ПЬЕР РОНСАРО вечномИзбранная лирика
АВТОБИОГРАФИЯ
Хочу, о мой Белло, чтоб ведал ты о том,
Кто связан волей муз с тобой тугим узлом,
Откуда он и кто: чтоб правнукам грядущим,
Что будут счет вести векам быстро бегущим,
В Ронсаре и в Белло не различать двоих
И знать, что общее стучало сердце в них.
Так, родом предок наш из тех краев, — мы знаем, —
Где с хладным Фракия соседствует Дунаем,
Пониже Венгрии, где солнце — редкий дар, —
Именовался ж он маркизом де Ронсар.
Людьми и золотом, землей и городами
Богатый, сын его, прельщаемый боями,
Отряд из юношей составил удалых
И, бросив родину, стал капитаном их.
Прошел он Венгрией и Нижней Алеманьей,
Прошел Бургундией и пышною Шампаньей,
И, храбрый, стал служить Филиппу де Валуа,
Что против англичан войною шел тогда.
И было Франции таким его служенье,
Что дал ему король обширные именья,
Где протекает Луар; и, позабыв совсем
Своих и родину, во Франции затем
Женился он и стал того семейства предок,
От коего и я родился напоследок.
Отец мой у Анри когда-то правил дом,
Рожденного Франсуа, великим королем, —
Тому же стольником в испанской был неволе.
Не должно ль, чтоб слуга усердствовал тем боле
Пред повелителем, не изменив себе,
Его изменчивой сопутствуя судьбе?
И материнскою я стороной не низок:
Тут род де ла Тримуй и дю Бумаж мне близок,
Руо и Шадрие тут родственники мне,
Что славной доблестью блистали на войне
И Марсом доблесть ту в бессмертье утвердили,
Там был и предок мой, и улица одна
По имени его теперь наречена…
Но ежели желать имеешь представленье
Ты не о роде лишь моем, но и рожденье,
Вот, мой Белло, тебе об этом правда вся
Про год и день, когда на свет я родился.
Когда король Франсуа был в Павии захвачен,
Субботний в сентябре был Богом день назначен
Одиннадцатого родиться мне числа:
Тут Парка нить мою чуть-чуть не порвала.[1]
Я не был первенцем. В семье отцовской было
Уж несколько детей; мать пятерых вскормила.
Два рано умерли, а на других троих
Я вовсе не похож в обычаях своих…
Лет девяти меня в коллеж определили,
Но там лишь полгода, не более, томили
Преподаванием регента де Вайи.
Так отбыл, не развив познания свои,
Я в Авиньон, — а там сбиралась той порою
Рать короля Франсуа с австрийским Карлом к бою,
И Орлеанского тут герцога я стал
Пажом; впоследствии в Шотландию попал
И в свите короля шотландского народа
Я пробыл в Англии тогда три полных года.
По возвращении меня вновь герцог взял,
Но долго на корму подножном не держал,
Послал во Фландрию, в Зеландию и снова
В Шотландию, когда в конце пути морского
Наш с Лассиньи корабль — немного б — и валы
У брега Англии разбили б о скалы!
И не могла три дня затихнуть буря злая,
Нам градом и водой и громом угрожая,
И, в безопасности достигнув берегов,
Разбился в гавани корабль на сто кусков.
Мы в порте. Убыли и не было б меж нами,
Когда бы не судно, покрытое волнами,
Да кладь, которая, разбита по частям,
Носилась по ветру игрушкою волнам.
Когда шестнадцать мне минуло, тогда же,
В сороковом году, отправился с Баиф
Я в Алеманью, с ним в соседстве изучив
Мощь доблести; болезнь тогда-то, пав на ухо,
Бог весть какой судьбой меня лишила слуха,
И был так тягостен постигнувший недуг,
Что от него хожу поныне полуглух.
В апреле через год в Блуа Кассандры взоры
Свершили надо мной Амура приговоры;
То имя подлинно иль нет, — его следа
На мраморе души не в силах смыть года.
В то время, подойти желая к знанью ближе,
Учеником Дора я сделался в Париже.
В латинском, в греческом, и там-то началась
Та дружественная впервые наша связь,
Которая в душе моей хранима вечно,
Как дружба и с Баиф, в ней будет бесконечна…
ПЕРВАЯ КНИГА ЛЮБВИ
ОБЕТ
Там, где кастальские струятся воды,
И там, на склоне геликонских круч,
Где под копытом конским хлынул ключ,
Водил я, Сестры, с вами хороводы.
То были дни ученья и свободы,
И стих лился, раскован и певуч,
Поэзии тогда блеснул мне луч,
Святилищ ваших озаряя своды.
Так пусть не медь, не бронза, не гранит,
А этот купол вечный сохранит
Слова мои, на сотни лет, быть может:
«Одной богине верен был Ронсар,
Свои стихи принес он музам в дар,
А сердце на алтарь любви возложит!»
Кто хочет зреть, как Бог овладевает мною,
Как осаждает он и как теснит в бою,
Как, честь свою блюдя, он губит честь мою,
Как леденит и жжет отравленной стрелою,
Кто видел, как велит он юноше, герою
Бесплодно заклинать избранницу свою,
Пускай придет ко мне: стыда не утаю,
Обиды сладостной от глаз чужих не скрою.
И видевший поймет, как дух надменный слаб
Пред яростным стрелком, как сердце — жалкий раб
Трепещет, сражено его единым взглядом.
И он поймет, зачем пою тому хвалу,
Кто в грудь мою вонзил волшебную стрелу
И опалил меня любви смертельным ядом.
Гранитный пик над голой крутизной,
Глухих лесов дремучие громады,
В горах поток, прорвавший все преграды,
Провал, страшащий темной глубиной.
Своим безлюдьем, мертвой тишиной
Смиряют в сердце, алчущем прохлады,
Любовный жар, палящий без пощады
Мою весну, цветущий возраст мой.
И, освежен, упав на мох зеленый,
Беру портрет, на сердце утаенный,
Бесценный дар, где кисти волшебством,
О Денизо, сумел явить твой гений
Всех чувств родник, источник всех томлений.
Весь мир восторгов в образе живом.
Любя, кляну, дерзаю, но не смею,
Из пламени преображаюсь в лед,
Бегу назад, едва пройдя вперед,
И наслаждаюсь мукою своею.
Одно лишь горе бережно лелею,
Спешу во тьму, как только свет блеснет,
Насилья враг, терплю безмерный гнет,
Гоню любовь — и сам иду за нею.
Стремлюсь туда, где больше есть преград.
Любя свободу, больше плену рад,
Окончив путь, спешу начать сначала.
Как Прометей, в страданьях жизнь влачу,
И все же невозможного хочу, —
Такой мне Парка жребий начертала.
«В твоих кудрях нежданный снег блеснет,
В немного зим твой горький путь замкнется.
От мук твоих надежда отвернется,
На жизнь твою безмерный ляжет гнет,
Ты не уйдешь из гибельных тенет,
Моя любовь тебе не улыбнется,
В ответ на стон твой сердце не забьется,
Твои стихи потомок осмеет.
Простишься ты с воздушными дворцами,
Во гроб сойдешь, ославленный глупцами,
Не тронув суд небесный и земной».
Так предсказала нимфа мне мой жребий,
И молния, свидетельствуя в небе,
Пророчеством блеснула надо мной.
О, если бы, сверкая желтизной,
Моей Кассандрой принят благосклонно,
Я золотым дождем ей лился в лоно,
Красавицу лаская в час ночной.
О, если бы, одевшись белизной,
Ее, как Бык, сошедший с небосклона,
Умчал, когда присядет утомленно,
Нарвав букет, она в тени лесной,
О, если бы в томленье одиноком
Я стал Нарциссом, а она — потоком.
И я всю ночь купаться мог бы в нем.
О, если б ночь не покидала неба,
О, если бы не вспыхнул пламень Феба,
Ее сменяя бесполезным днем!
Два карих глаза, ясных два топаза,
Передо мной сверкают, как огни.
Мои поработители они,
Тюремщики мои, два карих глаза.
Ослушаться не в силах их приказа.
Их чары, наваждению сродни,
Меня лишили разума. Одни
Они — источник моего экстаза.
Заполнили собой мечты и сны,
Все мысли ими прочь оттеснены,
И вдохновенье зажжено лишь ими.
Свое перо я тонко застругал, —
В честь этих глаз слагаю мадригал,
Единственное прославляю имя.
Скорей погаснет в небе звездный хор
И станет море каменной пустыней,
Скорей не будет солнца в тверди синей,
Не озарит луна земной простор,
Скорей падут громады снежных гор,
Мир обратится в хаос форм и линий,