Целуя жадно ваш полураскрытый рот,
От лилий и от роз руки не отнимая.
He вечен красоты венок благоуханный!
Ты, время упустив, ей втуне дашь пропасть!
Но если у тебя очарованья часть
Осталась — раздели с друзьями дар желанный.
Киприда, я кляну твой нрав непостоянный.
Зачем тобой, как раб, я отдан был во власть
Мучительнице той, что надо мною всласть
Натешилась, пока не пал я, бездыханный.
Мятущихся валов тебе покорна дурь.
Дитя пучины, — мне пошлешь ты много бурь!
Какого ждать еще блаженства, Киферея?
Раскатов громовых и языков огня
Ты припасла, жена Вулкана, для меня.
Страстей, ножей и стрел — любовница Арея.
В купальне, развязав, тебе вручила пояс
Киприда и беречь его дала наказ.
А ты стрелу метнуть в меня из дивных глаз
Успела, стан обвив и с волшебством освоясь.
Но, доброхотства Муз, увы, не удостоясь,
От раны гибну я! Богини, разве вас
Я, как школяр, спросил о свойствах лунных фаз
Иль об эклиптике, лениво в книгах роясь?
За вами волочусь я не затем, чтоб мог
Узнать, кто создал мир — Фортуна или Бог?
Я помышлял смягчить Еленино коварство,
Ей посвятив сонет, но беден был мой слог!
Вам нужен ученик, чей стих не столь убог.
Прощайте, ухожу! Окончено школярство.
О, стыд мне и позор! Одуматься пора б,
С седою головой резон угомониться.
Отныне лучше бы рассудку покориться,
Бежать бы от любви, от этих цепких лап.
Сто раз давал зарок, но что мне делать? — слаб.
Зимой бутонам роз, увы, не распуститься.
Уже полсотни лет моя неволя длится,
Разбойнице служу, ее галерный раб.
Отныне я готов доверить сердце в руки
Лишь Аристотелю, хочу служить науке,
Прекрасной дочери его, остаток лет.
Пора бы мне понять все тонкости Амура.
Он — бог, и он парит, а я брожу понуро.
Он молод, он силен, а я согбен и сед.
Оставь страну рабов, державу фараонов,
Приди на Иордан, на берег чистых вод,
Покинь цирцей, сирен и фавнов хоровод,
На тихий дом смени тлетворный вихрь салонов,
Собою правь сама, не знай чужих законов,
Мгновеньем насладись, — ведь молодость не ждет!
За днем веселия печали день придет
И заблестит зима, твой лоб снегами тронув.
Ужель не видишь ты, как лицемерен Двор?
Он золотом одел Донос и Наговор,
Унизил Правду он и сделал Ложь великой.
На что нам лесть вельмож и милость короля?
В страну богов и нимф — беги в леса, в поля,
Орфеем буду я, ты будешь Эвридикой.
Когда уж старенькой, со свечкой, перед жаром
Вы будете сучить и прясть в вечерний час, —
Пропев мои стихи, Вы скажете, дивясь:
«Я в юности была прославлена Ронсаром!»
Тогда последняя служанка в доме старом,
Полузаснувшая, день долгий натрудясь,
При имени моем согнав дремоту с глаз,
Бессмертною хвалой Вас окружит недаром.
Я буду под землей и — призрак без костей —
Смогу под сенью мирт покой свой обрести, —
Близ углей будете старушкой Вы согбенной
Жалеть, что я любил, что горд был Ваш отказ…
Живите, верьте мне, ловите каждый час,
Роз жизни тотчас же срывайте цвет мгновенный.
Созвездья Близнецов любимая сестра
И Леды с Лебедем пленительное чадо!
Краса твоя была причиною разлада
Европы с Азией, но стала ты стара.
При виде зеркала тебя берет хандра:
«Иль тело дряблое и сеть морщин — отрада,
Из-за которой шла Троянских стен осада,
Глупцов, мужей моих, кровавая игра?
Но кожу каждый год меняя змеям, Боги
Весну у нас навек, завистливы и строги,
Спешат отнять: глядишь — и осень на дворе!»
Красавицы! Нельзя не внять словам Елены
О том, что свойственны природе перемены.
Кто упустил апрель, заплачет в октябре!
Ступай, мое письмо, послушливый ходатай,
Толмач моих страстей, гонец моих невзгод;
Вложи в слова тоску, что душу мне гнетет,
И сургучом любви надежно запечатай.
Явись пред госпожой и, зоркий соглядатай,
Заметь: небрежно ли прекрасный взор скользнет
По горестным строкам — или она вздохнет —
Иль жалость выкажет улыбкой виноватой.
Исполни долг посла и все поведай ей,
Чего я не могу поведать столько дней,
Когда, от робости бледнея несуразной,
Плутаю в дебрях слов, терзаясь мукой праздной.
Все, все ей расскажи! Ты в немоте своей
Красноречивее, чем лепет мой бессвязный.
В тот вечер плавные тебя манили звуки,
И в танцевальный зал ты весело сошла,
От блеска глаз твоих зажглась ночная мгла,
Все ожило, едва соединились руки.
Все вьется, кружится, летит, не зная скуки,
И танцу комната становится мала, —
То переменчивый, то ровный, как стрела,
Меандра древнего он повторял излуки.
Обворожительный и каждый раз другой:
То треугольником, то лентой, то дугой,
То клином журавлей в просторе поднебесном
Выстраивался он, — о нет, сомненья прочь!
Я видел: над землей парила ты в ту ночь, —
Танцуя, божеством ты стала бестелесным.
Уж этот мне Амур — такой злодей с пеленок!
Вчера лишь родился, а нынче — столько мук!
Отнять у матери и сбыть буяна с рук,
Пускай за полцены — на что мне злой ребенок.
И кто подумал бы — хватило же силенок:
Приладил тетиву, сам натянул свой лук!
Продать, скорей продать! О, как заплакал вдруг.
Да я ведь пошутил, утешься, постреленок.
Я не продам тебя, напротив, не тужи:
К Елене завтра же поступишь ты в пажи,
Ты на нее похож кудрями и глазами.
Вы оба ласковы, лукавы и хитры,
Ты будешь с ней играть, дружить с ней до поры,
А там заплатишь мне такими же слезами.
Душистый сноп цветов, печали не тая,
Сложила ты на холм Лукреции могильный.
Увидел я слезу, услышал вздох умильный
И понял, что в плену у смерти жизнь твоя.
Ты ценишь все, на чем печать небытия
Лежит, но есть закон души любвеобильной:
Я должен умирать сто раз в тоске бессильной,
Суровости твоей и жертва, и судья.
Когда, живых презрев, ты, почестями гробу,
Являешь нам свою тщеславную особу,
Когда тебе одни фантомы по нутру,
Не мнишь ли ты, что я, от мира отрешенный
И милостей твоих неласково лишенный,
Стремясь любовь снискать, возьму — и впрямь умру?
Увидев, что мой дом разграблен солдатней
И смерть сражает всех без счету, без разбору,
Я мысленно искал в тебе свою опору
И радость обретал в тебе, тебе одной.
Я думал: «Сжалилась Фортуна надо мной,
Оставив мне тебя в несчастнейшую пору!»
И в простодушии своем поверил вздору!
Но ты, пленив меня искусной западней,
Мне нанесла такой урон, что и матерым
Тут делать нечего осталось мародерам.
Но не ропщу на твой суровый произвол,
Оправдываю я твой суд неправосудный.
Над слабостью моей торжествовать нетрудно.
В ней — не в жестокости твоей — источник зол.
Судили старички, взойдя на Трои стены,
Царицы красоту и женственную стать:
«Все бедствия, все зло, что терпит наша рать,
Способен окупить единый взгляд Елены!
Затмить бы впору ей рожденную из пены!
Но лучше б Менелай увел супругу вспять.
Вал осажден, теперь недолго крепость взять.
К нам, гавань запрудив, шлют корабли Микены».
Затем с Троянских стен, отцы, взирая вниз,
Вы юношей сдержать решили с перепугу?
— Сражайся стар и млад! — им нужен был девиз,
Чтоб головой своей рискнуть, надев кольчугу.
Был вправе Менелай забрать свою супругу,
Но вправе был ее не отдавать Парис!
Расстался я с тобой, блаженная свобода.
На шею мне ярмо надел прекрасный пол.
Хоть я ломал его, но — подъяремный вол! —
Подставил шею вновь, как мне велит природа: