Упоминание о кладбище не придало ребятам храбрости. Но присутствие взрослого человека, да еще учительницы, заставило их преодолеть страх. Савка первый вошел в воду повыше омутины и побрел к холму. За ним последовали Кузька с Павлухой.
Находка Анны Ивановны вначале не заинтересовала ребят. Это был большой замшелый камень, вросший в землю. На плоской стороне виднелись какие-то знаки, похожие на бороздки и трещинки.
— Надгробная плита! — взволнованно сказала Анна Ивановна. Но ребята не поняли, что взволновало учительницу. Они стояли в трех шагах от камня и ждали удобного момента, чтобы уйти подальше от этого мрачного места. Даже Савка чувствовал себя неважно: одно дело — колокола и черти, в которых он не верил, а другое дело — кладбище. Ничего привлекательного в надгробной плите он не видел.
Посмотрев на потускневшие лица ребят, Анна Ивановна пояснила:
— Я сейчас прочитаю, что здесь написано, тогда вы поймете.
Присев у камня, она прочитала надпись, заменяя незнакомые древнерусские слова современными:
— «Здесь похоронен новгородский богатырь Вавила Сошник. Этот камень он поднимал одной рукою, а весу в камне десять пудов. Пал в битве с врагами земли русской…»
Ребята невольно приблизились к могиле богатыря.
— А дальше? — спросил Савка.
— Дальше не видно — земля мешает.
Савка оглянулся, увидел в кустах сухую палку и подскочил с ней к камню.
— Сейчас отроем!
Но учительница мягко отстранила его.
— Так нельзя. Мы с вами не специалисты — можем не заметить что-нибудь важное для науки. Пусть приедут археологи. Вероятно, этот жальник поможет прочитать еще одну страничку из истории нашей Родины. Нам лучше не трогать его.
— А вы разве не из-за этого камня пришли сюда? — спросил Савка.
— Нет.
— Из-за звона? — нерешительно произнес Павлуха.
Учительница пытливо посмотрела на него, подумала и сказала:
— Да! А откуда тебе известно о звоне?
— Сам слышал! — хвастливо заявил Павлуха. — Я еще влез на изгородь, но темно и туман был — ничего не разглядел. А звон так и плыл и плыл из омута! Не к добру! Из-за колхоза, говорят!
Савка насупился и хотел возразить, но учительница опередила его.
— Нехорошо, Павлик, повторять глупые слухи, — сказала она. — Что-то вроде звона действительно доносилось ночью до деревни. Но между коллективизацией и этим явлением нет никакой связи. Я специально пришла, чтобы выяснить причину странных ночных звуков, но пока…
— А что же это за причина может быть? — спросил Павлуха.
— Пока не знаю, но что-нибудь очень простое и естественное. Я помню такой случай. В одной деревне объявился «домовой». Он засел в самом хорошем доме и начал свистеть. То ночью, то днем засвистит. Такого страха напустил, что хозяин решил продать дом, да никто не захотел купить его. Тогда дом заколотили и стали обходить его стороной. Но нашелся все-таки смелый человек — поселился в нем и через день отыскал «домового». Оказалось, в подвале разбилась пустая бутылка. Горлышко отскочило и попало в просвет между бревен. Подует ветерок — и горлышко свистит, как самая обыкновенная свистулька. Вот какой был «домовой». Так и со звоном — что-нибудь подобное. Я постараюсь доискаться до причины, и тогда никто не будет верить глупым слухам. А распускают их те люди, которым не по душе новая жизнь, которые хотят, чтобы в Атитеве по-прежнему жили два — три богатея, а остальные крестьяне работали на них…
Когда ребята уходили с жальника, они уже не испытывали прежнего страха. Вместо него появилось любопытство. Захотелось узнать, откуда раздавался колокольный звон, что написано на нижней части могильного камня, кто первый пустил слух, что звон — не к добру.
— Чего тут гадать! Кулаки выдумали всю эту историю! — авторитетно заявил Савка и добавил не совсем для него понятную, но часто слышанную от отца фразу: — Это и есть классовая борьба!
— Какая? — переспросил Кузька.
— Классовая! — важно ответил Савка и объяснил: — Допустим, у вас в школе — два класса. В одном учатся богатые — вроде Миньки, в другом бедные. И они воюют между собой — класс на класс! Вы бы за кого драться стали?
— Известно, за кого! — ответил Павлуха. — Нам с Кузькой защищать Миньку незачем!
— То-то и оно! — подхватил Савка и, окрыленный внезапно родившейся идеей, предложил: — А знаете что? Давайте создадим отряд и объявим войну всем кулакам! Во будет здо́рово! Отряд сначала не пионерский, а простой… потому что вы не пионеры, но потом мы вас примем в пионеры и все будет по-настоящему: звенья, барабан, галстуки!
Ребята не проявили особого восторга.
— Войну объявишь — «курицу» не получишь! — сказал осторожный Кузька. — Когда еще колхоз будет да «курицы» в нем заведутся! Жди!
Но Савка так зажегся своей идеей, что его не смутило холодное отношение ребят. Он минутку подумал и, правильно оценив обстановку, сделал хитрый ход.
— Хорошо! Мы ничего объявлять не будем! Отряд наш будет секретный, а войну мы поведем тайную! Прежде всего узнаем, что это за звон и откуда он идет!
Он выжидательно уставился на приятелей. Павлуха задумчиво ерошил волосы. Кузька сосредоточенно уставился на пальцы правой ноги. Секретный отряд, тайная война — это были увлекательные слова. А разве не интересно разузнать причину звона, о котором говорила вся деревня!
Савка почувствовал, что настало время решительным ударом завоевать ребят.
— После обеда собирайтесь у меня в сарае! — тоном, не терпящим возражений, сказал он. — Ведите всех, кто нам подходит! Посоветуемся насчет дела!..
Пока Савка ловил рыбу, его отец, Петр Ефимов, побывал почти во всех избах. Он беседовал с крестьянами, стараясь найти людей, на которых можно опереться на первых порах организации колхоза. Он хорошо помнил родную деревню, представлял, какие трудности ждут его, знал, насколько сильны в этом глухом уголке бывшей Новгородской губернии пережитки прошлого. Но все же после пятнадцати лет, которые он прожил в городе, односельчане поразили его своей отсталостью.
Большинство из них не высказывались против колхоза, не спорили, когда Петр говорил о преимуществах коллективного ведения хозяйства. Крестьяне поддакивали, слушали с любопытством, вздыхали: ведь вот, мол, как можно жить! Но стоило поставить вопрос ребром — да или нет, как почти у каждого находились отговорки, и первой из них был загадочный ночной звон.
Яснее всех высказался дед Алеша, который зимой и летом ходил в дырявой бабьей кацавейке, в лаптях и грязных полотняных портках.
— Мы не супротив колхоза. Понимаем… А и ты пойми, мил человек! Народную мудрость отвергать не след! Она веками создавалась… Жальник звонит — предупреждает! Знать, не время о колхозе думать! Погоди!
С трудом сдерживая себя, Петр ответил:
— Чего ждать? Мало ты, дед, ждал? Всю жизнь прожил, а портков приличных не нажил! Не спорю — народ мудр! Но при чем тут колокола? Ты мне про них не загибай! Знаешь, чья это песенка? Кулацкая!
— Мы кулацких песен не певали! — обиделся дед. — Кулаки кулаками, а звон звоном! Это знамение!
Ту же мысль, но другими словами высказали многие атитевцы, и Петр к концу дня перестал понимать, кто действительно от души верит этому слуху, а кто лишь прикрывает им другие, более глубокие причины нежелания вступать в колхоз.
Петр вернулся домой мрачный, но полный решимости. У него созрел план действия. Он даст бой всем этим дурацким слухам на общем собрании. Подходящего помещения для сходки в Атитеве не было. И Петр задумал собрать людей под чистым небом, на солнце, утром, когда самому темному, отсталому человеку смешными покажутся всякие бредни про звон. Петр мысленно представил себе толпу крестьян. Неужели и собравшись вместе, они не постесняются друг друга и будут повторять сказку про колокола? Неужели он не сможет доказать им, что все это проделки кулаков? Сможет!..
Придя к такому решению, Петр повеселел.
Мать, подавая еду на стол, заметила перемену в сыне. У ней отлегло от сердца. Она даже решилась заговорить.
— Ну как, сынок?
— Хорошо, мамаша! Знакомлюсь помаленьку… Скоро заживем в колхозе!
— А колокола?
— Колокола перельем! — пошутил Петр. — Как при Петре Первом! Только он их на пушки пустил, а мы — на трактора двинем!.. А Савка где?
— Он там, в сарае, свой колхоз затеял! Назвал соседских мальчишек… Секреты какие-то… Шепчутся…
— Кликни его, мамаша!
Петр любил сына, держался с ним как с равным и никогда не старался навязать ему свою волю. Поэтому он не стал расспрашивать, что за секреты завелись у Савки, и заговорил о своих делах.
— Нужно, чтоб помог ты… Завтра в семь утра я созываю общее собрание. Найди хорошее ровное местечко у какого-нибудь гумна и обеги деревню — сообщи, чтоб все были там ровно в семь.
Через минуту до Петра Ефимова долетел из сарая приглушенный шум. Испуганно закудахтали куры — и все смолкло. А потом мимо окна промелькнули одна за другой фигуры мальчишек. Савкин отряд вышел на первое задание — оповестить атитевцев о собрании.
Когда Савка вернулся, уже смеркалось. Отец спал на топчане у окна. Бабка сидела за прялкой. Жужжало веретено.
— Где носился, ветрогон? — спросила она. — Есть хочешь?
— Хочу! Только сначала доложу папке — всем сообщили и место нашли для собрания.
— Ну и хорошо… А отца не буди, — умаялся он.
Савка хотел возразить, но потом подумал, что отец, проснувшись, может не пустить его спать в сарай. Это спутало бы все расчеты, и Савка послушался бабку.
Когда он поужинал, Ефимиха проводила внука в сарай.
На деревню надвигалась ночь. Она ползла из лесов, опускалась с неба и все плотнее окутывала Атитево темнотой. У ночи своя жизнь: ее не видно, но слышно. Глухо тявкнула собака. Царапнула рогом по запертым воротам сонная корова и вздохнула тяжело и шумно. Где-то звякнула щеколда. Что-то пронеслось над самыми крышами — наверно, сова вылетела на охоту. Мрачно прокричал за речкой филин.