Потому что если понимаешь абсурдность окружающего – этим ты уже выводишь себя за рамки этого абсурда и сохраняешь ясность мышления?
Потому что читатель отождествляет себя с главными героями, которые все-таки выше окружающего их быдла?
Или это сугубо вопрос лингвистики и стилистики? Книга навевает уныние содержанием, но не навевает уныния стилем. Сатира находится в содержании, а юмор в словах? Или так не бывает? Вообще-то не бывает. Но возникает ощущение, что сам язык Стругацких поддерживает жизнерадостность читателя и не дает ему скатиться в пучины вселенской скорби.
Обратимся теперь к «Улитке-1», опубликованной в 1984 году под названием «Беспокойство». Это, конечно, книга о совсем другом. Она продолжает идеи, заложенные ещё в произведении «Трудно быть богом». Атос, случайно оказавшийся в роли своеобразного разведчика будущего в Лесу, обнаруживает, что ему гораздо ближе обреченное на гибель прошлое этого Леса, чем победно наступающее будущее. И в отличие от прогрессоров решительно становится на сторону прошлого, впрочем, пытаясь оправдать свой поступок подробно приведенными моральными рассуждениями. Он сознательно становится «камешком в жерновах прогресса». То, что данная проблема волновала авторов, ясно из текста произведении и к тому же об этом прямо сказано в «Комментарии к пройденному». Б. Стругацкий пишет о том, что книга посвящена была вопросу «Что же… делать человеку, которому НЕ НРАВЯТСЯ САМИ ЭТИ ЗАКОНЫ?! (в смысле законы истории)».
В свою очередь, Горбовский на биостанции боится того, что человечество стало слишком сильным и оттого слишком беззаботным, и его ждут неведомые опасности. Одну из таких неведомых опасностей олицетворяет Лес. Потенциальное развитие событий прямо озвучено героями повести. Атос думает о том, что можно позвать на помощь землян, а Горбовский, буквально читая его мысли, думает, чью же сторону должны будут принять земляне в борьбе двух разумов.
В таком контексте действительно возникает проблема конфликта настоящего и будущего. Настоящее понимает, что будущее и впрямь находится «за поворотом», и в ближайшее время придется его принимать или не принимать. И любое решение по поводу этого будущего похоже окажется аморальным, поскольку законы развития общества изменить и обойти нельзя, чтобы ни думал по этому поводу Горбовский. Идея противостояния настоящего и будущего действительно содержалась в «Улитке-1». Поэтому Борис Стругацкий совершенно зря недоумевает, почему эту идею не увидели читатели «Улитки-2». Приведем фрагмент его рассуждений:
«Что такое Управление – в нашей новой символической схеме? Да очень просто – это Настоящее! Это Настоящее совсем его хаосом, со всей его безмозглостью удивительным образом сочетающейся с его умудренностью… Это то самое Настоящее, в котором люди все время думают о Будущем, живут ради Будущего, провозглашают лозунги во славу Будущего – и в то же время гадят на это Будущее, искореняют это Будущее… стремятся превратить это будущее в асфальтированную автостоянку».
Эта идея содержалась в качестве зачаточной в «Улитке-1», но совершенно исчезла в «Улитке-2». Управление и Лес – это отнюдь уже не настоящее и будущее – это два параллельных настоящих, в одном из которых наступает Будущее. Впрочем, сотрудники Управления вовсе не стремятся уничтожить это Будущее. Они его просто не замечают, как стараются не замечать и объект приложения своих сил – Лес. Управление настолько самодостаточно в своем абсурде, что никакие идеи о будущем не проникают в головы его сотрудников. Лес изучается, сохраняется и искореняется между делом. Идея противостояния настоящего и будущего потерялась между чистовиком и черновиком, что, впрочем, ч а с т о происходит с художественными произведениями и что очень р е д к о понимают их авторы.
Гораздо важнее в «Комментарии» другое, сказанное абзацем ниже:
«И вот вопрос – должны ли мы, авторы, рассматривать как наше поражение то обстоятельство, что идея, которая помогла нам сделать повесть ёмкой и многомерной, осталась, по сути, не понята читателем? Не знаю. Я знаю только, что суще6ствует множество трактовок Улитки, при чем многие из этих трактовок вполне самодостаточны и ни в чем не противоречат тексту. Так может быть это как раз хорошо, что вещь порождает в самых разных людях самые разные представления о себе! И, может быть, чем больше разных точек зрения, тем больше оснований считать произведение удачным?».
Да здравствуют братья Стругацкие! За много лет чтения мемуаров, автобиографий и размышлений автора о своих произведениях это первый случай встреченный мною, когда автор дает читателю право самому решать, что он, автор, х о т е л с к а з а т ь. Чаще всего автор встает в позу обиженного и заявляет: «И вот критика пишет, автор хотел сказать то-то, как будто автор уже лежит в могиле или сам не понимает, что он хотел этим сказать». Дело-то в том, что автор очень часто именно не понимает, что он хотел сказать. Автор – не критик, это разные способы познания действительности. Часто автор хотел сказать одно, а сказал совсем другое. Но вот чтобы автор сумел это признать, это, на мой взгляд, высший уровень авторского самосознания, и он является не менее ценным, чем вышепрокритикованное произведение.
Гадкие лебеди
Я услыхал, как мама и папа говорили о том, кем я буду, когда вырасту и стану взрослым мужчиной. А я вовсе не хочу становиться взрослым мужчиной. Я хочу всегда быть маленьким и играть.
Барри Дж. Питер Пэна
– Говорят, что он заводит,
Топит. (Ворочай, народец!)
– Заведёт, потом загубит!…
М. Цветаева Гаммельнский крысолов
Правда и ложь вы не так уж несхожи, вчерашняя правда становится ложью, вчерашняя ложь превращается завтра в чистейшую правду, в привычную
правду…
Стругацкие А. и Б. Гадкие лебеди.
Первый вариант повести «Гадкие лебеди» был написан в 1966 году. Писались «Гадкие лебеди» для сборника, который должен был выйти в издательстве «Молодая гвардия» и включить в себя «Второе нашествие марсиан» и «Гадких лебедей». Но вышел этот сборник в 1968 году совсем в другом составе: вместо «Лебедей» в него вошли «Стажеры». Второй и последний вариант «Гадких лебедей» был закончен в сентябре 1967 года и окончательно отклонен «Молодой Гвардией» в октябре этого же года. До 1980-ых годов повесть распространялась исключительно путем самиздата, причем с ведома и авторов, и редакторов, в нарушении всех мыслимых законов об авторском праве. Борис Стругацкий по этому поводу пишет: «Рукопись шла в нелегальную распечатку прямо в редакциях, куда попадала вполне официально и откуда, растиражированная, уходила «в народ» («Комментарий к пройденному»). Авторов такая судьба рукописи, по-видимому, не очень огорчала, они предпочитали «пиратские» распечатки полной безвестности.
То что «Лебеди», как выражается Борис Стругацкий «не прошли» достойно удивления. Борис Стругацкий пишет: «От них веяло безнадежностью и отчаянием»… Но ведь это была безнадежность и отчаяние советских диссидентов, а вовсе не безнадежность и отчаяние власть имущих. Книга настолько негативно оценивала «светлое будущее», связанное с уничтожением современной авторотам политической (читай – советской) системы что казалось, должна была быть воспринята системой «на ура». Повесть просто переполняют «умеренные, лояльные речи». Позволим себе удовольствие привести большую цитату из такой лояльной речи писателя Виктора Банева: «Я вообще за все старое доброе… И вообще пусть все остается без изменений. Я – консерватор… И с каждым годом становлюсь все консервативнее, но не потому что ощущаю в этом потребность… Люди обожают критиковать правительства за консерватизм. Люди обожают превозносить прогресс. Это новое веяние и оно глупо, как все новое. Людям надлежало бы молить бога, чтобы он давал им самое косное, самое заскорузлое и конформистское правительство… Государственный аппарат, господа, во все времена почитал своей главной задачей сохранение статус-кво. Не знаю, насколько это было оправдано раньше, но сейчас такая функция государства просто необходима. Я бы определил ее так: всячески препятствовать будущему, запускать свои щупальца в наше время, обрубать эти щупальца, прижигая их каленым железом… Мешать изобретателям, поощрять схоластиков и болтунов… В гимназиях повсеместно ввести исключительно классическое образование. На высшие государственные посты – старцев, обремененных семьями и долгами, не меньше пятидесяти лет, чтобы брали взятки и спали на заседаниях… Талантливых ученых назначать администраторами с большими окладами. Все без исключения изобретения принимать, плохо оплачивать и класть под сукно. Ввести драконовские налоги на каждую товарную и производственную новинку…»
Это разумеемся, ирония, но сколько в этой иронии здравого смысла. Конечно, прогресс неизбежен. Конечно, общество развивается. Конечно, развитие общества невозможно без социальных потрясений. Можно сколь угодно долго предаваться прекраснодушным либеральным мечтаниям о бескровных революциях и мирном эволюционировании общества. Мы все равно понимаем, что это невозможно. А любые социальные потрясения, даже без «бессмысленного и беспощадного русского бунта» бьют по обывателю.
А почему собственно по обывателю? Почему мы так прицепились к этому оскорбительному слову? Социальные потрясения бьют по «маленькому человеку», по рядовому гражданину, по обычному жителю страны. Перестройка обошлась малой кровью… и отсутствием продуктов, и гиперинфляцией, и отсутствием работы, и денег, и зарплатами, которых хватало только на проездной. И гибелью малых городов, и неподсчитанным количеством смертей в результате возникновения платной медицины, и развалом империи, и бегством с насиженных мест тысяч граждан бывшей великой державы.
Бол-Кунац утверждает, что «мы вовсе не собираемся разрушать ваш старый мир. Мы собираемся построить новый. Вот вы жестоки: вы не представляете себе строительства нового без разрушения старого. А мы представляем себе это очень хорошо. Мы даже поможем вашему поколению создать этот ваш рай, выпивайте и закусывайте, на здоровье».