исповедь, только без покаяния.
«Есть в напевах твоих сокровенных», - именно не всловах, а напевах - в том, что лежит под словами, что спрятано от внешнеговзора, но заставляет звучать сокровенные струны души.
«Роковая погибели весть», - «роковая» - неизбежная,«погибели» - плененная демоном душа чувствует свою погибель, но не можетспастись, уйти, убежать, как птица, прикованная глазами змеи. «Весть» - сердцеслышит при жизни весть о своей смерти.
«Поруганье заветов священных», - не просто отрицаниеили отречение, а поругание, желание осквернить и втоптать в грязь то, чему каксвятыни, поклонялась душа. Эта необходимая жертва демонам.
«Поругание - счастия есть», - в любви к демонам, ввыборе его, нет ни радости, ни счастья, но только падение вниз, котороевоспринимается на мгновенье, как полет.
«И такая влекущая сила», - он чувствует охваченнымчьей-то посторонней силой, как бы увлекаемой потоком реки, которому не в силахпротивиться пловцу.
«Что готов я твердить за молвой», - повторять то, чтоиспытано мной вслед за сатанинским преданием.
«Будто ангелов ты низводила, Покоряя своей красотой»,- это не апокриф из книги Эноха, повествующий о падении ангелов, прельщенныхкрасотой дочерей Каина - племени, в котором возникло искусство, - но падениедуш, ищущих и не нашедших Бога, которые влюбились в земную душевную красоту,отраженную, как в кристалле, в поэзии и искусстве, и через них отдали душу своюхтоническим божествам329.
«Зла, добра ли? Ты вся - не отсюда», - он чувствует,что в творчестве действует не только человеческая душа, но в него включенынекие неведомые космические духи, которых он боится назвать своим именем.
«Мудрено про тебя говорят», - по-разному говорят отебе, но те, кто служит тебе, не могут или не хотят понять тебя до конца, онибоятся взглянуть на твой лик, как на лик Горгоны.
«Для иных ты - и муза, и чудо», - одни живут тобой;твоя красота кажется им постоянным чудом.
«Для меня же - мученье и ад», - его глубокиепоэтические интуиции открыли лик того, кто нашептывал ему слова его песен. Онувидел его темные тени в своем сердце - это нарастающие муки, которые должныпревратиться в беспросветный мрак и ад. Блок говорит о начале своего полета -падения.
«Я не знаю, зачем на рассвете, В час, когда уже небыло сил», - после ночи бесплодных исканий потерянного неба на земле,обессиленная и впадшая в отчаянье душа обручает себя неведомому духу.
«Не погиб я, но лик твой заметил», - не кончилась мояжизнь, я увидел фосфорический свет твоего лика, который явился душе, потерявшейБога, когда нечего было ей терять.
«И твоих утешений просил», - утешение в иллюзорнойземной красоте, которая должна была заменить вечность. Вечность без Бога сталадля Блока чужой и ненавистной. В одном из своих стихотворений он пишет:
«Это - бездна смотрит сквозь лампы -
Ненасытно-жадный паук».
Блок просил утешений у падшего ангела, как нищийпьяница просит вина у дверей таверны. Но он мог быть всем, кроме одного -посредственностью, поэтому не в силах был до конца обмануть себя,удовлетвориться миром иллюзий; его мистическое чувство знало, кто еготаинственный собеседник. Поэтому Блок в одном из своих стихотворений написалслова, похожие на конвульсии боли:
«Зарыться бы в теплом бурьяне,
Забыться бы сном навсегда,
Молчите, проклятые книги,
Я вас не писал никогда!» 330
Он как бы молил, чтобы огни испепелили его горькийрай, но не в силах был поднять глаза к небу. Этот трагизм корифея поэзии, кнесчастью безысходный, похожий на агонию, на самом деле не антикультура иобскурантизм; просто Блок увидел то глубокое, что было скрыто от других поэтов.
У Есенина331 - поэта такого же внутреннего драматизма, как АлександрБлок - есть стихотворение аналогичное «Музе», это поэма «Черный человек»332. Здесь таинственныйсобеседник как бы сращивается с душой и становится ее двойником. Есенин видитего перед собой, как черное существо. Есенин более непосредственен, чем Блок, ипоэтому в своем импрессионистическом восприятии находит только два слова:«черный, черный...»
Бодлер333 писал о «деве» - поэзии:
«Ты вошла в мое сердце, сверкая,
Так, как входит холодный клинок,
Ты прекрасна, как демонов стая,
Ты коварна и зла - как порок» 334
Он назвал сборник своих стихов, который звучитпророчески для последующей поэзии - «Цветы зла».
Нас могут спросить, почему мы выбрали эти имена?Потому что, когда мы спрашивали у современных ценителей поэзии, кто ваш любимыйпоэт, без стихов которого трудно было бы жить, то они в большинстве случаевотвечали: Блок и Бодлер, а затем Есенин и Цветаева335, - которая в своих стихах выражалажелание то бороться с Богом как Иаков336, то стать хлыстовской «богородицей»337... Около всех ихстоит этот «черный, черный», которого в припадке поэтичес-кого визионерстваувидел Есенин.
Смерть, в какой-то мере, итог жизни. Блок умер вприпадке буйного помешательства. Бодлер отравил себя наркотиками. Для Есенина иЦветаевой их «черный спутник» приготовил петлю и любезно предложил одеть на шеюсвое роковое «ожерелье».
Нам хотелось бы остановиться на одной колоритной, и в тоже время одинокой, фигуре в современной поэзии. Это Борис Пастернак338 - «поэт для поэтов».Он также пишет о своих литературных встречах не в доме писателей - шумном, какптичий базар, а в тишине кабинета своей поэтической лаборатории.
«Приходил по ночам,
В синеве ледников от Тамары,
Пары крыл намечал,
Где гудеть, где кончаться кошмарам» 339.
Эти кошмары, переложенные на язык ассоциативныхобразов, он воплощал в безукоризненные стихотворные формы. Однажды он написал,что музыка на четвертом поколении станет полетом валькирий340. Рок-музыка и вообщесюрреалистическое искусство на третьем поколении от Пастернака - это кара детямза грехи отцов.
Мы хотели закончить наше скитание вокруг горы Броккен341, но тут вспомнили ещеодного декадента с партийным билетом в кармане - сначала господина, а потомтоварища - Брюсова342.Врубель, незадолго перед своей смертью, в психиатрической больнице нарисовалего портрет, и что поразило самого Брюсова, лицо было написано темной краской,казалось, что мрак струится из него. Что он считает нужным для поэта?
«Первый завет - никому не сочувствуй,
Сам же себя возлюби беспредельно343».
Чей это завет, похожий на могильный камень? В другомстихотворении он говорит:
«Как Данте, подземное пламя,
Должно тебе щеки обжечь344».
То есть завет оккультистов-розенкрейцеров: «Познайвсе, изведай глубины греха, пройди через ад, чтобы стяжать мудрость и статьсовершенным».
Мы не упоминаем о многих поэтах, влияние которых насовременную интеллигенцию гораздо меньше, так как вовсе не хотим превратитьнашу статью в литературный экскурс.
Нас могут спросить, неужели вся поэзия - это шествиепод знаменами сатаны? Конечно, нет. Есть стихи светлые, как небесная лазурь, ичистые, как горный поток. Есть мудрые стихи, навеянные размышлением о жизни.Есть стихи, посвященные человеческим чувствам, но не запятнанные грехом, какпервые слезы любви. Есть народные песни, умиротворяющие душу, есть стихи,подобные гимну Богу. Мы говорим не о них, а об опасности не увидеть лик демонапод покровом земной красоты. Мы говорим о тех, кто наливает яд в хрустальныебокалы. Мы говорим не о поэзии вообще, а о демонизме в поэзии.
Размышления над картинами Рериха
Рерих345 - противник христианства. И все-таки я благодаренНиколаю Рериху за то, что этот ренегат невольно для себя еще раз предупредилнаш погруженный в дремоту мир о том, какая опасность надвигается с Востока.Рерих всю свою жизнь отдал служению духовной лжи. Он лгал словом в своей «Йогелюбви», но рука художника «проговорилась» и открыла в картинах то, о чем бы хотелумолчать язык. Он показал горы Гималаев, как страну смерти, похожую на лунныйпейзаж, как надгробный камень над бездонной могилой; он открыл горы Памира в ихметафизическом зазеркалье, где из-под панциря льдов текут потоки крови. ГорыТибета как будто источают холод смерти. Это не холод льда и снега, акосмический холод каких-то межзвездных черных пространств.
Как-то я был в питомнике змей и видел этих рептилий,лежащих под стеклом. Некоторые из них были красивой окраски, как будто одетые вшелка с узорами красных и зеленых цветов. Они не обращали внимания на людей, алежали, свернувшись клубком, как бы погруженные в глубокий сон. Но какое-тостранное чувство наполняло душу, какая-то глухая тревога, какой-то мертвящий,почти метафизический холод ощущался в этих существах.
Подобное чувство я испытывал, когда смотрел на картиныРериха. Он - певец Гималаев, но он хочет еще другого, чтобы его гимны Тибетузвучали как реквием о христианском мире. Рерих не любит Гималаи: сердцебуддиста не может любить никого, оно похоже на осколок льда, который сорвался свершины и, упав, разбился на части. Но Рерих служит, как и Рамакришна346, богине смерти Кали347 - «матери мира»,служит с усердием неофита. Сердце буддиста не может любить, но может ненавидетьхолодной ненавистью, и Рерих ненавидит христианство, из-за которого сатана ещене стал самодержцем мира.
Я благодарен Рериху за то, что он показал нам связьмежду буддизмом и сатанизмом, Буддой и антихристом, Лхасом348 и Кремлем, Поталей349 и мавзолеем, - какбудто обнажил подземный кабель. Он приоткрыл духовную преемственность междунекроманиией лам, поедающих трупы, и создателей ГУЛАГа. Уже Чингисхан показалЕвропе, что такое Восток, но раны истории зарубцовываются и забываются быстро,как раны на шкуре паршивой собаки. Существовало предание о том, что гроза,