в мальчишеской запальчивости слова: «Я б себе язык откусил!» Они показались наивными, глупыми. «Фашисты и без его языка догадаются! Спустятся в колодец — и конец Васе и всему! Вместо своих по тайному ходу пойдут в тыл враги!»
Бадья отделилась от воды и потащила за собой Ерему. Он с огромным усилием разжал пальцы и, погружаясь в ледяную воду, последний раз увидел высоко над головой небесную голубынь, просочившуюся между бадьей и стенками колодца…
Долго лежал Вася над колодцем. Он не звал Ерему, не кричал — знал: не поможет. Не плакал. Он лежал, как мертвый. Потом встал, зажег две свечи. Одну оставил гореть у колодца, а с другой пошел дальше.
Он не был так осторожен, как раньше: шагал не глядя под ноги и окончательно пришел в себя только тогда, когда пол дрогнул и стал опускаться. В этот миг он подумал о карте и сделал отчаянный прыжок вперед.
Свеча потухла. Вася зажег ее и осмотрелся. Сзади него на полу почти во всю ширину коридора чернел зазор. Только справа и слева вдоль стен виднелись узкие безопасные обходы. Вероятно, это и был один из «фокусов», о которых предупреждал ребят дед Михей. Когда-то ловушка работала исправно. Каменная плита свободно вращалась вокруг невидимой оси. Стоило наступить на плиту, как она поворачивалась и человек падал вниз — в глубокую яму под полом. Со временем нехитрый механизм попортился. Плита подалась под тяжестью Васи, но не повернулась до конца. Это и спасло его.
Теперь он пошел не посередине коридора, а у самой стены, освещая перед собой каменный пол.
Связной командира разведроты, пожилой ефрейтор Добромамин, прозванный разведчиками Мамкой, нес в солдатском котелке завтрак для капитана Чухнина.
Землянка командира роты была выкопана под развалинами древней крепостной стены. Это было удобное место, надежно защищенное от прямых попаданий крутым валом замшелых камней.
Ефрейтор держал котелок в вытянутой руке и, пробираясь между обломками, раскиданными недавним артналетом, по-стариковски ворчал:
— Не поешь — ноги не потащишь!.. А еще ругается! Вот откажись-ка от еды, так я не так с тобой разговаривать зачну!..
Эта угроза относилась к капитану Чухнину. Командир разведроты был на двадцать лет моложе своего связного. И ефрейтор в бытовых вопросах не считался с воинской субординацией. Он любил командира, как сына, и по-отцовски отчитывал его за пренебрежение к таким важным вещам, как баня, еда и чистое белье.
Откинув плащ-палатку, прикрывавшую вход в землянку, ефрейтор спустился вниз и увидел голову капитана, освещенную притушенной коптилкой. Чухнин спал, уронив голову на стол, собранный из трех ящиков из-под снарядов. В левой руке у капитана торчал обкусанный ломоть хлеба. В землянке пахло жженой шерстью.
— Ах ты, беда какая! — воскликнул Добромамин и поспешно отодвинул коптилку, на которой подпалился жесткий всклокоченный чуб капитана. — Чисто младенец!.. Спит и ничего не чует!..
Чухнин не пошевелился.
Ефрейтор сокрушенно покачал головой и принялся убирать стол. Потом он вытер рукавом гимнастерки алюминиевую ложку, отрезал кусок хлеба, наложил в крышку кашу и протянул руку, чтобы разбудить капитана. Но что-то остановило связного. Рука не опустилась на плечо командира: уж очень сладко он спал.
Да и как было не спать. После того как стало ясно, что разведчик Смоляков погиб, капитан Чухнин не уходил с переднего края и почти не отдыхал. Он больше не мог рисковать людьми и пытался сам нащупать во вражеской обороне лазейку, которая была бы сравнительно безопасной. И, наконец, план новой операции созрел. Капитан позволил себе заснуть на часок, чтобы к ночи быть свежим и лично руководить сложной операцией.
Добромамин знал это и правильно рассудил, что сейчас сон более необходим, чем пища. Ефрейтор посмотрел на нары.
— Хоть бы лег! Что за спанье сидя! — пробурчал он и вдруг увидел, что капитан сидит разутый. Запыленные сапоги и грязные портянки валялись рядом.
Ефрейтор даже крякнул от огорчения. Схватив свою шинель, он постелил ее на пол и по одной переставил босые ноги командира с холодной земли на сукно. Затем Добромамин еще раз осмотрел капитана, буркнул: «Ну, спи!» — и на цыпочках пошел к выходу.
Когда он уже поднимался по земляным ступенькам, сзади раздался громкий скрип и грохот упавших ящиков. Связной обернулся. В землянке было темно. Капитан что-то мычал недовольным, сонным голосом. Над столом совершенно необъяснимым образом светилась широкая щель. На фоне этой светлой полосы показалась голова капитана.
— Пригнись! — закричал ефрейтор и бросился вниз. Ему казалось, что из светящейся щели сейчас раздастся выстрел и командир будет убит. Связной облапил полусонного капитана и силой пригнул его книзу.
— Ты… Ты, Мамка, чего? Обалдел? — рассердился Чухнин, окончательно придя в себя. — Почему темно? И что это все…
Он не закончил — увидел светящуюся в темноте щель. Свет мигнул, показалась чья-то тень, и кто-то крикнул из-за стены:
— Эй! Свои иль чужие?.. Отвечайте, а то гранатами закидаю!
Все это было настолько непонятно, что и командир и его связной ничего не ответили.
— Слышите? — снова раздалось из-за стены. — Считаю до трех!.. Раз!..
На последнем слове голос сорвался от напряжения, за стеной закашляли.
— Никак шкет какой-то? — удивился ефрейтор и закричал: — Я вот тебе дам гранаты, шельмец! А ну, вылазь живо!
За стеной замолчали. Свет пропал.
Вася задул свечу и прислушался к выкрикам, доносившимся из щели. Ефрейтор Добромамин сыпал такими забористыми, чисто русскими словечками, что ошибиться было невозможно — подземный ход привел Васю к своим.
— Хватит! — остановил поток солдатского красноречия капитан Чухнин. — Дай, я поговорю… Эй, ты! Гранатометчик! Вылезай, пока не поздно!
— А вы помогите! — ответил Вася. — Заело камень… Подтолкните от себя!
— Действуй! — приказал капитан Добромамину. — И свету дай! Посмотрим, что за гость из тартарары!
Ефрейтор нащупал потухшую коптилку, зажег ее, отодвинул от стены опрокинутые ящики, служившие столом, и потянул за скобу, торчавшую из камня. Плита со скрипом сдвинулась — щель расширилась. Капитан вынул пистолет из кобуры и приблизился к образовавшемуся лазу. Но Вася появился не сверху, а снизу, из-под камня, который встал ребром. Мальчонка такт торопился, что уткнулся головой в колени ефрейтору. Добромамин отскочил с испуганной руганью, а Вася поднялся на ноги и огляделся.
— Верно… свои… — произнес он и вдруг разрыдался; и долго удивленные разведчики ничего не могли добиться от него. Всхлипывая, мальчик повторял только одно слово — Ерик…
Наблюдательный пункт — место, как правило, неспокойное. Противник постоянно охотится за наблюдателями. Никому не хочется, чтобы чужие глаза выведали тайны обороны. Дом с высокой крышей, отдельные, возвышающиеся над лесом деревья, высотки, господствующие над местностью, — все так называемые объекты, удобные для наблюдателей, почти ежедневно подвергаются обстрелу.
Был у гитлеровцев прекрасный наблюдательный пункт — колокольня. Расположенная на бугре, высокая, она давала возможность глубоко заглядывать в расположение советских войск. И, как ни странно, в эту колокольню ни разу не попал ни снаряд, ни мина. Фашисты не понимали, в чем дело, пока кто-то из офицеров не объяснил, что колокольня древняя и представляет для русских большую историческую ценность.
Наблюдатели и корректировщики поселились за старыми каменными стенами прочно и удобно. Они чувствовали себя в полной безопасности.
Когда взвод разведчиков проник подземным ходом в подвал колокольни, свободные от дежурства на НП гитлеровцы и повара трех кухонь, прятавшихся за колокольней, собирались ложиться спать. Один из фашистов уже лежал и пиликал на губной гармошке. Остальные подпевали хриплыми, нестройными голосами.
Капитан Чухнин подождал, пока последний солдат взвода не пролез через узкий лаз тайного входа. Разведчики бесшумно окружили центральный отсек, в который вели четыре низкие сводчатые арки.
— Прекратить концерт! — негромко, но внятно произнес по-немецки капитан, появляясь в центральном отсеке.
И разом все четыре арки ощетинились дулами автоматов. Фонари, висевшие под сводом, освещали спокойные лица разведчиков.
— Будет шум, — перестреляем всех! — просто, по-домашнему предупредил капитан и добавил: — Руки!
Ошеломленные гитлеровцы подняли руки, а тот, что играл на гармошке, вытянул их перед собой. Гармошка осталась во рту и попискивала в такт порывистому испуганному дыханию.
Капитан посмотрел на гармошку, усмехнулся, ткнул фашиста автоматом в живот и спросил:
— Сколько солдат наверху?
Гитлеровец вытолкнул языком гармошку.
— Трое…
— А вокруг колокольни?
— Часовые… Два…
Капитан подал знак. Часть разведчиков исчезла в темноте. Оставшиеся собрали оружие гитлеровцев и вывели их из подвала в подземный коридор. Вскоре приволокли туда же двух часовых и трех наблюдателей. Ни одного выстрела не раздалось под сводами старинной колокольни. У телефонных аппаратов уселись переводчики, специально присланные из штаба дивизии для участия в операции. На редкие вызовы зуммера они отвечали по возможности односложно.
— Яволь!.. Все в порядке!..
Разведчики капитана Чухнина заняли вокруг колокольни круговую оборону, а прибывшие саперы соорудили легкий помост, лестницу и все это опустили в колодец. Теперь переход из нижней галереи в верхнюю стал удобным и более надежным, чем веревка, привязанная Васей.
Операция началась ровно в полночь. А к двум часам в тылу врага скрыто сосредоточился довольно большой отряд автоматчиков, залегших на бугре под колокольней и вдоль родника, у обломанного чугунного креста.
В 2 часа 30 минут дружно заговорила советская артиллерия. Били точно, первыми залпами накрывая цели, отмеченные разведчиком Смоляковым. А в три часа началась атака. Гитлеровцы ожидали ее, зная, что артподготовка обычно предшествует штурму. Сотни осветительных ракет взмыли в небо над передним краем. Заработали фашистские пулеметы. Но неожиданный удар в спину — со стороны колокольни — заставил их замолчать. В гитлеровской обороне образовались ворота, в которые устремились штурмующие подразделения советской пехоты.