О вечном и преходящем — страница 39 из 86

без­жизненным; поэтому даже литература перестает интере­совать людей именно потому, что у них понизилась способность сопереживать. Им более близки ужеготовые картины.

Телевизорпредлагает взамен книг образную имита­циюдействительности, притом насыщенную самыми грубыми страстями. Многочасовые телевизионные пере­дачи ещеболее угнетают механическую память челове­ка,наполняя ее огромным объемом информации, почти ненужной, а также подавляют его эмоциональную па­мять посредством картин убийств, садизма и секса.

У современного человека пропадает чувствоассоциа­тивнойсвязи между предметами и событиями. У него исчезает чувство гармонии и красоты. В результате все­го этого у наших современников молитва сталамертвой и поверхностной. Они говорят слова молитвы, не вникая в них, не переживая их эмоционально. Во времямолит­вы они похожи на тяжелобольного,который то прихо­дит в сознание, тоснова теряет его на продолжительное время.Только борьба со страстями может раскрепостить духовные чувства ирелигиозные интуиции, благодаря которымчеловек чувствует себя принадлежащим к двум мирам. Только жесткий отсеввнешних впечатлений и информации даетвозможность творчески перерабаты­вать те знания, которые приобретает человек, ите реа­лии, с которыми он встречается.

Безмолвие для пустынников и затворников было условием, при котором происходилагармонизация их душевных и духовных сил, когда механическая память служила творческой памятью, предоставляя ей нужныйматериал, а творческая память, как зодчий, воздвигала строение. Что происходит с пустынником? Когда онмо­лится, то освобожденная творческаяпамять соединяет­ся с эмоциональной памятью и как будто в привычныхсловах молитвы с каждым разом открывает все новое. Слова молитвы настолько глубоки, что в них всегда будет открываться новое. Наши эмоции никогда непо­вторяются, поэтому во внутреннем переживании слова молитвы будут восприниматься как новое. Поэтому Иоанн Кронштадтский³¹¹ советовалчитать молитву так, как будто тычитаешь ее в первый раз, чтобы активизи­ровать творческую и эмоциональную память, придавлен­ную прессом механической памяти. Для затворниковкаждое слово было новым не по форме, а по содержа­нию, поэтому их молитва была духовным творчеством,е изобретательностью, а раскрытиемдуховного потен­циала, прикосновением к бездонной тайне метафизиче­ского бытия.

Мы говорили только об одной сторонечеловеческой молитвы, адругая - благодать Божия, которая очищает и одухотворяетдушу человека, возводит ее еще ближе к совершенству, однако действует начеловека настоль­ко, насколько сам человек готов к принятию благодати. Поэтому молитва неразрывно связана со всей жизньючеловека, с его духовной борьбой со страстями и грехом. В пустыне и затвореособенно ясно чувствуется душой неестественностьгреха и его непосредственная связь с демоническиммиром. Для человека, потерявшего духов­ноечувство и живущего страстями, грех представляет­ся в привлекательном виде, а последующее за грехом разочарование быстрозабывается, и человек снова стре­мится быть обманутым собственной страстью.Механи­ческая память, подавляяэмоциональную память, еще болеедезориентирует человека и делает его беспомощ­ным перед огненными испытаниями страсти.

Проклятие нашего века в том, что мы потеряли мо­литву.Потеряв молитву, мы теряем реальное ощущение Бога. Мы произносим слова молитвы, нокак бы переби­раем их, как перебирает ребенок камешки. Наш ум может или обленилсявникнуть в их смысл. Наше серд­це глухо к ним. Мы ищем привычного широкого пото­ка информации,поэтому во время молитвы ум человека окружен целой тучей помыслов. Потерявреальное чувство Бога, человек становится бытовым материалистом; который молиться,как нужно, не может, а Евангельские заповеди исполнять не хочет.

Святые Отцы говорят: благодать приходит темпутем, которымона ушла. Поэтому нам надо отказаться от не­управляемого потока информации,чтобы заключить в держать нашум в «тесноте» молитвенных слов, и тогда, послемногих трудов, мы войдем через узкое подземелье в сокровищницу, и перед нами откроется новый мир (вернее, егопреддверие), о котором сказал апостол Па­вел:«Ухо не слышало, око не видело, и на сердце чело­веческом не восходило»³¹². Это луч вечного света и тени божественной красоты.

О слове

Что такое человеческое слово? Ни один философ не дална это удовлетворительного ответа, и вряд ли когда-нибудь ответ будет найден,так как слово возникает в глубине души, недоступной нашему наблюдению, и затемпереходит в область сознания. Материалистическая психология назвала дар словавторой сигнальной системой, но это беспомощная натяжка, так как сигнал - одномерен,а в слове потенциально содержится целая сумма информации, которая раскрываетсяв контексте синтаксических построений. Слово многомерно и пластично, тогда каксигнал семантически однозначен и указывает только на одно строго определенноеявление. Слово представляет собой символ, в котором закодирована информация.Человек, общающийся с другим через слово, влагает в него заданную информацию,которую хочет передать собеседнику, а тот воспринимает словесную информациючерез дешифровку слова, при этом, дешифровка становится во многоминтерпретацией, то есть она воспринимается индивидуально, преломляясь черезчеловеческий интеллект и принимая условный вид и субъективную окраску.

В древних языках количество существительных иприлагательных было меньше, чем в современных (наполненных и отягощенныхварваризмами), но от этого речь не была беднее, так как глагольных форм былобольше, и поэтому фраза обладала динамикой, пластичностью, гибкостью иупругостью, и могла передавать состояние предмета, как бы схватывая его налету.

Современная речь имеет огромное количество слов, ноэто привело к большему дроблению мысли, большей хрупкости фразы. Немощь мыслиискала себе компенсацию в количестве слов и делала речь более статичной иповерхностной.

Нам дороги древние языки именно потому, что онипередают явления не в умерщвляющем анализе, а в их динамике. Если мы сравнимПсалтирь на древнем и современном языках, то увидим, что древние языкииндуктируют глубокие душевные переживания, а современные языки принадлежатбольше к области сознания, и в таком динамичном творчестве, как молитва, онипредставляются немощью слова.

Почему святые любили молчание? Потому что многословиеобычно противоположно глубине мышления. Слово должно быть выявлением назревшеймысли, а в многословии преобладают страстно-чувственные импульсы, поэтомумногословный человек часто спохватывается и жалеет, что он сказал лишние слова.Но это еще одна сторона беды: общение через слово требует большой затратыдушевной и нервной энергии. В рождении слова или в творении слова участвуетдуша человека, при этом знание души переходит в кодированный потенциал, затемпроисходит дешифровка слова и внесение в память заложенной в нее информации.Это ведет к огромной затрате душевных сил, к поверхностному мышлению,неспособности глубоко вникать в главные проблемы и вопросы жизни. Поэтомуболтливые люди обычно остаются до смерти пустоцветами.

Злоупотребление даром слова ведет к оскудению молитвы.Слово, оземленное, профанированное и вульгарное, привыкшее вращаться в сферевременного и видимого, не может так легко трансформироваться в слово,обращенное к Богу, в слово молитвы и, поэтому, молитва остается чуждой сознаниюсердца. Это еще одна причина, почему современному человеку так трудно молиться:потому что он не предохраняет себя от многословия, потерял способность кразмышлению и живет в атмосфере какого-то непрекращающегося блудословия.

Один из отцов сказал: «Когда у человека постоянно открываются уста, тоон теряет душевную теплоту, - какзимой остывает комната, в которой часто открыва­ются двери». Впрочем, сделаем существенную оговорку: Многословие - это не простое количество сказанных слов, как бы их арифметическая сумма, а обилиеслов при скудости мысли, когда словане поясняют, а скорее скрывают, какбы топят в своем потоке смысл речи. Для того, чтобы ребенку научиться говорить, нужно несколь­ко лет; адля того, чтобы научиться молчать, часто не хватает целой жизни. ПреподобныйАрсений Великий говорил: «Я часто раскаивалсяо своих словах, но ни­когда я непожалел о своем молчании». Именно поэтому мысль аскетов была глубока, а словообладало духовной силой.

Печать Каина и Авеля

Человечество похоже на тяжелобольного,который не хочет расстаться со своей болезнью и, лежа в собствен­ных нечистотах, считает, что иначе житьнельзя. Воз­можно ли для такого человекаисцеление? Наверное, нет.

Человечество адаптировалось к самым гнусным и скверным грехам. То,что раньше считалось позором, те­перь называют свободой; то, что раньшевозмущало со­весть человека, теперь стало обыденным и привычным. История становитсяпохожей на стремительный обвал. Можно ли остановить его, можно ли воздвигнутьпре­граду?Мы думаем, что это не в человеческих силах. Если бы была возможность возрождениячеловечества, тогда не был бы написан Апокалипсис. Если бы какой-нибудь правитель или царь решили возродитьблагоче­стие и искоренить разврат и порок людей железной рукой, то их назвали бы врагами человечества илибезум­цами; они были бы обречены наизгнание, позор или смерть. Этотпоток грязи, обрушившийся на землю, не­льзя остановить, как нельзяприказать реке течь от устья к истоку.

История человечества полна жутких картин преступ­лений. Но тогда,наряду со злом, существовало добро, и в анналах истории мы можем найти не менее порази­тельные картинывеличия человеческого духа. Теперь людейпоражает новая болезнь, более страшная, чем СПИД, - это паралич человеческого сердца, это само­замкнутость и отчужденность людей друг от друга,это безразличие человека к человеку.

В этом мире гаснут последние лучи любви. Я помню картину: тучи навислинад горизонтом, идет долгий осенний дождь, заходящее солнце тускло светит сквозь облака, застилающиенебосвод, и сетку моросящего дождя, подобного дыму. Оно кажется бледным, едва раз­личимым пятном, которое догорает у края