После урока я вновь прячусь за Матильдой и ее компанией. Окруженный ими, я обстоятельно объясняю, почему нужно охранять стрекоз во Франш-Конте. Но вот они отправляются в совершенно недоступное для меня место – туалет для девочек. Приходится скрываться в туалете для мальчиков.
Сидя на крышке унитаза, я пытаюсь найти решение. Каждые три минуты я погружаюсь в темноту, поскольку в кабинке есть датчик движения, который автоматически выключает свет. Так что время от времени приходится размахивать руками.
Внезапно несколько требовательных ударов в дверь выводят меня из оцепенения.
– Эй! Ты там уже целую вечность! Выходи!
Для достоверности я нажимаю на смыв и покидаю свое убежище. На выходе из туалета меня уже поджидают: когти Дуни впиваются мне в одну руку, Жюль хватает за другую. На этот раз я попался. Пришло время дать ответ.
– Что ты с ними сделал? – спрашивает Дуня.
Я отрицательно мотаю головой.
– Крамбёль и Три Пи… Ты наслал на них порчу?
– Это мать-ведьма тебя научила? – допытывается Жюль.
– Оставьте маму в покое! – возмущаюсь я. – Сколько можно? Это уже не смешно! Она астролог, а не ведьма. Она не колдует.
– Все началось с контрольной, – продолжает Дуня. – Ты был к ней не готов, и как по волшебству все записи Крамбёля исчезли.
– Волшебства не бывает.
– Потом Крамбёль. Он узнал о твоем побеге и мог тебя выдать – и тут же исчез.
– Он подцепил заразу. Я тут ни при чем…
– Потом Три Пи, наши злейшие враги!
– Совпадение…
Дуня не верит ни единому моему слову. Она настроена решительно. Чем больше я защищаюсь, тем больше она обвиняет. Она переходит на крик. Я кричу в ответ. Дело доходит до обзывательств. Наш концерт прерывает Жюль.
– Тихо! – говорит он. – Красный Кочан…
Завуч, привлеченный нашими воплями, словно акула запахом крови, подкрадывается, сужая круги. Руки сложены за спиной.
– Давай отойдем от него подальше, – говорит Дуня и тащит Жюля за собой. – Он же ведьмин сынок! А то еще и нас заразит этим менингококком дебилус морталис… будто бы случайно! И мы тоже, мы тоже исчезнем! Тоже будет совпадение!
Завуч видит, что мы разделились, удаляется и продолжает барражировать вокруг, следя за порядком на перемене. Друзья поворачиваются ко мне спиной, и я едва сдерживаю слезы. На этот раз, похоже, дело труба. Еще немного, и я потеряю обоих лучших друзей. Я в полном отчаянии.
Это все из-за нее! Во всем виновата ОНА! Внезапное озарение не просто поражает меня, оно ослепляет. Со всей ясностью я вдруг осознаю, почему со мной произошли все эти несчастья. Причина в ней. Исчезновение Крамбёля? Из-за нее! Трех Пи? Тоже из-за нее! И внезапное вымирание эндемичного вида дунайских рыб произошло по ее вине! Это она виновата! Она! Она! Она! Если бы она не появилась в нашей жизни, папа остался бы с нами, я бы не сбежал, Крамбёль бы меня не поймал. И так далее, и тому подобное.
От злости и бессилия я что было сил пинаю попавшийся под ногу камень. Он, как снаряд, со свистом проносится через двор и попадает аккурат в левую икру Красного Кочана. Когда я думал, что никогда в жизни мне не удастся забить гол, то явно себя недооценивал. Теперь же мне вовсе не хочется дожидаться, пока Красный Кочан оценит великолепное пенальти в моем исполнении. Поэтому я мгновенно скрываюсь в здании школы. Забегаю в первую попавшуюся дверь. Класс пуст, и я продолжаю наблюдать за происходящим через окно, стараясь, чтобы меня не было видно снаружи.
Сердце понемногу успокаивается. Очевидно, Красный Кочан меня не заметил. Он будто флюгер во время тропического торнадо крутит головой из стороны в сторону, пытаясь угадать, откуда стреляли.
Теперь я точно знаю, что делать.
Я сажусь за учительский стол.
Достаю из рюкзака листок бумаги.
Беру из пенала карандаш.
Кладу карандаш слева от листка параллельно краю. Справа кладу ластик.
Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь на ритуале. Я делал так каждый раз, и это всегда работало. Я хочу повторить свои действия до мельчайших деталей. Я больше не слышу привычного гула школьного двора. Я собран и спокоен.
Наконец, беру карандаш и, затаив дыхание, ровным разборчивым почерком вывожу: «Корина». Затем беру ластик. Жаль, если исчезнут все Корины в мире, как это случилось с дунайским окунем. Но я о них не заплачу.
«К» стирается с трудом. Приходится тереть сильнее и следить за тем, чтобы не порвалась бумага.
Наконец буква исчезает, затем «о», следом за ней «р».
Неожиданно надо мной нависает тень.
– Что ты здесь делаешь, людоед? – рычит Красный Кочан.
От неожиданности я роняю резинку. Она отскакивает, катится по столу и соскальзывает с края. Кочан ее подхватывает и, к моему ужасу, сует в карман.
Окаменев, я наблюдаю, как завуч берет со стола листок с тремя буквами «ИНА». Я не могу не только произнести ни слова, но даже пошевелиться.
– Что это такое? – рявкает он. – Список людей, которых ты собираешься сожрать? Составляешь свое людоедское меню?
Он мнет листок своими волосатыми лапищами. К счастью, в этот момент звенит звонок, и мне не надо отвечать на его вопросы.
Красный Кочан разворачивается на пятках и с ловкостью профессионального баскетболиста отправляет скомканный листок прямо в корзину для мусора.
– Три очка! – торжествует он.
У меня так трясутся руки, что я роняю пенал. Все карандаши и ручки рассыпаются по полу, словно это игра в микадо.
– Быстро собирай свои вещи и марш в строй! – командует завуч и наконец уходит.
Я на четвереньках собираю все, что выпало из пенала.
Мне кажется, что комната кружится. Что от этого парты и стулья расшвыривает по углам. Что стены вот-вот рухнут, а пол разверзнется и проглотит меня.
Черт! Гадство! Да что же это такое? Как это вышло? Почему весь мир против меня? Почему все всегда получается наоборот? Что бы я ни делал! И самое главное: что теперь будет? Красный Кочан прервал ритуал на самой середине. Я успел стереть только первые три буквы имени. Что еще должно со мной случиться после этого? Какой кирпич свалится мне на голову теперь?
Сегодня как раз особый случай(Матильда)
Следующие несколько дней я почти в панике. Нервы будто бы сплелись в тугой клубок, из которого можно связать свитер. Я постоянно оглядываюсь. Мне кажется, что опасность подстерегает меня повсюду – за каждым поворотом, за каждым столбом. Пролетит птичка – я вздрагиваю, бибикнет машина – подскакиваю на месте. От хлопка двери мне хочется забраться по шторам на карниз.
Но ничего не происходит. Значит, если имя человека стереть не до конца, волшебный ластик не работает. Ведь с Кориной по-прежнему все в порядке. Она даже как-то вечером заходила к нам домой, чтобы поставить подпись под петицией Мисс Всезнайки. Хуже того, мама пригласила ее на чашку чая, и они больше часа болтали в гостиной, словно старые подружки.
В школе мне больше не нужно придумывать, как избежать разговора с моими друзьями. Они сами меня игнорируют. Как только я направляюсь в их сторону, они отходят. Они отворачиваются, когда мы сталкиваемся в коридоре. Сегодня утром они вообще прошли мимо, будто я человек-невидимка. Дуня лишь язвительно кинула мне вслед:
– Привет лемурам!
Я хотел ей ответить, но тут же был окружен роем девочек в розовом. С тех пор как они послужили мне живым щитом, Матильда не дает мне и шага ступить. Приклеилась как банный лист! Проблема в том, что ее повсюду сопровождает стая подружек-повторюшек, которые копируют ее во всем. Как только всеобщая любимица захотела майку с лемурами, всем членам ее фан-клуба срочно понадобились такие же. Пришлось мне унижаться перед Мисс Всезнайкой, умоляя пожертвовать своими драгоценными лемурскими маечками.
– Почему ты не надел свою майку? – спрашивает Матильда. В ее голосе слышится бесконечное разочарование.
– Э-э-э… Мама положила ее в стирку. К тому же я стараюсь беречь ее для особых случаев.
– Но сегодня как раз особый случай! – продолжает она на частотах, близких к ультразвуку. – Коллективное фото класса!
– Фото класса! – подхватывают ее фанатки, хлопая в ладоши.
– Поэтому мы все оделись одинаково! – подтверждает Фатумата.
Если бы волшебный ластик до сих пор был у меня, а не сгинул где-то в карманах Красного Кочана, боюсь, я не смог бы устоять перед искушением начисто стереть всю эту компанию взволнованных газелей.
Появляется учитель французского и, вместо того чтобы позвать всех в класс, ведет нас в спортзал. Под баскетбольным кольцом уже установлены скамейки, напротив них – штатив с камерой. Поздоровавшись, фотограф просит нас встать рядами по росту: те, кто пониже, – вперед, кто повыше – назад. Пока мы строимся, он налаживает смешную лампу, приделанную к зонтику, обклеенному алюминиевой фольгой. Затем он склоняется над камерой, смотрит в объектив и… вздрагивает!
– Такого я еще не видел, – бурчит он себе в бороду, указывая прямо на меня, – хотя фотографирую в школах вот уже тридцать лет. Да уж!
Он вновь склоняется к камере. Ясно, что его так удивило. Единственный мальчик во втором ряду справа стоит в окружении зефирного облака из девочек в одинаковых розовых маечках. И этот мальчик – я.
Фотограф поднимает руку вверх, чтобы привлечь наше внимание.
– Все смотрим сюда! Головы повыше, – командует он. – Смотрим на меня… Улыбаемся! Улыбаемся!
Лампа из алюминиевого зонтика вспыхивает ослепительным светом. Потом еще раз. И еще… Первое фото не получается, потому что Карим подставил рожки Шарлотте. Второе – потому что в последний момент Шарлотта обернулась посмотреть, не подставил ли ей рожки Карим. Когда все вроде бы успокоились, фотограф решает, что Гаэтан кривляется, хотя на самом деле он просто щурится, потому что близорук и снял очки. В итоге фотограф велел Гаэтану надеть очки, а Кариму и Шарлотте встать подальше друг от друга. С третьего раза фотография наконец получается. На фото нашего класса я впервые с момента поступления в начальную школу стою вдалеке от Дуни и Жюля.