– От деревни Александры до нашей ехать часа полтора, так что побольше… Так и прожили они сколько!
Как опытный поэт, кульминацию дедушка приберегает напоследок:
– Кстати, о свадьбах. Я участвовал в погоне за подушку! – многозначительно заявляет он.
Щепетильный этикет рапсода требует наводящих вопросов, иначе продолжение может не последовать.
– За какую подушку?
– Свадебную… Наши женихи, когда ехали за невестой в ее село, останавливались километра за три и давали пароль.
– Какой пароль?
– Любой… Например, Эллада. Или лимон. После этого друзья жениха на конях скакали до дома невесты, кто быстрей. Кто приезжал первым, говорил пароль, и ему вручали приз – подушку. Точнее, наволочку, набитую добром. Иногда клали гранаты, иногда грецкие орехи… По сезону… Или что-то несъедобное – сигареты. Один раз, – в этом месте дедушка каждый раз киснет от смеха, – один раз… черепаху положили! Каламбур!
– А вам что досталось? Какой приз?
Дедушка становится серьезным.
– Мне – ничего, – с достоинством констатирует он. – Потому что я ни разу не выиграл.
Каждое воскресенье дедушка готовит обед. И каждое воскресенье звучат истории из дедушкиной биографии, отшлифованные благодаря многочисленным повторам до плавной гладкости молитвы. Устное слово обширнее, демократичнее, важнее письменного. Благодаря ему любой человек может собрать жизнь в сюжет. Создать свою ненаписанную книгу, которая во сто раз интереснее, чем самый великий хорал, спетый ангелами.
Пирей
Пирей – государство в государстве, город в городе, греческий Ватикан, где ежеминутно служится литургия – не Богу, а человеку. Город – душа нараспашку, город – сорву последнюю рубаху. Непосредственный, как ребенок, которого мать берет на ручки и спрашивает с надеждой: ну, милый, ну кого ты больше всех на свете любишь? Он прижимается к ней, всматривается в ее напрягшееся от ожидания лицо и честно выдыхает: «Игрушки!»
Каждый вечер здесь праздничный.
Море синее, гладкое, как свежеокрашенная стена, и пахнет так же остро и волнующе.
Солнце, сверкающее, словно диско-шар, раздает блики, которые собираются в патетическую мандорлу в верхнем ярусе неоглядного неба.
Велосипедист процарапывает причал точной циркульной дугой разворота.
Паромы одну за другой проглатывают порожние фуры: завтра они снова привезут сыр, мясо, рыбу, овощи и фрукты с островов.
Молодой бомж – из капюшона выглядывает лицо иконописного образца, тронутое болью и страданием, но не разрушенное ими, как у Христа, – расположился на сон: завернулся в одеяло, приготовился, но не лег. Танцует полусидя верхний брейк. Трезвый, веселый. Двигаются только корпус и руки: ноги искусственно приторможены, чтобы не разбудить большую черную собаку, которая спит с ним валетом под тем же одеялом.
Окна учебного центра, где я работаю, выходят на церковь. Это окна-витрины, так что у меня перед глазами желтый пряничный фасад храма. Урок начинается в пять, и всенощная тоже. Неправильные глаголы и взволнованный ритм колоколов составляют пьянящий, наркотический акустический коктейль, гипнотизирующий сознание.
Через некоторое время слышу духовой оркестр. По улице движется парад. Военный оркестр, школьники, пожарные какие-то. Что это?
– Наверное, мощи привезли, – объясняют ученики. – Или чтимую икону. Обычное дело!
После урока заглядываю в церковь. Служба кончилась. Все расходятся. На пороге стоит дьякон в облачении: золотой панцирь стихаря перечеркнут орарем. Дьякон пожимает руки, улыбается, преувеличенно энергично прощается, как премьер-министр после великосветского приема.
К нему подходит пожилая дама.
– До свидания, отец Николай! Спаси вас Господи. И привет вам от моей внучки Марии!
Отец Николай полыхает от счастья. Смеется, закидывая молодое, незрелое лицо с редкой бороденкой.
– От Марии? О! Так надо ее навестить! Можно сейчас?
Пожилая дама тушуется. Она явно не ожидала такого резкого поворота.
Дьякон, видя ее замешательство, складывает руки и просит:
– Я вас умоляю! У-мо-ля-ю! Ведь она сойдет с ума от счастья! Сойдет с ума!
Дама отбояривается:
– Давайте уж в другой раз. Она сейчас уже спать ложится. Я к вам ее приведу. Вы когда в следующий раз служите?
Но дьякон уже взял разгон:
– Не надо «приведу»! Не надо «в следующий раз», у-мо-ля-ю! Я на минуточку! Я не побеспокою! Подумайте только, как она обрадуется, когда меня увидит! Сойдет с ума! Я сейчас же разоблачусь и сам вас на машине отвезу! Умоляю!
Убегает «разоблачаться» так быстро, что лента ораря летит вслед за ним по воздуху, как хвост воздушного змея.
Дама стоит оглушенная. Контуженная новостью, что любовь бывает вот так: внезапно и не к месту.
Долго ходила мимо и не замечала, что рядом с портом, в переулке, ведущем к рынку, есть винный магазин. Совершенно случайно обнаружила светящуюся в темноте витрину, заставленную вином. Как говорили в старину – «призывно». Зашла. Стены подробно забраны полками. Везде одинаковые пластиковые бутылки. Белое, красное. Подхожу, читаю – на всех этикетках одно и то же. «Белое», «красное». Сорт, год, понятно, не указаны. Цена 2,40. За полтора литра. Хм. На соседних стеллажах уксус. Белый, красный. С виду ничем не отличается от вина. Скорее всего, непродавшееся вино переставляют в уксусы, просто переклеив этикетку.
Подхожу к прилавку. За ним стоит опереточный дирижер, которого выперли из театра за пьянство. По крайней мере, такая ассоциация возникает. Высокий, немолодой, представительный мужчина в костюме и при галстуке.
Но. Костюм мятый, а на галстук, судя по блистательной свежести пятна, секунду назад было пролито белое вино. Волосы как у артиста Катина-Ярцева в старости: не до конца облетевший одуванчик с гладким белым черепом ровно посередине. Лиловатый нос выполнен в нежной технике «бульденеж», характерной для пьяниц и ораниенбаумских ваз.
«Дирижер» ощутимо, но пристойно нетрезв.
– А у вас только такое вино есть? В пластике? – начинаю разговор. Сразу неудача. Просак.
Катин-Ярцев надувается.
– Здесь не супермаркет, мадемуазель! – обижается он пышно и неоднородно, как оперный певец, которому насолили: вроде и дали арию, но с не подходящей для него тесситурой. – Вы приходите в супермаркет и покупаете там то вино, какое вы хотите. А здесь не так. Здесь вы приходите и покупаете то вино, которое я продаю. То есть мое вино!
– Вы меня неправильно поняли, – аккуратно сдаю назад. – Я, собственно, хотела узнать, есть ли у вас разливное вино. Хотела взять на пробу. Полтора литра мне многовато.
Следует немедленная, полная, безоговорочная амнистия. За ней – повышение меня в коллегу, знатока, разбирающегося в вине. Потом сфорцандо – полная, абсолютная дружба с внезапным креном в удочерение. Все происходит молниеносно.
Продавца зовут Гавриил. Он показывает рукой себе за спину: там стоят крупные пузатые бутылки, оплетенные в солому.
– Сейчас я вам налью!
– Спасибо, но я не могу сейчас пить.
– А кто сказал пить? Не надо пить. Да я и не дам вам пить! И вино никогда не продам! Как можно! Только угощение! Капельку. Чисто для здоровья. Чтоб немного исправить глаз. Нужно, чтоб глаз блестел. У вас пока, я вижу, не блестит.
– Спасибо, но я действительно не могу. У меня урок.
– А кому повредит, вот скажите мне, кому повредит, если вы придете на урок немного выпивши?
– Это повредит моим ученикам. Видите ли, я – учитель.
– Ах, учитель! – Гавриил наклоняет бутылку с особенным уважением. – Что преподаете?
– Русский язык.
– Русский язык! Чудесно. Я сам знаю русский язык! Адын, дыва, тыри, пьять. Закрыто. Хорошее вино. Очень хорошее. На здоровье! Спасибо. Вам спасибо. Ах Россия, чудесная страна. А здесь где живете?
– В Агиос-Стефаносе.
– Красивое место, – вежливо, но без пыла замечает Гавриил.
– Да я знаю, что вы имеете в виду. Не стесняйтесь. Пирей совсем другой.
– Да! Да! – страшно оживляется Гавриил. – Пирей – это… это как Одесса. А Агиос-Стефанос – это… Это как Москва. Я ни там, ни там не был. Сужу по рассказам, по фотографиям… Москва – прекрасный город. Прекрасный! Но жить там простому человеку трудно. А в Пирее, то есть Одессе, наоборот. Может, не так красиво, но жить легко.
Мне пора идти. Начинаю прощаться.
Гавриил бледнеет.
– Но вы придете? Вы после урока придете?
– Во сколько вы заканчиваете?
– В восемь. А вы?
– Я в девять.
– Так я подожду! Подожду!
– Ну что вы, не стоит! – прошу я из последних сил, вспоминая оглушенную даму из церкви.
Ушла, а вина так и не купила. Постеснялась, теперь жалею. Нельзя отказываться от того, что предлагается с душой.
Февраль
Февраль – трудный месяц, невыносимый, болезненный, нервный. Набухший от гормонов, которые вот-вот запустят весну, похожий на прыщавого подростка, измученного затянувшейся инициацией, – еще не мужчина, уже не ребенок.
Ледяной воздух промазан горячим жиром солнца, но не сплошь, а только верхние слои. Голове хорошо, ноги мерзнут. В витринах кафе зимний пейзаж – исполинские глыбы безе, цветные ледники мороженого, бисквитные пирожные заметены непрочными сугробами заварного крема. Перед полной женщиной желтое блюдце чизкейка с красными точками малины. Она проламывает его ложкой, кладет кусок на салфетку и отправляет под стол: там сидит, выронив язык, ее маленькая собачка, пытливая козявочка родом из терьеров. Собачка внимательно изучает чизкейк и приступает. Соседка полной женщины – одинокая старуха – делает ей замечание:
– Вообще-то собакам вредно есть сладкое.
– Не вреднее, чем человеку быть одному! – колко возражает полная женщина.
На уроке выясняется, что наречие «тихо» и глагол «молчать» в греческом языке дефицитные. Это лексические аутсайдеры, инвалиды, пораженные в семантических правах. При этом наречие «громко» и глагол «говорить» – в полном порядке. Популярны в употреблении, в словаре синонимов – ошеломляющий успех. Студент Янис, больше похожий на минойца, а не на современного грека: темперамент умеренный, светлые волосы, белая кожа, удлиненные плюсны, тонкие запястья, грациозная парижская анатомия… Тишайший, нежнейший Янис заключает:
– Это, наверное, оттого, что мы, греки, – болтуны и крикуны.
Возвращаюсь после уроков домой и по своей старой петербургской привычке спешу. Меня тормозит громкий мужской голос: – Девушка! Деевушка!
– Что? – оборачиваюсь я.
Подходит мужчина.
– Не бегите, пожалуйста! Сейчас темно и скользко! Февраль… Противный месяц.
– Вы знаете… А мне он нравится, – неожиданно для себя отвечаю я.
РецептСпанакопита
Пирог со шпинатом, придуманный греческими хозяйками. Его девиз: «Чтобы полезное было вкусным».
Для теста:
6 кофейных чашек муки высшего сорта (т. е. 6 больших горстей муки – это ваши будущие 6 листов теста)
1 столовая ложка уксуса
щепотка соли
кофейная чашечка оливкового или растительного масла
стакан холодной воды
мука для замеса
Для начинки:
1 кг шпината
белая часть лука-порея, нарезанная кольцами
2 репчатые луковицы, перетертые в блендере или на терке
зеленый лук, мелко нарезанный укроп, мелко нарезанный
2 яйца
сыр фета (белый овечий сыр)
• В большой миске делаем горку из муки с дыркой-кратером внутри нее. В кратер заливаем уксус, растительное масло и кладем соль. Замешиваем тесто.
• Продолжая месить тесто, добавляем потихоньку воду, выравнивая его структуру. Тесто станет гладким, эластичным. Вымешать его надо очень хорошо – в течение 7-10 минут.
• Готовое тесто слепить в шар. Разделить его на б маленьких шариков и поставить их в холодильник. В это время можно заняться начинкой.
• Тщательно моем шпинат. Отрываем у него корешки, оставляя лишь нежные листочки. Лучше всего шпинат вымыть в тазике, а потом дать стечь в дуршлаге. Я обычно даю ему полежать в тазике, потом промываю под проточной водой несколько раз. Это самая трудоемкая часть приготовления спанакопиты, потому что шпинат здесь продают страшно грязным. Режем шпинат на среднего размера куски.
• На подогретом оливковом масле обжариваем нарезанный лук до золотистого цвета. Добавляем укроп и нарезанные листья шпината. Помешивая, ждем, пока из зелени полностью испарится жидкость. Слегка солим, перчим и отставляем в сторону – остыть.
• Взбиваем яйца. Крошим фету на маленькие кусочки.
• Перемешиваем яйца и фету с зеленью и приступаем к формированию пирога.
• Раскатываем листы теста – тонко, так, чтобы просвечивали. Лучше это делать тонкой скалкой. Намотав на скалку, переносим лист на противень. Если тесто рвется, не расстраивайтесь, это не имеет никакого значения – просто защипните разрыв пальцами. Смазываем каждый лист растительным маслом.
• На дно кладем 3 листа. Затем выкладываем половину начинки.
• Снова лист теста. И на него оставшуюся начинку. Закрываем ее оставшимися 2 листами. Смазываем поверхность растительным маслом и сбрызгиваем водой.
• Разрезаем ножом (намечая, а не разрезая до дна) пирог на порционные куски.
• Ставим в предварительно разогретую духовку до 180 °C на час – час 10 минут. Если пирог сильно зарумянился, но еще не пропекся, накройте его пекарской бумагой.
• Когда вы вынете пирог из духовки, тесто может показаться вам излишне хрустящим и ломким. Не переживайте. Так и должно быть. Если вы накроете пирог хлопчатобумажным чуть влажным полотенцем на несколько минут или просто подождете несколько часов, тесто станет мягче, впитав влагу из воздуха.