Уже вторую неделю в рыбный день бубс, сколько можно.
Мина убирает в сторону руку с дымящейся сигаретой.
– Трудные времена настали для анчоуса, детка, – скорбно поджав губы, медленно произносит она, как бы погружаясь в тяжелые думы о судьбах анчоуса. – Вчера было полнолуние, со следующей недели обещают дожди – а он всего этого ой не любит! Не выходит поиграть.
Старик ведет за руку внука вдоль прилавков. Учит его говорить:
– Помидоры, брокколи, цветная капуста, шпинат. Скажи, малыш, брок-ко-ли!
Вспомнила, как сто лет назад на экскурсии в Китайском дворце в Ораниенбауме одна юная мама сказала, обращаясь к своему ребенку – крохотной козявочке, висящей у нее на груди в кенгуренке:
– Сыночек, скажи: де-сю-де-порт! Ну, повтори, зайка! Де-сю-де-порт!
Критянин Манолис, этот усатый пузан, торгующий помидорами, совсем распоясался. Он и раньше закусывал полнокровно – сыр, мясо, ракия – прямо рядом с торговлей, но сегодня превзошел сам себя. Перед ним высокая, как ель, бутылка кьянти, оплетенная соломкой, и обширная кастрюля. Он снимает с кастрюли крышку, достает горячее ягнячье ребрышко, перемещает его в рот, аккуратно возвращает крышку на место. Делает основательный глоток вина. (После такой пищи непременно нужно выпить, иначе на тот свет недолго отправиться.)
– Приятного аппетита, – говорю ему, расплачиваясь за помидоры. – Как вы это все совмещаете?
– Другого выхода нет, – строго отрезает Манолис. – Голодный человек ни к чему не пригоден. Он даже плакать не может, не то что работать!
Продавцы горлопанят оглушительно, заливисто, словно форейторы, разгоняющие семерку лошадей на бешеную скорость.
– Даром отдаю, даром, – бия себя кулаком в сердце, надсаживается торговец рыбой Прокопий. – Пусть скажут, что я подлец, пусть скажут, что я гад, пусть вором меня назовут (текст неожиданно вызревает в шансон), но верьте – я отдаю рыбу даром! Заргана по два евро за кило!
– Покупайте! Покупайте, – антифонно гремит его конкурент из лавки напротив. – Берите рыбу, у кого есть дети. А у кого нет – идите домой и делайте детей!
Возвращаюсь с рынка в веренице таких же, как и я, людей, нагруженных сумками. Чтобы срезать, сворачиваю на платформу железнодорожной станции Агиос-Стефанос. У идущего впереди мужчины рвется мешок, из него выкатывается крупное красное яблоко и падает на пути. Мы останавливаемся, смотрим вниз. Яблоко наливное, румяное и золотистое, не яблоко, а сказка Пушкина. Поезд придет только через час, платформа низкая.
– Достать вам его? – предлагаю.
– Вы знаете, нет, – отказывается он широким жестом. – Я бы его сам достал и подарил вам, как… как Парис Елене. Но… как бы чего не вышло. Неприятные прецеденты уже были. Давайте притворимся равнодушными.
Каждый день записываю одно и то же: уличные сцены, быт, рынок, рутину, обиход, уклад, прозу, житейские мелочи, всех этих ларов и пенатов, ангелов – хранителей будней, и остановиться не могу. Не могу притвориться равнодушной.