Безмерно радуюсь, что благостной судьбою
Мне снова свидеться назначено с тобою,
Чей образ в памяти, на лучшей из гравюр,
Рукой искусною запечатлел Амур,
Когда передо мной предстала ты впервые!
Пусть время, что крушит и стены крепостные,
Крупицы юности похитило у нас,
Мы молоды еще, не отошел наш час.
Забыть ли первое свидание влюбленным?
Меня приветствуя без слов, полупоклоном,
Ты в грудь мою стрелу вонзила, с этих пор
Она сидит во мне, конец ее остер,
Но пусть и раненый, я, кровью истекая,
Благодарю тебя, Кассандра дорогая!
И будь я королем, клянусь, высокий столп
Воздвиг бы в честь твою, для поклоненья толп,
Чтоб с поцелуями к подножью припадали.
Как долго нас с тобой разъединяли дали!
Я был как истукан, бесчувственный, чужой
Себе и всем, но вот воскреснувшей душой
Я снова чувствую и радуюсь и плачу.
Отныне все в судьбе своей переиначу…
Любимая! Тобой мечты мои полны.
Твоим сиянием глаза ослеплены,
Как в тот апрельский день, святой и незабвенный,
Когда мы встретились, мой друг благословенный!
То животворная была пора весны,
Весеннею порой мы снова сведены.
К тебе взволнованно я простираю руки:
Да буду счастлив я, как тосковал в разлуке!
Я плачу, плачь и ты, мой грустный дом,
По госпоже, чей лучезарный взор
Обоих нас, вступая с солнцем в спор,
Дарил и ярким светом и теплом.
Амур меня хранил своим крылом
Злокозненной судьбе наперекор.
Но все, чем был богат, с недавних пор
Утратил я, терзаемый стыдом…
Прекрасная, вы мной пренебрегли,
Отныне вы от глаз моих вдали,
Меж нами — рощи, скалы, гор стена.
Но сердце к вам переселилось в грудь,
Забыло навсегда обратный путь, —
И в нем любовь как никогда сильна.
СТАНСЫ
Если мы во храм пойдем —
Преклонясь пред алтарем,
Мы свершим обряд смиренный,
Ибо так велел закон
Пилигримам всех времен
Восхвалять творца вселенной.
Если мы в постель пойдем,
Ночь мы в играх проведем,
В ласках неги сокровенной,
Ибо так велит закон
Всем, кто молод и влюблен,
Проводить досуг блаженный.
Но как только захочу
К твоему припасть плечу,
Иль с груди совлечь покровы,
Иль прильнуть к твоим губам, —
Как монашка, всем мольбам
Ты даешь отпор суровый.
Для чего ж ты сберегла
Нежность юного чела,
Жар нетронутого тела?
Чтоб женой Плутона стать,
Чтоб Харону их отдать
У Стигийского предела?
Час пробьет, спасенья нет —
Губ твоих поблекнет цвет,
Ляжешь в землю ты сырую,
И тогда я, мертвый сам,
Не признаюсь мертвецам,
Что любил тебя живую.
Все, чем ныне ты горда,
Все истлеет без следа —
Щеки, лоб, глаза и губы,
Только желтый череп твой
Глянет страшной наготой
И в гробу оскалит зубы.
Так живи, пока жива,
Дай любви ее права, —
Но глаза твои так строги!
Ты с досады б умерла,
Если б только поняла,
Что теряют недотроги.
О постой, о подожди!
Я умру, не уходи!
Ты, как лань, бежишь тревожно…
О, позволь руке скользнуть
На твою нагую грудь
Иль пониже, если можно!
Амур и Марс не схожи ль меж собою?
Не ратным ли они живут трудом?
Один шагает смело напролом,
Другой крадется потайной тропою.
Один захватывает город с бою,
Другой, как тень, проскальзывает в дом.
Несут бесчестье оба, и притом
Добычей не гнушаются любою.
Один, в руках сжимая лук тугой,
Соперников разит, врагов — другой.
Тот слезы пьет, а этот любит воду.
Влюбленный ли, солдат ли, кто не рад,
Ища себе заслуженных наград,
Сражаться этим двум богам в угоду?
Сотри, мой паж, безжалостной рукою
Эмаль весны, украсившую сад,
Весь дом осыпь, разлей в нем аромат
Цветов и трав, расцветших над рекою.
Дай лиру мне! Я струны так настрою,
Чтоб обессилить тот незримый яд,
Которым сжег меня единый взгляд,
Неразделимо властвующий мною.
Чернил, бумаги — весь давай запас!
На ста листках, нетленных, как алмаз,
Запечатлеть хочу мои томленья,
И то, что в сердце молча я таю —
Мою тоску, немую скорбь мою, —
Грядущие разделят поколенья.
Своих мужей искусница Елена
С иглой в руке бои умела шить
По полотну; а ты изобразить
Все муки моего желаешь плена.
Но, госпожа, хоть черным цветом тлена
Мою погибель начертала нить, —
Иль на изнанке зеленью явить
Не хочешь ты, что будет перемена?
Но видит только, легшие на газ,
Оранжевый и черный цвет мой глаз, —
Печальные свидетели страданья!
О, горький Рок! Не только глаз ее
Меня ввергает в безнадежность, — все
Сулит одно лишь разочарованье.
Когда одна, от шума в стороне,
Бог весть о чем рассеянно мечтая,
Задумчиво сидишь ты, всем чужая,
Склонив лицо как будто в полусне,
Хочу тебя окликнуть в тишине,
Твою печаль развеять, дорогая,
Иду к тебе, от страха замирая,
Но голос, дрогнув, изменяет мне.
Лучистый взор твой встретить я не смею,
Я пред тобой безмолвен, я немею,
В моей душе смятение царит.
Лишь тихий вздох, прорвавшийся случайно,
Лишь грусть моя, лишь бледность говорит,
Как я люблю, как я терзаюсь тайно.
Бродил я, горьких слез лия поток,
То страх, то чаянья в душе питая,
А Генрих за чертой родного края
Честь возвратить далеким предкам смог,
Рукой победной доблесть он пресек
Испанскую, у Рейна в бой вступая,
И лучезарный путь к воротам рая
Он прочертил копьем средь всех дорог,
О сестры — жительницы Геликона,
К своим священным водам благосклонно
Ведете вы поэтов всех подряд —
Коль некогда вы мне напиться дали,
Пусть занесут мой скорбный вздох в скрижали,
Что вечно в храме Памяти хранят!
Хочу три дня мечтать, читая «Илиаду»,
Ступай же, Коридон, и плотно дверь прикрой,
И если что-нибудь нарушит мой покой.
Знай, на твоей спине я вымещу досаду.
Мы принимать гостей три дня не будем кряду,
Мне не нужны ни Барб, ни ты, ни мальчик твой,
Хочу три дня мечтать наедине с собой,
А там опять готов вкушать безумств отраду.
Но если вдруг гонца Кассандра мне пришлет,
Зови с поклоном в дом, пусть у дверей не ждет,
Беги ко мне, входи, не медля на пороге!
К ее посланнику я тотчас выйду сам.
Но если б даже бог явился в гости к нам,
Захлопни дверь пред ним, на что нужны мне боги!
ВТОРАЯ КНИГА ЛЮБВИ
Когда я начинал, Тиар, мне говорили,
Что человек простой меня и не поймет,
Что слишком темен я. Теперь наоборот:
Я стал уж слишком прост, явившись в новом стиле.
Вот ты учен, Тиар, в бессмертье утвердили
Тебя стихи твои. А что ж мои спасет?
Ты знаешь все, скажи: какой придумать ход,
Чтоб наконец они всем вкусам угодили?
Когда мой стиль высок, он, видишь, скучен, стар,
На низкий перейду — кричат, что груб Ронсар, —
Изменчивый Протей мне в руки не дается.
Как заманить в капкан, в силки завлечь его?
А ты в ответ, Тиар: не слушай никого
И смейся, друг, над тем, кто над тобой смеется.
Меж тем как ты живешь на древнем Палатине
И внемлешь говору латинских вод, мой друг,
И, видя лишь одно латинское вокруг,
Забыл родной язык для чопорной латыни,
Анжуйской девушке служу я в прежнем чине,
Блаженствую в кольце ее прекрасных рук,
То нежно с ней бранюсь, то зацелую вдруг,
И по пословице не мудр, но счастлив ныне,
Ты подмигнешь Маньи, читая мой сонет:
«Ронсар еще влюблен! Ведь это просто чудо!»
Да, мой Белле, влюблен, и счастья выше нет.
Любовь напастью звать я не могу покуда.
А если и напасть — попасть любви во власть,
Всю жизнь готов терпеть подобную напасть.
Ко мне, друзья мои, сегодня я пирую!