ка находит мою. Зачем это? Мы давно уже не в детском саду, чтобы ходить за ручку. Но вот ее пальцы разжимаются, и я чувствую в своей ладони что-то круглое и мягкое, еще хранящее тепло Дуниной руки. Волшебный ластик!
– Иногда моя гениальность меня пугает, – шепчет мне Дуня.
– Я сказал «тишина в строю»! – тут же рявкает Красный Кочан.
А теперь можно посмотреть, как он работает, этот волшебный ластик?(Дуня)
Наконец раздается звонок! Мне не терпится поговорить с Дуней и Жюлем и прояснить пару вопросов. Хотя нам удалось вернуть волшебный ластик, что-то пошло не так, и мой гениальный план едва не дал сбой.
Я хочу понять, что случилось. Но, прежде чем начать разговор, нужно найти тихое место. Поэтому мы с друзьями неторопливо шагаем через школьный двор и устраиваемся в стороне от толпы других учеников, там, где нам никто не помешает.
– Почему ты сказал, что Красный Кочан снял куртку, если как раз в ней он и пришел к кладовке? – спрашиваю я Жюля.
– Клянусь, он снял ее и повесил на стул, как всегда!
– Он снова надел ее, когда пошел тебя искать, – вмешивается Дуня. – Он вернулся за ней в последний момент. Я только встала с места. Он чуть было меня не запалил.
– Я не мог этого знать, – объясняет Жюль. – В это время я уже был в коридоре и делал вид, что иду тебя искать.
Я киваю головой, соглашаясь, что это уже не важно.
– А теперь можно посмотреть, как он работает, этот волшебный ластик? – спрашивает Дуня.
– Еще один момент, – отвечаю я. – Почему весь класс собрался около кладовки?
– Когда я увидела, что Красный Кочан снова надел куртку, я поняла, что нужно переходить к плану «Б».
– У тебя был план «Б»?
– Нет, я импровизировала. Я шепнула Матильде, что Красный Кочан меня беспокоит. Мол, мне кажется, что он тяжело дышит и сильно потеет. А потом добавила: «Надеюсь, он не подхватил менингококк дебилус морталис». Это ее добило. Она тут же сорвалась с места и поскакала вслед за завучем…
– А за ней все остальные…
– Не сразу, – улыбнулась Дуня. – Вначале только ее свита. Остальные были в шоке, зависли и никак не реагировали.
– Ничего себе! Матильда – самая прилежная девочка в школе. Ни одного пропуска, ни одного опоздания. Никогда! Остальные должны были попадать со стульев, увидев, что она сбегает с урока!
– Я немного подождала, – продолжает Дуня, – а потом встала и со словами «Там точно что-то не так» пошла к выходу. Ну, и все кинулись за мной.
– А ты умеешь убеждать!
– А что ты собираешься делать теперь? – спрашивает Жюль.
– Все исправлять, – отвечаю я. – Нужно просто стереть одно слово. Одно последнее слово.
Друзья молча смотрят на меня. Я знаю, чего они хотят, и понимаю, что должен показать им, как работает ластик.
– Давайте после уроков пойдем ко мне!
Дуня бросается мне на шею. Жюль с боевым кличем прыгает вокруг.
– Куда иду я… – Я протягиваю кулак.
– Туда и друзья! – радостно подхватывают Дуня и Жюль.
Когда я возвращаюсь домой, мама только что повесила трубку телефона. Она не слышала, как я вошел. Она стоит и молча смотрит на телефон. Наконец она меня замечает.
– Это папа, – вздыхает она.
– Есть новости? – спрашиваю я.
Не нужно уточнять, что я имею в виду. Это и так понятно. Мама проводит рукой по волосам. Серебристые пряди струятся у нее между пальцами. Ее глаза закрыты. Она выглядит такой уставшей и такой грустной, что у меня сердце разрывается. Как бы мне хотелось ее успокоить. Сказать ей, что весь этот кошмар скоро закончится и все будет как раньше. Что тостер опять начнет выплевывать куски угля, кран на кухне через раз будет брызгать в лицо, а дверь туалета издавать душераздирающий скрип, как в фильме ужасов.
– Никакого улучшения, – отвечает она со вздохом.
– Значит, ее состояние не стало хуже… – говорю я, пытаясь хоть как-то ее утешить.
В ее глазах на мгновение вспыхивает улыбка, но тут же гаснет.
Сестра в своей комнате увлеченно читает книгу толщиной в три тома энциклопедии. На первой странице я замечаю заглавие, которое заставило бы пуститься в бегство и целую армию ученых: «Последствия изменения климата в океанической среде для одноклеточных простейших и бентической микрофауны». Чуть ниже я вижу имя автора, содержащее как минимум четыре «ц», три «ш» и столько же «ы». Вне всякого сомнения, это диссертация польского ученого, которую моя суперодаренная сестра принялась исправлять, вооружившись красным маркером.
Я кашляю, чтобы привлечь ее внимание, но она на меня не смотрит.
– Мама грустная, – говорю я.
– Хм-м… Хм-м…
– И что теперь будет? – спрашиваю я.
Мисс Всезнайка отвечает мне, не поднимая головы от своей книги:
– Установлено, что повышение температуры воды Мирового океана на два градуса вынудит планктон, состоящий из мелких животных, или зоопланктон, мигрировать. Он будет перемещаться из экваториальных областей к полюсам, что приведет к изменению всей пищевой цепи. Тебе, конечно, на это плевать. Вот только на вершине этой цепи находится человек. То есть мы с тобой.
Она права. Меня все это волнует немногим больше, чем первая потерянная в детском саду соска.
– Я говорил о Корине. Ты думаешь, врачи смогут… спасти ее?
Мисс Всезнайка обводит предложение, чтобы потом сделать пометки на полях.
– Корина в коме. Ты что, не понял?
– Я же не полный идиот. Она между жизнью и смертью, я знаю.
– Это упрощенное определение. Но для тебя сойдет и такое.
От тона этой маленькой вредины я начинаю чесаться, но изо всех сил делаю вид, что ничего не замечаю. Она зачеркивает одно слово, затем другое. Переворачивает страницу.
– Чтоб ты понимал, – продолжает она, – врачи должны определить, насколько глубоко она погрузилась в кому. Чем глубже кома, тем труднее вернуть ее обратно. После некоторой точки это становится невозможным. Тогда она…
Я прерываю ее, потому что не хочу услышать слово, которое она готова вот-вот произнести:
– Хватит, я понял!
Последнюю фразу я почти выкрикиваю, и сестра все-таки поднимает голову от своей книги. Она смотрит на меня так, словно я – Эйфелева башня в кружевных трусах.
– Тебе-то что с того? – интересуется она. – Тебе не нравится Корина и никогда не нравилась. Ведь так?
– Не больше, чем твоему планктону нравится потепление.
Сестра печально качает головой.
– Даже если с ней случится беда, папа с мамой никогда уже не будут вместе, – говорит она.
– Ты-то откуда это знаешь, зубрила? Тоже занялась астрологией?
Я чувствую, как к глазам подступают слезы, и изо всех сил стараюсь с ними справиться. Мисс Всезнайка несколько секунд пристально смотрит на меня, потом снова ныряет в свой планктон.
Пока друзья еще не пришли, я решаю приготовить все для последнего ритуала. Лист бумаги и карандаш уже на столе. Минуты кажутся бесконечными, как века без игровой приставки. Наконец раздается звонок в дверь.
– Я открою, мам! Это Жюль и Дуня.
Мама не отвечает. Она работает в своем ведьмином чулане. Открыв дверь, я вижу на пороге своих друзей. У каждого в руках пластиковая папка. Я догадываюсь, что в них. У меня есть такая же, только я не решался попросить друзей взять их с собой.
– Отличная мысль! – говорю я.
Вместе мы идем в мою комнату. Я закрываю дверь и затем делаю то, чего раньше никогда не делал, – закрываюсь на замок. Мама работает и не должна нас побеспокоить. А вот насчет Мисс Всезнайки у меня большие сомнения. У моей дорогой сестрицы талант неожиданно возникать в самый ответственный момент. Конечно, сейчас она с головой погружена в свой планктон. Однако из любопытства она вполне может сюда заявиться, чтобы узнать, чем это мы здесь занимаемся.
Она бы очень удивилась, увидев, что Жюль достает из папки фоторамку с изображением человека с молотком возле вагона. Дуня вынимает из своей папки фотографию Сигнальщика. Мы расставляем их в ряд на кровати по обе стороны от моего Фонарщика. Теперь у нас есть зрители.
Мы склоняем головы в ритуальном приветствии. Затем я сажусь за стол, Дуня и Жюль располагаются позади меня на кровати, стараясь не перекрывать обзор нашим хранителям.
Я разглаживаю лист бумаги ладонью.
– Вот как это делается, – говорю я друзьям. – Сначала лист бумаги, потом карандаш параллельно краю. Теперь волшебный ластик…
Я открываю ящик стола, куда я его спрятал, чтобы с ним, не дай бог, больше ничего не случилось. Он вдруг кажется мне таким маленьким! Хватит ли этого кусочка резинки, чтобы исполнить мое последнее желание?
Я кладу ластик с другой стороны листа и беру карандаш. Жюль и Дуня наклоняются надо мной, чтобы лучше видеть, как я вывожу первую букву. Это ровная и красивая заглавная «К». Затаив дыхание, они наблюдают за появлением следующей буквы – «о». Мне кажется, они решили вообще не дышать, пока я не закончу слово и не отложу карандаш.
– А ты уверен, что он работает, этот волшебный ластик? – спрашивает Дуня.
– Тсс! – шикает на нее Жюль. Он-то в этом не сомневается.
– Но это могли быть просто совпадения, – не унимается Дуня.
Я беру ластик кончиками пальцев и начинаю стирать. «К» поддается легко и полностью исчезает. Следующую букву, «о», приходится тереть сильнее… Ластик все уменьшается и уменьшается. Когда я принимаюсь за последнюю букву, «а», его остается совсем немного, но я не сомневаюсь, что и этого малюсенького кусочка хватит, чтобы исполнить последнее желание. Наконец я облегченно вздыхаю, удостоверившись, что лист вновь стал чистым и белым. Не осталось никакого следа от слова «Кома», которое я только что написал.
– И что, сработает? – спрашивает Жюль.
– Конечно сработает! Обязательно должно сработать! – отвечаю я.
Мне очень хочется в это верить, и я аккуратно убираю остаток ластика в ящик стола.
– И долго ждать результата? – спрашивает Дуня.
– Трудно сказать, – отвечаю я. – Помнишь, с контрольными это случилось сразу же.