Кто не по имени, но истинно Поэт,
Кто чистым Божеством исполнен и согрет.
Немного их, Гревен, досель явилось миру —
Четыре или пять. Они Эллады лиру
Венчали с тайною, накинули покров
Узорных вымыслов на истину стихов —
Чтоб чернь жестокая, подруга заблуждений,
Не разгадала их заветных вдохновений,
Святого таинства: толпе оно темно
И ненавистно ей, когда обнажено.
Вот те, кто первыми начала Богознанья
И Астрологии, прозревшей мирозданье,
Тончайшим вымыслом и сказкой облекли
И от невежественных глаз уберегли.
Бог горячил их дух. Он гнал, не отпуская,
Каленым острием их сердце подстрекая.
Стопою на земле и духом в небесах,
Бессмысленной толпе внушая смех и страх,
По дебрям и лугам они одни блуждали,
Но ласки Нимф и Фей их тайно награждали.
Меж этих двух искусств мы третье углядим,
Что ближе к лучшему — и сочтено благим.
Его внушает Бог для славы человека
В глазах у простецов и суетного века.
Немало на земле высоких, звучных лир,
Чье красноречие весьма возносит мир.
Гекзаметром они украсили преданья,
Героев и Царей победы и деянья, —
Беллоне сумрачной достойно послужив
И новым мужеством бойцов вооружив.
Они людскую жизнь из недр ее привычных
На сцену вывели в двух обликах различных,
Изображая нам то скорбный рок Царей,
То пестрые дела посредственных людей.
О горестях Владык Трагедия расскажет,
Обыденную вещь Комедия покажет.
Предмет Комедии — повсюду и во всем,
Но для Трагедии мы мало что возьмем:
Афины, и Трезен, и Фивы, и Микены —
Вот славные места для благородной сцены.
Ты множишь этот ряд, избрав мятежный Рим —
Боюсь, о Франция, мы следуем за ним.
Здесь первым был Жодель: он приступил — и смело
На наш французский лад Трагедия запела.
Он тон переменил — и перед Королем
Комедия звучит на языке родном.
Так ярок слог его, разнообразны лица —
Менандр или Софокл нашли б чему учиться.
И следом ты, Гревен, мой друг Гревен, ты смог,
Едва переступив ребячества порог,
Свой двадцать третий год еще не начиная
И юношеский пух со щек не удаляя, —
Ты нас опередил! К трудам и сединам
Не так пристрастен Феб, как это мнилось нам.
Когда свою стрелу Амур в тебя направил,
Стрелу чудесных глаз, — ты нам ее прославил:
В стихах бесчисленных, прекрасных, без конца
Ты убеждал, что страсть не ведает конца.
Но вот уж новое влечет тебя призванье:
Природу трав познать и тайны врачеванья.
Усердье пылкое, огонь ума двойной
Два дела Фебовых открыли пред тобой.
Единственный у нас, ты преуспел и в этом:
В тебе ученый Врач соединен с Поэтом.
ЭПИТАФИЯ РЕМИ БЕЛЛО
Чтоб прах Белло укрыть, рукам
Над камнем нет нужды трудиться:
Себе построил он гробницу
Из Камней Драгоценных сам.
ОДА
Коридон, без перебоя
Лей в бокал вино хмельное,
Чтоб забылся сном разлад,
Что во мне яриться рад,
Душу бедную терзая,
Словно кролика борзая.
Пусть разлад уйдет с порога —
Впредь ни горесть ни тревога
Не преступят мой порог.
Близок срок или далек,
Не желая долголетья,
Знаю: должен умереть я.
Скука — в книге слишком длинной.
Жалок тот, кого в руины
Старость превратить смогла.
Как почую, что прошла
Юность, вмиг хотел бы кануть
В вечность, чтоб с тоски не вянуть.
Потому без перебоя
Лей в бокал вино хмельное,
Чтоб забылся сном разлад,
Что во мне яриться рад,
Душу бедную терзая,
Словно кролика борзая.
Ты думаешь, Обер, что галльская держава
Милее небесам монархии мидян,
Державы эллинов, империи римлян,
Лишь прах оставивших от мощи величавой?
И нашу мощь сотрет смерть по земному праву,
Как все живущее; забьет веков бурьян
Латинский ли стишок, французский ли роман;
Трудам людей терпеть от смерти век расправу.
О, быть бы зодчим я иль каменщиком рад,
Я наверху тогда украсил бы фасад
Клюкой почтенною, а не лопаткой скромной.
Всю жизнь строчить стихи — зачем мне этот дар,
Ведь сгинут вмиг, когда от Парки вероломной,
Что в грош не ставит Муз, постигнет нас удар?
ПОСМЕРТНЫЕ ПУБЛИКАЦИИ
СТАНСЫ
Я жизнь свою провел, распутывая нить,
Связавшую в одно здоровье и недуги:
Здоровье нынче к нам заглянет на досуге,
А завтра ни за что его не заманить.
К подагре я почти привык за долгий век:
Все жилы вытянув, она дробит мне кости,
Пытаясь доказать в своей неправой злости,
Что лишь страдания достоин человек.
Тот — молод, этот — стар, конец для всех един,
Но, Бог мой, сколько он рождает опасений! —
Нам юность дорога, как свежий цвет весенний,
И веет холодом от старческих седин.
Цветенье юности подольше сохрани:
Соблазны и вино у мудрых не в почете,
Напрасно не терзай ни разума, ни плоти,
И под конец тебя вознаградят они.
Что смертный человек? — тускнеющая тень,
Не вечны мы, пойми ты истину простую,
И если молодость растрачена впустую,
Увянет жизнь твоя, как роза в жаркий день.
Я высох до костей. К порогу тьмы и хлада
Я приближаюсь глух, изглодан, черен, слаб,
И смерть уже меня не выпустит из лап.
Я страшен сам себе, как выходец из ада.
Поэзия лгала! Душа бы верить рада,
Но не спасут меня ни Феб, ни Эскулап.
Прощай, светило дня! Болящей плоти раб,
Иду в ужасный мир всеобщего распада.
Когда заходит друг, сквозь слезы смотрит он,
Как уничтожен я, во что я превращен,
Он что-то шепчет мне, лицо мое целуя,
Стараясь тихо снять слезу с моей щеки.
Друзья, любимые, прощайте, старики!
Я буду первый там, и место вам займу я.
Пора оставить все: дома, поля, сады,
Сосуд, расписанный тобой до середины, —
Так некогда напев прощальный, лебединый
Звучал над берегом Меандра, у воды.
Окончен долгий век, завершены труды,
Пером давно свои прославил я седины,
Пусть ввысь оно летит, как знак, для всех единый,
Прочь от людей, что так бессмысленно горды.
Блажен, кто не рожден, но во сто крат блаженней,
Кто снова стал ничем в кругу преображений,
Но всех блаженнее возлюбленный Христом:
Оставив тлеть внизу наскучившее тело, —
А прежде им Судьба играла как хотела! —
Он новым ангелом парит в раю святом.
А что такое смерть? Такое ль это зло,
Как всем нам кажется? Быть может, умирая,
В последний, горький час, дошедшему до края,
Как в первый час пути — совсем не тяжело?
Но ты пойми — не быть! Утратить свет, тепло,
Когда порвется нить и бледность гробовая
По членам побежит, все чувства обрывая, —
Когда желания уйдут, как все ушло.
И ни питий, ни яств! Ну да, и что ж такого?
Лишь тело просит есть, еда — его основа,
Она ему нужна для поддержанья сил.
А дух не ест, не пьет. Но смех, любовь и ласки?
Венеры сладкий зов? Не трать слова и краски,
На что любовь тому, кто умер и остыл?
Я к старости клонюсь, вы постарели тоже.
А если бы нам слить две старости в одну
И зиму превратить — как сможем — в ту весну,
Которая спасет от холода и дрожи?
Ведь старый человек на много лет моложе,
Когда не хочет быть у старости в плену,
Он этим придает всем чувствам новизну,
Он бодр, он как змея в блестящей новой коже.
К чему вам этот грим — вас только портит он,
Вы не обманете бегущих дней закон.
Уже не округлить вам ног, сухих, как палки,
Не сделать крепкой грудь и сладостной, как плод.
Но время — дайте срок! — личину с вас сорвет,
И лебедь белая взлетит из черной галки.
К ЧИТАТЕЛЮ
В элегии должно быть тридцать — сорок строк,
Не более, чтоб ты читателя не мог,
Увлекшись болтовней, топить в словесном море,
Поэтому держи язык свой на запоре.
Читатель знающий воспрезирает вмиг.
Ты с первой же строки вводи нас прямо в дело
И в мысли точен будь, а если подоспело
Сравненье редкое иль образ, ну, тогда
Украсить ими стих — невелика беда.
Но строчки две — и все! Сюжет веди построже, —
Пусть не торопится, но и не медлит тоже.
Будь прост, и зазвучит, отточенно-легка,
Как острый афоризм, последняя строка…