Желанным благом всех ты можешь наделить,
Им счастье, радость дать, надежду подарить.
Сторицею к тебе вернутся блага эти,
Коли ты бос и гол окажешься на свете.
Сокровища земли — для жизни и добра,
Но не для тех, кому нужны лишь повара.
А ты, набив едой раздувшееся брюхо,
Не ведаешь: оно к даяньям слепо, глухо
И требует всегда все новой пищи в дар,
Как вспыхнувший в лесу губительный пожар;
Тем менее он сыт, тем более ярится,
Чем больше в пламени деревьев разгорится.
Не лучше ль оделить деньгами бедняков
Или едой снабдить, спасая от оков
Нужды безжалостной, чтоб чувством благодарным
Ответили тебе, — но не льстецам бездарным
Богатство расточать, которые, в свой час,
Тебя пошлют просить, под окнами стучась.
А если для добра проявишь ты старанье, —
В миру иль на небе получишь воздаянье.
Но так же, мой Дора, как гадок мне гурман,
Ничтожен, на мой взгляд, скупец, что свой карман
Стремится золотом набить, — и терпит голод,
Царят в его дому пустынном тьма и холод,
А золото свое он прячет под замком,
Склоняется пред ним, как перед алтарем;
Скажи, скупец: ужель ты можешь быть счастливым, —
Бургундских лучших вин владельцем бережливым,
Зерна шампанского, бретонского руна, —
Когда вся жизнь твоя скудна и голодна,
Когда ты ежишься, на платье ткань жалея,
И жаждой мучишься, вино свое лелея?
Отнюдь не грудою накопленных монет
Богатство можем мы измерить, — нет и нет!
Богат — кто может быть и средним достояньем
Доволен, не гоним все к большему желаньем.
Что даст тебе гора браслетов и цепей,
Наполнивших твой дом без пользы для людей?
Да то же, что камней и мусора скопленье.
Глупец, подобен ты Приаму, что в волненье,
Трон бросив золотой, на землю ниц упал,
Навозом голову и шею осыпал.
Так точно в нищете страдал, ютясь в деревне,
И чуть не голодал почтенный старец древний, —
Лаэрт, что славного Улисса породил,
А в доме у него пол ходуном ходил,
Там в танцах и пирах, в правленье Пенелопы,
На ветер все добро пускали остолопы;
Как раб, Лаэрт лежал в золе у очага,
А слуги ублажать должны были врага.
Такою мукой Зевс наказывал Тантала:
Его стопы струя живая омывала,
Над ним заманчиво склонялся зрелый плод, —
И пуст желудок был, и сух его был рот.
Но плод от губ твоих отторгнут не богами:
Его на рынок шлешь, прельщаяся деньгами,
Желая получить двойной, тройной доход,
Обильную казну сбирая каждый год;
Ты будешь лить слюну потом пред сундуками,
Запрятав яркий блеск сокровищ под замками.
Как тот несчастный, что, водянкою раздут,
Все тянется к ручью, хоть путь к нему и крут, —
Подвалы наполнять и ты не перестанешь,
Пока, пустые дни окончив, в Лету канешь.
Когда б то золото могло тебе служить, —
Харона подкупив, земную жизнь продлить,
То стоило б еще его копить, быть может.
Но там уже оно, к несчастью, не поможет.
Корысти чужд Харон, его купить нельзя,
Будь ты король иль жнец, — в Аид ведет стезя.
Вернуться в мир тогда не вырвешь разрешенья,
Останутся тебе лишь слезы, угрызенья,
Что ты без радости всю жизнь свою провел,
Храня сокровища кому-то, как осел.
Используй же добро, что дал Господь, при жизни,
Пока не помянут тебя в посмертной тризне, —
Пусть многоцветием окрасит краткий век,
Который на земле проводит человек.
Приветствую тебя, металл, дающий счастье:
Ты побеждаешь все невзгоды и несчастья.
Кто в честь твою пропеть сумеет звучный гимн,
Достоин стать за то хранителем твоим,
Быть казначеем впредь в совете королевском, —
Не школяром, что век с твоим не знался блеском.
ЭЛЕГИИ
А.-Ж. ЮРО, ГОСПОДИНУ ДЕ ЛЯ ПИТАРДЬЕРУ
Веселые, мой друг, настали времена,
Хмельные от любви, шальные от вина,
Спешит помолодеть земля, так отчего же
И нам, подобно ей, не сделаться моложе!
Взгляни на голубей, на ласточек взгляни:
Топорщат перышки, целуются они,
Садятся парами на ветки и на крышу,
Весь день завидное я воркованье слышу.
Взгляни на древний дуб и юную лозу,
Что тянется к ветвям могучим, а внизу,
Скользя среди травы, младенчески зеленой,
По мшистому стволу змеится плющ влюбленный,
Целуя теплую шершавую кору.
Или не слышишь ты, как плачет ввечеру
Эгейский соловей, певец печали вечной,
Как жалуется он на грех бесчеловечный
Терея и всю ночь над зеленью кустов
Погибель Итила оплакивать готов.
Он свищет, щелкает, гремит, рыдает, стонет,
То песню оборвет, то в новых трелях тонет,
Никем не выучен искуснейшей игре,
Тоскует о своей загубленной сестре.
Или не видишь ты, как травы луговые
Меняют свой наряд, пестрят, горят впервые
За этот год, — взгляни: наяды у воды
Сбирают урожай фиалок, а сады
Уже гудят от пчел, и легким хороводом
Кружатся бабочки под тихим небосводом,
И крылья тонкие проворных мотыльков
Срывают аромат весенних лепестков…
Нам в эти месяцы, когда прошли невзгоды,
Грешно не обмануть завистливые годы.
До дряхлой старости осталось полшага,
Ты слышишь, Смерть бредет, проклятая брюзга,
И надо ей назло продлить наш праздник шумный,
Пока цветущий май, повеса неразумный,
Нам душу веселит, и от его речей
В усталом сердце кровь вскипает горячей.
А стукнет семьдесят, совсем иное дело,
Но чтоб уныние тобой не овладело,
Займись пасьянсами, поигрывай в триктрак,
Нас годы приведут в страну, где вечный мрак,
И не покинуть нам загробную пещеру,
Или солгал Катулл? — я принял все на веру.
Я знаю, ты к себе взыскателен и строг,
Какой однажды мне ты преподал урок! —
Твой благородный лоб не бороздят морщины,
И в целом мире нет галантнее мужчины:
При виде барышень или пикантных дам
Спешишь ты выказать презрение к годам.
Ты Аполлону друг, он кровь твою торопит,
И кубок Бахуса еще тобой не допит,
И в этом схожи мы: я прочь гоню хандру
И лицемерную бесчестную игру,
Покорность Бахусу храню и Цитерее,
Но Фебовой стрелы не видывал острее,
И если оступлюсь, не я тому виной:
Ведь так заведено Природой, а не мной.
В полубеспамятстве, дышать и то не в силах,
Я жаждал смерти, — кровь остановилась в жилах,
Вконец измученный любовною борьбой,
В изнеможении лежал я пред тобой.
Язык мой высохший как будто слипся с нёбом,
«Прощай, — подумал я, — мы встретимся за гробом», —
В ушах — зловещий звон, перед глазами — мгла,
На грудь твою рука бессильная легла,
Казалось, в проклятом исчезну я Эребе,
В краю, где царствовать Плутону выпал жребий,
Куда не попадет вовеки свет дневной,
И вот уже ладья Харона предо мной.
Я умирал, но ты к губам моим припала,
Блаженной смерти ты меня не уступала,
Был долог поцелуй, лишь смех дразнящий твой
На миг прервал его, и я, полуживой,
Воспрянул, ощутив живительные токи,
И змейкою вился твой язычок жестокий,
Вливая в грудь мою сжигающий бальзам:
Он солнце щедрое вернул моим глазам,
И лодка Старика, что перевозит души,
Должна теперь без нас уплыть к счастливой суше,
Оставленной для тех, кто подлинно влюблен,
Так поцелуем был навек я исцелен.
И все ж, любимая, в тот час, когда насквозь я
Пронизан сумраком, когда пылает Песья
Звезда, молю тебя, подобною ценой
Не утоляй мой пыл и мой пафосский зной.
О перемирии взываю я в надежде
От смерти уберечь обоих нас, но прежде,
Не философствуя, сказать тебе позволь:
От наслаждения неотделима боль.
ПОЭМЫ
РЕЧЬ ПРОТИВ ФОРТУНЫ
Одэ Колиньи, кардиналу Шатильонскому
Вам, дорогой Одэ, пожалуюсь я ныне,
Своей Фортуны лик явив, как на картине;
Вам, бывшему ко мне заботливей отца
В благодеяниях, которым нет конца.
Столь мудрой доброте горячность не пристала,
Не станет отличать она кого попало,
А если отличит, едва ли оттолкнет
На следующий день! — чужд ветрености тот,
В ком сочетаются по склонности природной
Ум попечительный с душою благородной.
Вам, вам я жалуюсь, любезный Меценат,
Как много прихоти Фортуны мне вредят, —
Фортуны лживой, злой, враждебно исступленной,
Тупой, бессовестной, безбожной, беззаконной,
Что бродит по Земле, прельщая и маня,
Но от достойных душ бежит, как от огня,
Дабы, найдя Порок, упасть ему в объятья, —
Недаром в женское она одета платье.
Случится ли кому под власть ее попасть,
Слепая бестия натешится им всласть:
Раздразнит выгодой, разгорячит успехом —
А за спиной предаст его с глумливым смехом,
Возвысить посулит и вознести до звезд,
И точно, вознесет — на площадной помост!
Не столько даже тем Фортуна докучает,
Кто в хрупком корабле удары бурь встречает
И, жаждой золота заморского объят,
Рискует в поисках заветных Эльдорад;
Ни тем, бесчисленным, кто обречен нуждою
Влачиться целый век унылой бороздою
И, не жалея сил для черствого куска,
Стрекалом погонять ленивого быка;
Нет, ополчается она на сильных мира,
Злодейку не смутят ни скипетр, ни порфира,
Она свергает в прах монархов и владык,