Савка лежал на соломе и удивлялся обострившемуся слуху. Днем он бы и не услышал этих негромких, но настораживающих звуков. Нет, он не очень боялся! И все же, обдумывая план ночной вылазки, он не чувствовал прежней уверенности.
Пролежав еще четверть часа, Савка потихоньку поднялся и вышел из сарая. В деревне — ни огонька. Белесая глинистая дорога, проходившая по Атитеву, чуть светилась в темноте. Савка крался мимо спящих домов. До околицы со скрипучими березовыми воротами было не больше двухсот метров. Но Савка не раз вздрагивал и останавливался, прежде чем добрался до них. У изгороди, где ребята договорились встретиться, никого не было. Слева бесформенным пятном темнели кусты бузины. Оттуда-то и долетело до Савки придушенное:
— Кто-о?
— Свой! — охрипшим голосом ответил Савка и почувствовал такой прилив радости, что, нырнув в кусты и столкнувшись в темноте с Кузькой и Павлухой, обнял их и восторженно произнес:
— Ну и молодцы… Здорово, что пришли!
В эту минуту он пожалел, что днем настоял на своем и не разрешил Кузьке с Павлухой рассказать другим ребятам о ночной разведке. Как бы хорошо было, если бы сейчас в кустах бузины сидело не трое, а десять мальчишек! Тогда вообще любая темень была бы нипочем!
С минуту они посидели молча, прижавшись друг к другу, потом Савка спросил:
— Двинулись?
Они гуськом пошли к реке: впереди Савка, за ним — Кузька, сзади — Павлуха. Глаза попривыкли к темноте. Ночь будто посветлела. Впереди угадывалась каемка прибрежных зарослей. К ним и направились ребята. Еще днем они решили залечь у реки и ждать, не раздастся ли опять звон колоколов.
До кустов они не дошли — не хватило выдержки. Залегли в густой траве недалеко от берега, от которого по ложбинкам и канавам расползался туман.
— У вас всегда так?.. — спросил Савка, запнулся и не договорил — не захотел произносить слово «страшно».
Но Павлуха понял его.
— Не-е! — сказал он. — Если бы не звон, я бы по реке, как по своему огороду, ходил.
— В прошлом году я в ночном коней пас — и хоть бы что! — добавил Кузька. — А сегодня что-то муторно…
Опять за рекой прокричал филин. Савка поежился и обозлился сам на себя.
— Слышали, что учительница говорила? — повысив голос, напомнил он. — Никаких страхов нет! Страшно — это когда без пользы на риск идешь, а мы недаром на разведку вышли!.. Честное пионерское: если зазвонит, — пойду хоть на кладбище к тому камню!
Эту маленькую речь Славка произнес не столько для ребят, сколько для себя, чтобы унять противное холодное чувство страха, возникавшее от любого звука. Он собрал всю свою маленькую волю и не то чтобы перестал испытывать страх, а скорее почувствовал отчаянную решимость.
Перелом произошел вовремя, потому что как раз в эту минуту все трое одновременно заметили у омута неясное белое пятно. Оно беззвучно двигалось вдоль берега.
— Ой, глянь-ка! — чуть шевеля губами, прошептал Кузька. — Давайте тикать!..
— Чего тикать! — оборвал его Савка. — Туман это!
Но это был не туман. Туман медленно вползал вверх по речному откосу, а белое пятно двигалось быстрее и в другом направлении. Миновав омут, оно пересекло речку, подскочило и остановилось на противоположном берегу. И Савка вдруг догадался, что это человек.
— Лежите!.. Я сейчас! — шепнул он, оторвался от земли, приподнялся и побежал к реке.
«Напрасно я оставил Кузьку с Павлухой! Надо было и их забрать!» — подумал Савка, но возвращаться не стал — боялся потерять из вида белую фигуру. А она, постояв на берегу, пошла прочь от жальника и, когда Савка был в трех метрах от реки, скрылась за деревьями.
Савка выпрямился, нащупал ногой обрывистый берег и сполз вниз, но тут же выпрыгнул обратно: откуда-то с вершины холма долетел первый удар колокола. Секунду повибрировав в воздухе, он растаял. Эхо откликнулось на него тихим стоном.
Савка замер. Холодная испарина выступила у него по всему телу.
Второй удар колокола упал сверху и расплылся над замершей в страхе рекой.
Савка почувствовал, как кожа у него сжалась и покрылась бугорками, будто на него вылили ведро ледяной воды. Ноги сами попятились, потянули его назад, но он пересилил себя и, стуча зубами, снова спустился по берегу в реку. Вода была теплой, она успокаивала, и третий удар колокола уже не показался ему таким оглушающим.
Стараясь не плескаться, Савка добрел до другого берега, забрался по травянистому склону и остановился, прижавшись спиной к шершавому стволу сосны.
Снова ударил колокол. Савка повернулся лицом к черной громаде жальника и, цепляясь за кусты вереска, побежал вверх по склону навстречу густому тягучему звону, лившемуся с холма. У надгробного камня Вавилы Сошкина Савка передохнул. Но колокол ударил еще раз и подстегнул его.
Наконец подъем кончился. Савка очутился на вершине холма. Здесь и днем стоял полумрак от густого полога сосновых ветвей. А сейчас тьма на холме была непроглядной. Деревья росли сплошняком. Казалось, сквозь них нельзя протиснуться. Куда бы Савка ни протягивал руки, — всюду он натыкался на могучие стволы. Пришлось остановиться.
Широко открыв глаза, Савка присел на корточки и ждал. Он был уверен, что и человек, и колокол находятся где-то рядом, в нескольких шагах. Савка дышал ртом, чтобы случайно не чихнуть. Он весь превратился в слух.
Но заговорил не колокол. Сверху, с неба, раздался знакомый мальчишеский голос:
— Тятя? Спускаюсь!..
А с земли рядом с Савкой прозвучал грозный ответ:
— Я те спущусь!.. Еще три раза вдарь для верности!.. Слышишь? Начинай!
Где-то в вышине зашумело, словно кто-то тяжелый прыгнул с сука на сук. Затем ударил колокол.
Не успел отзвучать последний отголосок, как Савка все разгадал и пустился наутек. Теперь он не думал об осторожности. Лишь бы скорей унести ноги, добраться до ребят, до деревни, а там…
— Стой! — обрушилось сзади на Савку, и какой-то металлический предмет, с легким звоном задевая за кусты, пролетел мимо и ударился в землю.
«Топор!» — мелькнула у Савки мысль. Он вильнул вправо, наткнулся плечом на дерево и упал. Чей-то каблук вдавил его колено в землю, сильная рука схватила за шею пониже затылка, приподняла и поволокла в сторону. От пронизывающей боли Савка потерял сознание. Потом оно прояснилось. Его все еще волокли куда-то по колючим кустам. Секундная остановка… Опять звякнуло лезвие топора… И последнее, что он услышал, — испуганный женский крик:
— Что вы делаете!
Затем Савка полетел в пропасть и лишь краешком глаза заметил в стороне между деревьев смутную фигуру женщины.
А Кузька с Павлухой в это время выполняли приказ — терпеливо ждали своего командира. Правда, они лежали уже не на том месте, где оставил их Савка. Первый удар колокола так их напугал, что они опрометью бросились от реки и пробежали без оглядки метров триста. Здесь в них заговорила совесть. Они остановились, улеглись в траве и при каждом ударе колокола сжимались в комочки, но больше не отступали ни на шаг.
Им чудились крики с жальника. До них доносился шумок из деревни, и они поняли, что кое-кто из атитевцев проснулся и вышел на улицу. Но между собой Кузька и Павлуха не разговаривали. Потрясение было слишком большим. Оно обессилило ребят. Они только и могли молча лежать и ждать. И они ждали, пока небо на востоке не прояснилось. Гаркнул петух. И, как в сказке, ребята очнулись от петушиного крика.
— Что же это? А? — спросил Кузька. — Пропал ведь…
Павлуха встал, посмотрел в сторону жальника. Хмуро высились на холме темно-зеленые с просинью вековые сосны. Ни души. Загадочно голубела подернутая туманной дымкой гладь омута.
Ребята посовещались и пошли в деревню — прямо к избе Ефимихи…
Еще не было и половины седьмого, а на лужайке у полусгнившей бани деда Алеши стал собираться народ. Петр Ефимов рассчитал правильно. Несмотря на то, что многие второй раз слышали ночью звон с жальника, говорили об этом неохотно, да и то только бабы. Уж очень ярко, приветливо светило солнце, и слишком много людей было вокруг, чтобы серьезно толковать о колдовских колоколах. Зато другой вопрос обсуждался во всех деталях.
Дед Алеша, которого мучила бессонница, видел на зорьке, что Троицын запряг свою лучшую лошадь, погрузил на телегу какие-то мешки и вместе с Минькой тайком уехал из деревни. По всему было видно, что Троицыны собирались в дальнюю дорогу. Об этом и разговаривали мужики, ожидая, когда появится Петр Ефимов и откроет собрание.
— Может, от колхоза сбежал! — предположил дед Алеша. — Троицын — он его, как черт ладана, боится!
— А ты не боишься? — с усмешкой спросил кто-то из мужиков. — Отберут твою баню — будешь знать! Придется париться в печке!
— Там напаришься! — вмешался другой. — Она у него топится раз в году!
Кругом рассмеялись. Но дед Алеша не обиделся.
— А чего колхоз? — сказал он. — Мне его бояться нечего! Даже наоборот! Вот попомните мое слово — все там будем! Да еще как заживем! Только не время сейчас — переждать требуется! Сумление колокола навели… Неспокойно стало… А в колхоз надо с чистой головой лезть!
— Как в петлю? — послышался чей-то голос.
— В петлю и с грязной сойдет! — нашелся дед. — А колхоз — дело доброе… Русский мужик как драться, — так скопом, а как работать, — так по одному! А я понимаю, что и работать скопом ловчее будет!
— Особо с тобой! — ответил тот же голос.
Этот спор длился бы еще долго. Страсти только разгорались. Но вдруг притихли бабы. Невольно умолкли и мужики. Те, кто сидел, вскочили на ноги. И все увидели Петра Ефимова. Он шел по тропке от реки и нес кого-то на руках. Сзади понуро брели Кузька и Павлуха. Чем ближе подходили они, тем тише становилось в деревне. Не шелохнувшись, стояли люди, чувствуя, что случилась беда.
Петр с желтым, без кровинки, лицом вошел в толпу с сыном на руках. У Савки глаза были закрыты. На губах лопались розоватые пузырьки — он дышал.