Когда мы возвращаемся в свой класс через школьный двор, нас вдруг останавливает Красный Кочан, как всегда появившийся ниоткуда. Мы замираем, пока он рыскает глазами вдоль строя, переходя от одного ученика к другому. Его взгляд останавливается на мне.
– К директору, – кивает он мне.
К директору? Что еще могло случиться? Какого черта я ей понадобился? Сердце бешено колотится.
– Тебе нужно особое приглашение? – рявкает Кочан, потому что я не реагирую.
Я выхожу из строя и иду вслед за завучем, шатаясь, словно боксер, который только что увидел, что из противоположного угла ринга выходит соперник в десять раз больше и сильнее, чем он. Одноклассники наблюдают за мной с интересом и страхом, словно я канатоходец, который вот-вот сорвется и упадет.
Есть что-то сюрреалистичное и страшное в прогулке по пустынным коридорам школы вместе с Красным Кочаном. Мысли мелькают у меня в голове, как лопасти ветряной мельницы во время урагана. Я лихорадочно пытаюсь понять, что случилось, пока не прихожу к выводу: меня разоблачили!
Меня выдали. Но кто? Я подозреваю Дуню. Когда я выходил из строя, она снова смотрела на меня с насмешкой.
В любом случае мне конец. Можно попытаться сбежать, но ноги у меня ватные. Да и поздно: мы пришли.
Дверь кабинета открывается. Я замираю и невольно вскрикиваю:
– Мам!
Мам… Как ты думаешь, Корина скоро очнется?(Эмиль)
Мама сидит на стуле напротив директорского стола. Она такая бледная, что кажется прозрачной. Директриса молча кивает мне на соседний стул. Я подчиняюсь. Завучу раздраженным жестом она велит убраться прочь.
Как только дверь за Кочаном закрывается, директриса поворачивается ко мне. Ее локти упираются в стол, пальцы сплетены, будто в молитве.
– Эмиль… – начинает она мягким голосом. – Кое-что случилось. – Она тщательно подбирает слова. – Нечто серьезное и печальное. Ты должен быть сильным и храбрым…
Мне кажется, я слышу звуки органа. Такая мрачная музыка обычно звучит в фильмах, когда убийца с поднятым над головой мачете подкрадывается к ничего не подозревающей жертве.
Директриса что-то говорит, но мое воображение так разыгралось, что я понимаю лишь каждое третье слово. О чем это она? Почему она говорит о судьбе, жизненных испытаниях, больнице? Ее слова кружатся в моей голове, меняются местами, перемешиваются, словно пазлы, которые никак не хотят собраться в целую картинку. Мама наклоняется ко мне, смотрит серьезно в глаза, берет мои руки в свои. Ее ладони теплые и мягкие, как свитое из травинок гнездышко маленькой птички.
– Корина попала в аварию, – произносит она очень тихо. – Она в коме.
Теперь я знаю, как чувствует себя бабочка, столкнувшись с автобусом. Оглушенный ударом, я трясу головой. Мама и директриса о чем-то еще говорят, но слов я не понимаю. Такое ощущение, будто они разговаривают на иностранном языке.
Потом мама встает и направляется к двери. Я, как автомат, повторяю ее движения. Директриса провожает нас до выхода. На улице мама ускоряет шаг, и мне приходится почти бежать, чтобы не отстать. Мисс Всезнайка уже ждет нас в машине. Я падаю на заднее сиденье рядом с сестрой.
– Пристегните ремни, – просит нас мама, и мы трогаемся.
По пути мы не говорим ни слова. В первый раз в жизни я жалею, что Мисс Всезнайка молчит. Сейчас я предпочел бы прослушать какую угодно лекцию: о мадагаскарских лемурах, стрекозах Франш-Конте и любых других зверушках мира.
В больнице мы идем по указателям «Реанимация».
В холле перед отделением мы видим папу. Он сидит на одном из пластиковых оранжевых кресел для посетителей. Совершенно разбитый. Плечи и голова опущены, локти упираются в колени, кисти рук беспомощно свисают и дрожат. Ужасно больно видеть его дрожащие руки. Он устало поднимается навстречу нам. Мне кажется, он постарел на десять лет.
– Новости есть? – спрашивает мама.
– Все то же, – отвечает он. – Врачи пока ничего не могут сказать.
Конец фразы застревает у него в горле. Мама касается его руки так мягко, будто боится ее сломать.
– Они не могут нас обнадеживать…
Мама прижимает папу к себе. Так они и стоят некоторое время. Потом папа наклоняется и обнимает нас с Мисс Всезнайкой.
– Не бойся, – шепчет он мне, касаясь губами моей щеки. – Все будет хорошо, я знаю. Все обязательно будет хорошо.
Потом папа с мамой исчезают за белой двустворчатой дверью. Детям туда входить запрещено. Взрослые считают, это может травмировать наши юные души. Я лично не нахожу ничего страшного в подобных сценах, я много раз видел их в кино. Я совершенно отчетливо представляю, как Корина лежит на больничной койке, окруженная пиликающими аппаратами и мониторами. Ее глаза закрыты, лицо спокойно. Она опутана проводами и трубками. Трубка торчит у нее из руки, две другие – в ноздрях. На указательном пальце небольшая прищепка, на груди – цветные провода. Как будто она спит…
Я сажусь в кресло, где только что сидел папа. Мимо меня снуют доктора в белых халатах. Они о чем-то разговаривают или с озабоченным видом просматривают документы. Медсестры провозят тележки с лекарствами, бинтами и шприцами. Пациенты в пижамах катят свои стойки с капельницами. В ноздрях смешивается запах дезинфекции и дедушкиных тапочек, проникает в самое сердце.
А вот Мисс Всезнайка не теряет времени. Она бродит по коридору среди больных с палочками и на костылях, шныряет между носилками с лежачими. В одной руке у нее неизменный блокнот, в другой – карандаш. Завидев человека в белом халате, она тут же к нему подскакивает и начинает расспрашивать. Ответы она записывает в блокнот. Я не понимаю, зачем она это делает.
Вскоре вновь появляется мама. Одна. Папа решил еще немного побыть с Кориной.
Мы возвращаемся домой. На небе висят тяжелые черные тучи. Собирается гроза. Прижавшись носом к стеклу, под убаюкивающее урчание мотора я наблюдаю, как темнеет проплывающий за окном пейзаж.
Мисс Всезнайка между тем вовсе не выглядит потрясенной. Хотя больница ее впечатлила. Оказывается, она решила стать врачом.
– Я говорила с гепатогастроэнтерологом, – обращается она к маме. – Знаешь, кто это?
Не дожидаясь ответа, сестра начинает объяснять, кто это и сколько надо учиться, чтобы получить право напечатать это мудреное слово на своей визитке.
Оказывается, она опросила не менее дюжины докторов. Дерматолога, нефролога, пульмонолога, онколога… и еще целую кучу других «ологов», чтобы узнать специфику их профессии. Значит, вот чем она занималась, бегая кругами по коридору больницы.
– Полагаю, – подводит она итог, – что больше всего мне подойдет нейрохирургия.
– У тебя Сатурн удачно расположен в знаке Девы, – отвечает мама. – Я всегда думала, что ты станешь врачом.
Я нисколько не сомневаюсь, что с такими способностями моя сестра уже через два года поступит на медицинский, за полгода пройдет полный курс и станет дипломированным врачом. Потом она без промедления получит Нобелевскую премию по медицине за передовой способ лечения велосипедистов, впавших в глубокую кому после травмы головы.
Но даже если и так, для нас – мамы, папы, меня – будет уже слишком поздно. Вопрос буквально обжигает мне губы. Я смотрю в зеркало заднего вида и ловлю взгляд мамы.
– Мам… Как ты думаешь, Корина скоро очнется?
Мама отвечает не сразу. Она паркуется перед домом, глушит двигатель и только потом поворачивается ко мне.
– Может, через день или два, может, через неделю, месяц, год. Никто не знает точно. И врачи не знают. Кома – вещь загадочная. Она бывает разная. Можно задремать, а можно очень крепко уснуть. Пациент может очнуться в любой момент, но неизвестно, в какой именно.
– И люди потом возвращаются к нормальной жизни? Без последствий?
– Это тоже неизвестно.
– Часто люди, пережившие глубокую кому, теряют память, – вставляет Мисс Всезнайка.
– Они забывают последние события, – поправляет ее мама. – И очень редко свое прошлое.
– Может быть, Корина не вспомнит папу, когда проснется, – говорю я. – Вообще забудет о его существовании.
Мама строго смотрит на меня.
– Тебе не нравится Корина. Это твое право, Эмиль, – говорит она, помолчав. – Но если с ней случится несчастье… Я имею в виду, что-то очень плохое… Твоему папе будет очень грустно. Ему будет легче перенести это горе, если мы – ты, твоя сестра и я – разделим его с ним…
Вот и ответ! Теперь я знаю, что произошло! Если вещь или человека стереть наполовину, он и исчезнет наполовину! Вполне логично. Интересно, продавец «Фиеста Маркета» знал об этом свойстве ластика? В любом случае я получил то, что хотел. Я избавился от причины всех моих несчастий. Победа! Победа на всех фронтах! Вот только почему как будто дорожный каток ездит туда-сюда по моей груди, мешая дышать?
Я едва сдерживаю слезы. Я хочу поскорее выбраться из этой проклятой машины, но дверь никак не хочет открываться. Я в бессилии дергаю ручку, но ничего не получается.
– Открой! Открой эту чертову дверь, мам!
Я не замечаю, что кричу. Мама с изумлением смотрит на меня. Первый раз в жизни я повысил на нее голос.
– Успокойся, Эмиль. Посмотри, дверь не заперта.
И правда, дверь легко открывается, и я наконец выскакиваю наружу.
На самом деле меня так трясет вовсе не из-за разговора с мамой. У меня появилась гениальная идея. Просто идея века! Есть способ все расставить на свои места. Я знаю, как сделать, чтобы мама снова улыбалась, а у папы не дрожали руки. Знаю, как вернуть моих друзей. Чтобы все стало как раньше! Я знаю! Знаю! Знаю!
Но для начала мне нужно кое-что выяснить у продавца «Фиеста Маркета». На этот раз у меня нет права на ошибку.
Сомневаюсь, что вы мне поверите(Эмиль)
Я мчусь в магазин приколов и розыгрышей, самый большой магазин в мире и его окрестностях. Продавец «Фиеста Маркета» разговаривает с молодой парой в отделе фейерверков. На этот раз он в пестром комбинезоне, ядовито-желтой рубашке и остроконечной шляпе с зелеными перьями. Молодые люди хотят купить фейерверки для своей свадьбы и не могут выбрать между потрескивающим золотым дождем и веером из серебристо-голубых комет.