Анатоль КонсеО великом могильщике-государстве и его жертвах
Светлой памяти Сакко и Ванцетти.
Новым признак государства открываю я вам: всюду, где пахнет трупами, найдете вы государство; но там, где процветает жизнь, там увидите вы государство бессильным, лежащим неподвижно, подобно ненужному разлагающемуся телу. И в этом еще следует убедиться, вам: всякое торжество жизни над смертью является опасном угрозой государству. И если вы стремитесь а полному торжеству жизни над смертью в будущем, вы, с неизбежностью, будете вынуждены толкнуть государство к гибели: ибо где нельзя будет убивать друг друга, там станет невозможным существование государства.
Очагом смерти называю я государство, потому что многие из совращенных государством безрассудно принимают смерть из рук его, а те, кто еще остался в живых, должны дожидаться своей смерти у порога государства; так государство никогда не устает рыть могилы для своих мертвых жертв и потрясать знаменем смерти над головами живущих.
Государства строятся на трупах, и чем больше трупов свалено у ног государства, тем выше оно поднимает свою преступную голову. Воистину, гора трупов является необходимым фундаментом для всякого государства, а человеческая кровь столь же необходимым цементом, скрепляющим громоздкую государственную постройку снизу и доверху.
В искусстве „делать трупы“ государство не имеет соперников. „Я могу превратить в труп всякого, кто станет на моем пути“, — хладнокровно говорит государство, и эта фраза не является пустой угрозой в его вечно-лгущих устах. „Я могу безнаказанно убивать“, — холодно повторяет государство и поднимает свой тяжелый меч над головами обреченных. Убийство — самое действительное средство устрашения в руках государства, и как часто государство прибегает к нему! Но, с другой стороны, в частом использовании этого страшного средства кроется немалая опасность для государства. Когда убийство становится повседневным явлением, необходимым предметом государственного обихода, оно уже никого неспособно запугать: страх перед смертью улетучивается из сердец обреченных, и жертвы жестокости государства начинают ненавидеть своего палача упорной неискоренимой ненавистью. Говорят, когда ненависть не способна переродиться в любовь, она перерождается в презрение, — эти слова могут послужить превосходной надгробной эпитафией для государства. Да, государство стало слишком ничтожным для того, чтобы привлечь к себе разумную любовь честных людей; оно же, будучи но самой природе своей, невежественным, жестоким и грубым, каждым движением своим вызывает презрение окружающих. И вот, чем выше заносит свой меч государство, тем выше вздымаются волны всеобщего презрения. Рано или поздно, они захлестнут государство, и гнусное чудовище власти исчезнет навеки в пучине народного презрения.
Великим могильщиком называю я государство, а слуг его — усердными гробокопателями. Как трудолюбивый крот, неутомимо подкапывается государство под многие жизни, и везде, где копошатся слуги государства, вырастают могилы и охотничьи ямы. Ах, как часто неосторожные и доверчивые попадают в эти коварные западни с тем, чтобы никогда уже не выбраться из них! Земли, изрытые бесчисленными могилами, нагруженными до краев изуродованными и окровавленными телами, — вот территория государства. Похоронным звоном следовало бы провожать каждый шаг государства, а звуками погребальных песен встречать всякую победу власти! И часто в мучительном раздумьи спрашиваю я: как может жизнь спокойно выносить подобное чудовищное и гнусное воплощение смерти в лице государства, и как могут живые оставаться равнодушными при виде смертельных забав слуг государства? Уже всем живущим бросаю я в лицо свое убийственное сомнение: если жизнь ваша беспечно протекает под нависшей смертельной угрозой государства, то, слушайте, живущие, не стоите ли вы одною ногою в обители смерти? Или, быть может, государство успело уже и вас отравить своим трупным ядом?
Уже давно прошли те времена, когда государства самоуверенно восседали на колеснице жизни. Нынче государства не могут не сознавать себя вредными для люден и бесполезными для жизни организациями, не могут не чувствовать, как бурное течение жизни с роковой необходимостью влечет их к гибели. Как бы в предчувствии близкой гибели, государства лихорадочно стремятся жить во что бы то ни стало: сначала они стараются удержать в своих одряхлевших руках молодую бунтующую жизнь; затем, убедившись, что жизнь ни все-таки не пo-силам, они пытаются насильственно обуздать, смирить и обломать ее непокорный рост. Именно потому, что государствам не приходится рассчитывать на долгую жизнь, они не могут не проявлять роковой страсти к насилиям над живыми людьми и издевательствам над жизнью. — Так и умирающий, чувствуя приближение смерти, старается ухватиться своими слабыми руками за жизнь я, видя, что все-же жизнь ускользает от него, начинает осыпать ее грубою бранью и нечистыми проклятиями.
Еще об одном наблюдении над государством хочу рассказать я вам: величие государств всегда покупалось ценою унижения и умаления многих, и чем могущественнее оказывалось государство, тем зависимее и ничтожнее чувствовали себя его граждане. Полный триумф государственности неизбежно приводит к значительному умалению и угасанию человеческой личности, к превращению человека в бессмысленное и безжизненное политическое или юридическое понятие. И всегда получалось так: всюду, где государства чрезмерно оживали, угасала человеческая жизнь; ибо там, где государство чувствует себя могущественным, там никто не может быть уверен в жизни своей, там все живут под постоянной угрозой смерти. И всюду так замечал я: в самых оживленных государствах люди больше всего походили на мертвецов, вставших из гробов своих, так что часто в пределах таких государств затруднительно было отличить живых от мертвых.
Разве не смешно видеть, как громкоголосые и тучные государства приковывают к себе безмолвных и тощих граждан! Вот в чем вяжу я великую непревзойденную трагикомедию безрассудного народного терпения: обессилевшие люди тащат на своих согбенных спинах громадную тушу своего разжиревшего государства, но редко кому из них приходят в голову сбросить с себя этот ненужным и тягостный груз и растоптать его ногами.
Те, для кого существует государство, и кто живет государством, являются в большинстве случаев поставщиками Смерти. Так гласит закон всякого государства: Государство может наделить избранных благами жизни, но эти блага должны быть приобретены ценою оскудения многих жизней: Ибо государство по природе своей бесплодно и расточительно; оно ничего не способно родить само по себе: все, чем богато государство, оно награбило у чужих трудов, а то, чем оно намерено наградить одних, оно должно прежде украсть у других.
Государство говорит людям, что они должны стать гражданами во имя человеческого достоинства. Но говоря так, государство, по своему обыкновению, лжет. Для достойного человека нет ничего привлекательного в том, что он будет считаться гражданином государства. Ведь чувство, гражданства и чувство человечности трагично не совпадают, и часто для того, чтобы стать гражданином, требуется прежде обезличить и умертвить в себе человека. Именно во имя человеческого достоинства люди должны стараться сбросить с себя тягостные узы гражданства и стремиться к тому, чтобы утверждать свою человечность вне узких и бездушных рамок государственности.
Мертвыми глазами глядит государство на человека и к призрачные сети законов оно пытается уловить живую человеческую совесть. Поистине, непосильной тяжестью оказывается государство дли совестливых людей: ибо государство, будучи бессовестным по призванию своему, не терпит подле себя живой человеческой совести. „Когда я говорю, человеческая совесть должна молчать“, — бесстыдно объявляет государство, и всякий раз, когда ему приходится сталкиваться с живой совестью людей, оно пытается подменить ее бездушным страхом или послушанием граждан. Смерти чуткой человеческой совести жаждет государство; ибо чувствует оно, что такая совесть не может не казнить его за его бесчеловечное могущество, не может не осуждать его за его бесчисленные преступления.
Орудием смерти именую я государство, и всюду, куда достигает ядовитое дыхание государства, жизнь замирает в стране и человек не бывает уверен в жизни своей. И лишь там, где человек не считает себя больше слугой государства, лишь там он впервые начинает чувствовать себя полным хозяином своей жизни.