Он не удивился и не испугался, когда во двор неожиданно ввалилась ватага деревенских мальчишек, во главе с Никитой Храповым. Захарка отложил топор, посмотрел на них, вздохнул, покорный судьбе, и подумал: «Бить будут… Ну и пусть! Хоть бы совсем затюкали…»
— Куда галстук девал? — грубовато спросил Никита.
— Бей уж! Чего там разговаривать! — ответил Захарка и снова вздохнул, хлюпнув носом.
— Сопли потом распустишь! — крикнул Никита. — Отвечай, что спрашивают!
— Спрятал…
— Где?
— В дупле…
— Врешь!
— Не вру…
— Неужто сохранил? — спросил Никита, чувствуя прилив тепла и жалости к отчаявшемуся, оставленному всеми Захарке.
— Сохранил… Месяц назад бегал — лежит целехонек в банке из-под чая… И крышка даже не поржавела… Дупло-то глубокое — дождь не заливает… сухо…
Никита посмотрел на мальчишек и, повелительно махнув рукой, сказал:
— Отойдем в сторонку! А ты, Захарка, подожди…
Захарка послушно остался на месте, а ребята отошли к изгороди и зашептались.
Минуты три продолжалось это томительное для Захарки совещание. Наконец оно закончилось, и Никита объявил решение:
— Проверку тебе устроим… Беги за галстуком! И чтоб больше никто тебя без него не видел! Выдержишь — поверим, что ты наш!..
Никита свистнул, и мальчишки оставили растерявшегося Захарку одного. Он переступил с ноги на ногу, снова взялся за топор, расколол пару круглых поленьев, наложил на руку охапку дров, но вдруг бросил их на землю, повернулся на одной ноге и вылетел со двора.
Бежал он тропкой, по которой год назад семенили нетвердой рысцой его окровавленные, исполосованные вожжами ноги. Он и сейчас помнил, как саднило спину, как жгло плечи. Озверевший отец избил его тогда до полусмерти. Чудом удалось Захарке убежать из сарая, где происходила расправа. В припадке ярости отец бросил сорванный с шеи сына галстук на чурку и кинулся в угол за топором, чтобы изрубить кумачовый треугольник на кусочки.
Этим и воспользовался Захарка — схватил галстук и выскользнул из сарая.
Сначала галстук лежал в дупле без всякого футляра. А через неделю, оправившись после побоев, Захарка нашел жестяную банку из-под чая и вложил в нее измятый комочек материи, из-за которой дней шесть не мог ни встать, ни сесть.
Приговор отца был страшен и краток:
— Увижу еще с красной селедкой или в компании с красноселедочниками — убью!
И Захарка знал — так и будет. С тех пор он избегал ребят.
…Ветвистая липа встретила Захарку, как старого приятеля, тихим ласковым шелестом листьев. Вокруг дупла, точно часовой у важного объекта, безостановочно кружилась полосатая оса. Захарка с ходу запустил в дупло руку, вытащил банку, приоткрыл ее. Галстук был на месте…
Возвращаясь домой с красным галстуком на шее, Захарка готовился к злому визгу и притворным причитаниям бабки Мотри. Но старуха оказалась хитрее своего дубоватого, по-бычьи глупого и свирепого двоюродного брата. Увидев на Захарке галстук, бабка произнесла нараспев:
— И правильно!.. Черту служить — с рогами ходить! В чужой кафтан влезай, а дело свое знай!
Захарка не понял тайных мыслей старухи. Он от души обрадовался такому обороту и в благодарность наколол дров на неделю вперед.
Вторая встреча с ребятами произошла у Захарки в тот же день вечером. Его перехватили на дороге, ведущей к колодцу, окружили. Вовка Дроздов пощупал Захаркин галстук, поправил его, сказал, прищелкнув языком:
— Сохрани-ил… Верно…
— Но это не все! — вмешался Никита.
И Захарка получил в тот вечер первое пионерское задание.
Никита любил ставить вопрос ребром. Он так и заявил:
— Будешь разоблачать свою колдунью!
Захарка был готов выполнить любой приказ. Его только чуточку обидело, что Никита сказал «свою колдунью». Захарка робко возразил:
— Вовсе она не моя!
— Ну, не твоя! — поправился Никита. — Какая разница… В общем, разоблачай! Как что заметишь, — сыпь к нам! Вместе придумаем, что делать!
Захарка не знал, с чего начать разоблачение бабки Мотри, но она сама помогла ему.
Вернувшись с двумя ведрами воды, Захарка перелил ее в кадушку, стоявшую в сенях, вошел в темную избу и, полный светлой радости, прыгнул на теплую лежанку. Ему хотелось полежать в тишине с открытыми глазами, подумать, помечтать. Но где-то у окна зашевелилась бабка. Она что-то проворчала про себя и окликнула Захарку:
— Чего рань такую на печку забрался?
Захарка не ответил — думал, отвяжется старуха, но та не унималась:
— Ты бы на посиделки пошел… Теперь тебе вовсюду вход открыт: галстук — что пачпорт! Иди-ка к молодежи, повеселись с колхозничками… И мое дельце заодно справишь.
Захарка насторожился.
— Какое?
— Простецкое… Дам тебе два кисетика с лекарством. Ты его на пол высыпь, когда танцы начнутся.
Бабка хихикнула и добавила:
— Пусть колхознички потешатся да почешутся!
— Давай! — охотно согласился Захарка и спрыгнул с печи, догадавшись, что нельзя упускать удобный момент.
Вскоре оба кисета очутились в руках мальчишек, срочно собранных Никитой в недостроенной части коровника.
Никита первый ощупал в темноте матерчатые комочки.
— Мягкие, — сказал он. — Вроде бы песок или опилки… Ведьма чертова!
— Забросим их подальше куда-нибудь! — предложил осторожный Вовка Дроздов.
— Струсил? — насмешливо спросил Никита.
— Не струсил… Просто — зачем с этим возиться? Кто ее знает, чего она напихала в них!
— А чего она могла напихать-то? Хуже сухого навоза ей и не придумать!
Захарка в спор не вмешивался. Но другие ребята поддержали Вовку. У них шевелился внутри темный, стыдливый страшок.
— Выкинь ты эту дрянь… Мало ли что… — сказал один из пионеров.
Никита разозлился.
— Разоблачители! — крикнул он. — Чтобы разоблачить, надо самим не верить! А вы… глупую старуху испугались! А мне плевать на нее — сейчас пойду и высыплю! И никому ничего не будет!
Никита решительно вышел из коровника. Мальчишки — за ним. У большой избы ребята остановились. Посиделки были в разгаре. На улице моросил мелкий дождь, а в избе тепло светились три керосиновые лампы. Долетал веселый гомон и громкие переливы гармони.
— Всем нельзя, — сказал Никита. — Заметят… Стоите тут, хр-рабрецы!..
На посиделках было людно и жарко, как в бане. Девчата пели вполголоса. Один из парней плясал. Половицы дрожали и скрипели под здоровыми быстрыми ногами, откалывавшими замысловатые коленца.
Никита потолкался в тесноте, выбрался в передние ряды круга, образовавшегося вокруг плясуна, развязал тесемки на кисетах и, заложив руки за спину, вывернул матерчатые мешочки наизнанку.
Как-никак, а сердечко екнуло у него в ту секунду. Но ничего сначала не произошло, лишь запахло чем-то острым, пряным.
Гармонист, не переставая играть, потер нос локтем, сморщился и чихнул. Пальцы сбились с ладов. Гармонь умолкла, а гармонист чихнул еще раз. За ним наперебой зачихали все. Потом начали чесаться. Кто-то невидимый, неисчислимый прыгал на голые ноги, забирался в рукава, покусывал, щекотал, вызывал зуд.
Тревожное недоумение охватило находившихся в избе. Чихая и тайком почесываясь, девчата смущенно смотрели на парней, пытаясь незаметно устранить причину нестерпимого зуда. Но это им никак не удавалось. Одна за другой они начали выскакивать в сени.
Никита оторопел. Он готов был поверить, что своими собственными руками выпустил из кисетов непонятную дьявольскую силу.
Никита стоял посреди избы, как вкопанный, пока гармонист не завопил во все горло:
— Блоха!.. Блохи, братцы!..
После этого крика Никита ожил, почувствовал запах тертого перца, чихнул, сгреб с босой ноги целую дюжину блох и рванулся на улицу, куда уже устремились с ревом и хохотом все участники неудачных посиделок.
Урок бабки Мотри не прошел для ребят даром. Во-первых, Никита дал мальчишкам слово никогда не идти против мнения большинства. Во-вторых, пионеры поняли, что недооценили старуху. Она оказалась не такой уж безвредной шептуньей.
Долго ломали ребята голову, стараясь отгадать, как бабка сумела собрать в мешочек тысячи блох, но так и не догадались. Мальчишки по очереди упорно и старательно осмотрели на следующий день сохранившиеся у Никиты кисеты. В одном осталось немного молотого перца. Тут никаких тайн не было. В другом у шва виднелись прилипшие опилки — и всё. Никаких следов! А еще вчера в мешочке кишмя кишели кусачие прыгучие насекомые, разогнавшие посиделки.
Никита брезгливо кинул кисеты в крапиву и сказал:
— Предлагаю произвести у старухи обыск! У ней там, может, целые сундуки с блохами!
— Блох не видел, — отозвался Захарка. — А клопов и тараканов полно.
— Все равно обыщем! Как, ребята?
— Не обыщем, а… — Вовка Дроздов запнулся, подыскивая более мягкое слово: — Просто посмотрим. За обыск, знаешь…
Решили не откладывать дело в долгий ящик. Захарка побежал домой — на разведку. Бабки в избе не было. Он подал через окно условный знак, и ребята заполнили неопрятную избу старухи.
Говорили шепотом. Ходили осторожно — на цыпочках, чтобы не шуметь.
— Начать надо с клети, — посоветовал Захарка. — Там она с больными шушукается…
Скрипнула дверь полутемной клети. В таких чуланах колхозники обычно хранят молоко, масло и другие продукты. Но клеть в избе бабки Мотри была особая. Из угла в угол тянулась веревка. На ней висели высушенные крысы, лягушки и кроты. На бочке под крохотным оконцем сидело чучело нахохлившейся совы, а напротив виднелась в полумраке черная кошка с живыми горящими глазами. Неподвижная, как и сова, она вдруг шевельнула головой и фыркнула. Мальчишки попятились.
— Да не бойтесь! Кошка-то настоящая! — объяснил Захарка. — А вот тут у бабки аптека.
Ребята подошли к двум полкам. На верхней лежали вялые, блеклые стебельки растений с чахлыми, неопределенного цвета листьями. На нижней — бумажные кульки и литровая бутыль с мутной жидкостью.