Почему же столько людей жертвуют в Make-A-Wish, хотя есть много способов практичнее распорядиться своими благотворительными долларами? Отчасти именно в силу тех эмоций, о которых идет речь. Психологические исследования доказывают, что конкретный нуждающийся в помощи человек, на которого можно показать пальцем, значит для нас гораздо больше, чем сотни тех, о ком мы ничего не знаем.
В одном исследовании, где участникам эксперимента полагалось денежное вознаграждение за содействие, им давали возможность часть его направить в фонд Save the Children, организацию, которая занимается детьми неимущих. В одной группе это сформулировали так: «От нехватки продовольствия в Малави страдают больше миллиона детей». В другой показали фотографию семилетней африканской девочки и рассказали, что зовут ее Рокия и что «благодаря вашему пожертвованию ее жизнь станет лучше». Вторая группа пожертвовала значительно больше. Видимо, фотография Рокии стимулировала эмоциональное желание помочь, а данные о миллионах нуждающихся — нет.
Точно так же тот факт, что без москитных сеток заболеют малярией дети, которых мы не знаем и не узнаем никогда, гораздо меньше задевает наши чувства, чем мальчик с лейкемией, которого нам покажут по телевизору. Это дефект нашего эмоционального аппарата, каким он сформировался миллионы лет назад, когда мы были в состоянии помочь только тем, кого видели своими глазами. Он не может служить оправданием для отказа в помощи незнакомцам, живущим вдали от нас.
Некоторые возражают, что деньги, которые уходят так далеко, сложнее отследить. Об этом беспокоились некоторые звонившие на передачу On Point канала NPR, в которой я недавно участвовал. Эдна, человек безусловно великодушный, рассказала, что один день в неделю волонтерствует в больнице и жертвует на местную благотворительность в несколько организаций. На мой вопрос, не больше ли пользы принесет пожертвование беднякам в развивающихся странах, она ответила, что так бы и поступила, если бы «твердо знала, что деньги попадут к тем, кто в них нуждается, но пока никто не сумел меня в этом убедить, так что я отдаю туда, где сама вижу результаты». К счастью, следом за ней позвонила Мэг, семейный доктор, и рассказала о своем опыте работы на Гаити с детьми, живущими меньше чем на два доллара в день. Мэг сообщила, что большинство таких детей видят доктора один раз в жизни, на прививке в рамках государственной программы вакцинации, а 1200 долларов достаточно, чтобы к ним в течение года регулярно приезжал местный гаитянский врач.
Мы не обязаны верить благотворительным организациям на слово, что наши деньги помогут людям в другой стране. Современные технологии не только упрощают само пожертвование, но и позволяют жертвовать эффективно. Такие сайты, как GiveWell или мой собственный, The Life You Can Save, предлагают независимую оценку и направляют дарителя в организацию, которая не передаст его деньги коррумпированной административной верхушке, а проследит, чтобы они попали к нуждающимся.
Некоторые американцы полагают, что достаточно помогают бедным в других странах уже тем, что платят налоги. Опросы неизменно показывают, что, по мнению американцев, они отдают на международную помощь слишком большую долю своих доходов. Но, отвечая на вопрос, сколько же следует жертвовать, они называют цифру, многократно превышающую сегодняшнюю. В 2013 году фонд Kaiser Family провел среди американцев опрос о роли США в глобальном здравоохранении. Медиана ответов на вопрос «Какая доля федерального бюджета расходуется на помощь другим странам?» оказалась на уровне 28 %. В целом это согласуется с результатами опроса, который Kaiser вместе с Гарвардским университетом и The Washington Post проводили в 1997 году. Медиана ответов достигала 20 %, тогда как реальная цифра по-прежнему колеблется вокруг 1 %.
Как правило, американцы считают США исключительно щедрым государством, хотя средства, выделяемые на международную помощь, составляют гораздо меньшую долю американского бюджета, чем в бюджетах других богатых стран. По данным Организации по экономическому сотрудничеству и развитию за 2012 год, Швеция и Люксембург в процентном соотношении предоставили помощи в пять раз больше, Дания — в четыре раза, а Бельгия с Ирландией — вдвое. Благотворительные пожертвования частных лиц и фондов ни в коей мере не покрывают этот разрыв.
Возможно, знай американцы, какие они прижимистые в деле помощи беднейшим странам мира и какие у них есть для этого возможности, они делали бы больше. В качестве совершенно ненаучного теста моя организация The Life You Can Save предлагает наличные удивленным незнакомцам на углу улиц от Уолл-стрит до Санта-Моники, а затем предоставляет выбор: оставить их себе или отдать фонду Against Malaria. Почти все решают пожертвовать деньги фонду, некоторые даже добавляют к ним собственные. В общей сложности мы уже раздали 2500 долларов, из них 2421 доллар получил фонд Against Malaria.
Те, кому деньги достались просто так, чаще отдают их, чем те, кто такого неожиданного подарка не получал. И все же «эксперимент с раздачей» показывает, что американцы не только очень часто готовы помогать неимущим во всем мире, но и делают это с искренним удовольствием. Все, что им нужно, — знать, что делать, чтобы помощь была эффективной.
Чего стоят дорогие произведения искусства
НА НЕДАВНЕМ АУКЦИОНЕ Christie’s в Нью-Йорке было продано на 745 миллионов долларов произведений послевоенного и современного искусства. Для единичных торгов это рекорд. Самые высокие ценники оказались у картин Барнетта Ньюмана, Фрэнсиса Бэкона, Марка Ротко и Энди Уорхола: каждая ушла больше чем за 60 миллионов. Газета New York Times писала, что существенную роль в таком взрывном росте цен сыграли коллекционеры из Азии.
Разумеется, для некоторых покупателей это инвестиции, такие же как покупка акций, недвижимости или золотых слитков. В таком случае, переплатили они или недоплатили, будет определяться рыночной стоимостью картины спустя какое-то время.
Но что движет покупателями, чьи мотивы не имеют отношения к деньгам, когда они платят десятки миллионов долларов вот за это? Особой красоты в этих работах нет, выдающегося мастерства тоже. Даже среди произведений самого художника они ничем не выделяются. Погуглите «Барнетт Ньюман», и вы увидите море вертикальных цветных полосок, обычно разделенных тонкой чертой. Такое впечатление, что, когда Ньюмана посещала некая идея, он стремился перебрать все ее возможные варианты. Один из таких вариантов кто-то купил в прошлом месяце за 84 миллиона долларов. Крошечное уорхоловское изображение Мэрилин Монро, каких у него много, ушло за 41 миллион.
Десять лет назад нью-йоркский Метрополитен-музей заплатил 45 миллионов долларов за маленькую «Мадонну с младенцем» Дуччо. Я тогда писал у себя на сайте The Life You Can Save, что благотворители, которые своими пожертвованиями сделали эту покупку возможной, могли бы распорядиться деньгами и лучше, но «Мадонна» из Метрополитен-музея все-таки мастерски написана и ей 700 лет. Дуччо — один из крупнейших художников, живших в эпоху важнейших для западного искусства перемен, хотя до нас дошло совсем немного его работ. Ни о Ньюмане, ни об Уорхолле подобного не скажешь.
Но возможно, послевоенное искусство так важно потому, что бросает вызов нашим представлениям о мире? Об этом убежденно говорил Джефф Кунс, один из художников, чьи работы продавались на Christie’s. В 1987 году, отвечая на вопросы группы арт-критиков, Кунс привел в пример свое произведение, проданное месяцем раньше, назвав его работой про «Джим Бим». Это творение — гигантский игрушечный поезд из нержавейки, полный бурбона, — он еще до аукциона демонстрировал на выставке Luxury and Degradation («Роскошь и упадок»), которая, по версии New York Times, исследовала «пустоту, избыточность и опасную роскошь разгульных 1980-х».
В том интервью Кунс говорил, что в работе про «Джим Бим» «использовал метафоры роскоши, чтобы дать определение классовой структуре». Арт-критик Хелена Контова спросила, как его «социально-политическая направленность» соотносится с политикой тогдашнего президента Рональда Рейгана. Кунс ответил: «Рейганизм означает коллапс социальной мобильности, когда трехэтажная структура, соответствующая низкому, среднему и высокому уровням дохода, схлопнулась до двухэтажной: низкий и высокий… Моя работа — протест против этой тенденции».
Искусство в роли критика роскоши и расточительности! Искусство, протестующее против расширяющейся пропасти между богатыми и бедными! Как смело и благородно это звучит. Но арт-рынок тем и силен, что умеет подхватить сколь угодно радикальную декларацию произведения и превратить ее в очередной товар для сверхбогатых. Оказавшись на Christie’s, игрушечный поезд с бурбоном ушел с молотка за 33 миллиона долларов.
Если бы художников, арт-критиков и покупателей хотя бы чуть-чуть интересовал расширяющийся разрыв между богатыми и бедными, они бы посмотрели в сторону развивающихся стран, где, потратив несколько тысяч долларов на работы местных мастеров, можно изменить к лучшему жизнь целых деревень.
То, что я сейчас говорю, ни в коем случае не умаляет значения искусства. Рисунок, живопись, скульптура, как и музыка, и вокал, — важные формы человеческого самовыражения, без которых наша жизнь была бы беднее. Люди занимаются искусством во всех культурах, при любых обстоятельствах, даже когда они не в состоянии удовлетворить свои основные, минимальные нужды. Чтобы поощрить их к творчеству, совершенно не нужны покупатели с миллионами долларов. На самом деле нетрудно доказать, что заоблачные ценники для творческого самовыражения вредны.
Думаю, отдавать такие астрономические суммы покупателей заставляет ощущение, что обладание оригиналами работ известных художников поднимает их собственный статус. Если так оно и есть, то это само по себе может стать двигателем перемен: понадобится всего лишь пересмотреть понятие статуса и заново определить его с учетом этических соображений.