счастливее. Более того, жители Австрии, Франции, Японии и Германии, похоже, не счастливее тех, кто живет в гораздо менее обеспеченных странах: в Бразилии, Колумбии и на Филиппинах.
Cравнивать страны с разными культурами трудно, но то же явление наблюдается и в пределах одной страны. Исключением из общего правила служат только малоимущие слои (в США это люди с годовым доходом до 12 тысяч долларов). Выше этого уровня рост дохода не особенно влияет на уровень счастья. Американцы сегодня богаче, чем были в 1950-х, но не счастливее. Уровень счастья среди среднего класса, то есть при годовом доходе на семью в пределах 50–90 тысяч долларов, практически такой же, как у состоятельных американцев с доходом на семью более 90 тысяч долларов в год.
Большинство исследований уровня счастья сводятся к ответу на вопрос, насколько люди довольны своей жизнью. Такие исследования нельзя абсолютизировать, потому что оценка общей удовлетворенности жизнью не всегда отражает, сколько удовольствия от жизни опрашиваемые получают повседневно.
Мой коллега по Принстонскому университету Даниэль Канеман с соавторами попытался замерить субъективное благополучие, неоднократно в течение дня спрашивая у людей, какое у них сейчас настроение. Статья, опубликованная 30 июня в Science, подтверждает, что между доходом и счастьем почти нет корреляции. Напротив, Канеман и соавторы обнаружили, что люди с высоким доходом больше времени посвящают занятиям, связанным с негативными эмоциями — напряжением и стрессом. Досуга у них меньше, а времени на работе или в дороге они проводят больше. Они чаще описывали свое эмоциональное состояние как неприязнь, злость, тревогу или напряжение.
Конечно, мысль, что за деньги счастья не купишь, не нова. Многие религии учат нас не привязываться к материальному. The Beatles напоминают, что любовь не продается за деньги. Даже Адам Смит, поведавший нам когда-то, что мы получаем свой обед не потому, что мясник такой добрый, а потому что у него есть свой эгоистический интерес, описывал воображаемые радости богатства как «обман» (хотя и необходимый, чтобы «поддерживать промышленность в движении»).
И все же в этом есть какой-то парадокс. Почему любое правительство заинтересовано в повышении национального дохода на душу населения? Почему столько людей стремится к деньгам, если они не делают нас счастливее?
Быть может, потому, что мы по своей природе существа целеполагающие. Мы происходим от тех, кому приходилось много трудиться, чтобы прокормиться, найти партнера, вырастить детей. В кочевых обществах не имело смысла обзаводиться ничем, что нельзя увезти с собой, но, как только человек стал оседлым и создал денежную систему, все ограничения исчезли.
Накопить деньги — значит подстраховаться на черный день, но сегодня накопление стало еще и самоцелью, мерой статуса и успеха, задачей, придающей жизни смысл в ситуации, когда у нас нет причин что-то делать, но ничего не делать тоже скучно. Делать деньги — занятие, позволяющее чувствовать, что занимаешься чем-то стоящим, пока не задумаешься, зачем, собственно, тебе это нужно.
Вот, например, история американского инвестора Уоррена Баффета. Сейчас ему 75 лет, 50 из них он трудился, сколачивая свое огромное состояние. Forbes ставит его на второе после Билла Гейтса место в рейтинге богатейших людей мира, оценивая его капитал в 42 миллиарда долларов. Судя по скромному образу жизни, тратить ему не особенно нравится. Но если бы он и позволял себе излишества, ему бы пришлось сильно постараться, чтобы прожить хотя бы малую часть своего состояния.
Получается, что, нажив в 1960-х годах первые несколько миллионов, дальше Баффет трудился совершенно напрасно. Может быть, он одна из жертв того самого «обмана», который описывал Адам Смит и исследовал Канеман с соавторами?
Статья Канемана вышла на прошлой неделе, по случайному совпадению — как раз когда Баффет сделал крупнейшее в американской истории пожертвование: 30 миллиардов фонду Билла и Мелинды Гейтс и еще 7 миллиардов другому благотворительному фонду. Даже с поправкой на инфляцию, это больше, чем пожертвования Эндрю Карнеги и Джона Рокфеллера.
Одним махом Баффет придал своей жизни смысл. Поскольку он агностик, им не двигала вера в посмертную награду. Тогда что же его жизнь говорит нам о природе счастья?
Быть может, как это следует из канемановского исследования, Баффет радовался жизни меньше, чем мог бы радоваться, если бы в 1960-х годах оставил работу, жил на то, что успел скопить, и чаще играл в бридж. Но тогда он совершенно точно не испытал бы того удовлетворения, которое вправе чувствовать сейчас при мысли, что с помощью фонда Гейтса его труд и талант инвестора помогает бороться с болезнями, уносящими здоровье и жизни миллионов неимущих во всем мире. Баффет — живой пример того, что счастье не сводится к хорошему настроению.
Можно ли увеличить валовое национальное счастье?
МАЛЕНЬКОЕ ГИМАЛАЙСКОЕ КОРОЛЕВСТВО Бутан известно во всем мире двумя своими достопримечательностями: высоким визовым сбором, ограничивающим приток туристов, и тем, что во внутренней политике там измеряют не экономический рост, а рост «валового национального счастья». Одно с другим тесно связано: приток туристов полезен для экономики, но угрожает природе и культуре Бутана, то есть в долгосрочной перспективе — счастью.
Когда я впервые услышал, что цель Бутана — как можно больше народного счастья, мне стало интересно, стоит за этим какой-то практический смысл или это просто очередной политический лозунг. Нет, не просто лозунг, в чем я смог убедиться лично, приехав в столицу Бутана Тхимпху, чтобы выступить на конференции «Экономическое развитие и счастье». Ее организовал бутанский премьер-министр Джигме Тинлей совместно с Джеффри Саксом, директором Института Земли при Колумбийском университете и советником Генерального секретаря ООН Пан Ги Муна.
Мне еще не доводилось бывать на конференциях, к которым правительство страны относилось бы так серьезно. Я думал, что Тинлей, как обычно, выступит на открытии с официальным приветствием и уедет по своим делам. Ничего подобного. Его выступление оказалось глубоким анализом ключевых вопросов, которые встают, когда счастье становится государственной политикой. После выступления он провел на конференции все два с половиной дня, неизменно внося вклад в наши обсуждения. В большей части сессий также участвовали несколько министров.
С незапамятных времен все согласны, что счастье — это хорошо. Проблемы возникают, когда мы пытаемся выработать единое определение счастья и измерить его.
Один из основополагающих вопросов — следует ли рассматривать счастье как преобладание удовольствия, испытанного на протяжении жизни, над страданием или как степень удовлетворенности жизнью? При первом подходе надо суммировать количество положительных моментов в отдельно взятой жизни и вычесть из них сумму отрицательных. Если результат — положительная величина, будем считать жизнь счастливой, и наоборот. Чтобы измерить счастье в таком его понимании, нужно методом случайной выборки изучить события в жизни людей и попытаться понять, вызывают они положительные эмоции или отрицательные.
Второй подход — спрашивать людей: «Насколько вы довольны тем, как складывается сейчас ваша жизнь?» Те, кто доволен или очень доволен, скорее счастливы, чем несчастливы. Но какая из интерпретаций счастья скажет больше о том, как его наращивать? Здесь придется исследовать вопросы более фундаментального характера — ценностные.
В исследованиях на основе первого подхода хорошие результаты показали такие страны, как Нигерия, Мексика, Бразилия и Пуэрто-Рико, следовательно, ответы могут быть связаны больше с национальной культурной традицией, чем с объективными показателями, такими как здоровье, образование и стандарты качества жизни. При втором подходе вверху списка оказываются богатые страны, такие как Дания и Швейцария. Но не факт, что ответы на вопросы исследования означают для разных культур и языков одно и то же.
Можно со всеми договориться, что наша цель — увеличение счастья, а не дохода или валового национального продукта, но какой в этом смысл, пока мы не в состоянии измерить счастье объективно? Джон Мейнард Кейнс, как известно, сказал: «Лучше я окажусь приблизительно прав, чем ошибусь с высокой точностью». Он имел в виду, что идеи часто рождаются сырыми, и приходится долго трудиться, чтобы придать им отточенность и определенность. Возможно, это относится и к идее счастья как цели государственной политики.
Научимся ли мы измерять счастье? Центр исследований, учрежденный 12 лет назад правительством Бутана, сейчас обрабатывает результаты интервью с более чем 8 тысячами своих граждан. Вопросник охватывает и субъективные аспекты, такие как удовлетворенность респондентов жизнью, и объективные — стандарты качества жизни, здоровье, образование, а также участие в культурной жизни, динамичность жизни в населенном пункте, состояние окружающей среды и баланс между работой и другими занятиями. Пока не ясно, будут ли такие разноплановые факторы как-то коррелировать между собой. А чтобы свести их к одному показателю, не обойтись без сложных оценочных суждений.
В Бутане работает Комиссия по валовому национальному счастью под председательством премьер-министра. Она рассматривает каждое предложение, которое вносят министры. Если та или иная инициатива противоречит задаче роста валового национального счастья, ее возвращают в министерство на доработку. Без одобрения комиссии ни одно предложение дальше не продвигается.
Один из неоднозначных законов, который недавно все-таки прошел — и это многое говорит о готовности правительства идти до конца в том, что, на его взгляд, увеличивает общее счастье, — это запрет на продажу табачных изделий. Бутанцы имеют право ввозить в страну сигареты и табак из Индии, в небольшом количестве и для личного потребления, но не для продажи, и каждый раз, закуривая в общественном месте, должны иметь при себе квитанцию об уплате пошлины на ввоз.