Именно такой длительный срок и делает беспризорниками три четверти фондов современной библиотеки. Эта огромная коллекция знаний, культурных и литературных достижений большинству людей недоступна. Оцифровка даст к ней доступ любому, у кого есть интернет. Как сказал директор по технологиям Калифорнийской электронной библиотеки Питер Брэнтли, «наш моральный долг дотянуться до верхних полок, вытащить оттуда все книги-беспризорники и засунуть их в сканер».
Роберт Дарнтон, директор университетской библиотеки Гарварда, предлагает альтернативу плану Google — общедоступную электронную библиотеку, финансируемую коалицией фондов в тандеме с коалицией научных библиотек. План Дарнтона немного недотягивает до всемирной библиотеки, потому что из него исключены печатные публикации, защищенные копирайтом, но право на оцифровку книг-беспризорников конгресс, по мнению Дарнтона, должен закрепить за некоммерческой общедоступной библиотекой.
Это был бы огромный шаг вперед в нужном направлении, но с мечтой о всемирной общедоступной электронной библиотеке прощаться не стоит. Ведь именно книги, которые продолжают печатать, вероятно, содержат самую актуальную информацию и нужнее всего людям.
Во многих европейских странах, а также в Австралии, Канаде, Израиле и Новой Зеландии принят закон о так называемом public lending right, гарантирующем правообладателям денежную компенсацию за использование их произведений в библиотеках. Таким образом, правительство признает, что, если предоставить сотням людей доступ к одному и тому же экземпляру книги, общество выиграет, но продажи могут упасть. Хотя, возможно, всемирная общедоступная библиотека сможет оцифровывать защищенные копирайтом книги, которые продолжают печатать, гарантировав автору или издательству выплаты, пропорциональные числу обращений к электронной версии.
В конце концов, мы сумели высадить человека на Луну, расшифровали человеческий геном, должны суметь и приблизить идеал всемирной общедоступной электронной библиотеки. Это, правда, потребует от нас выполнения другого морального долга, еще более непростого: сделать интернет доступным не только для тех 30 % населения Земли, у которых он есть сегодня.
Расплата за антинауку
ВЕСЬ СВОЙ ПРЕЗИДЕНТСКИЙ СРОК президент ЮАР Табо Мбеки отвергал практически единодушное мнение ученых о вирусной природе СПИДа и о том, что антиретровирусные препараты спасают жизни ВИЧ-позитивных людей. Он придерживался подхода кучки ученых-диссидентов, считавших, что СПИД вызывают другие причины.
Мбеки продолжал цепляться за этот подход, даже когда научные данные полностью его опровергли. Когда кто-нибудь, хотя бы сам Нельсон Мандела, героический борец с апартеидом и первый темнокожий президент ЮАР, публично оспаривал позицию Мбеки, его сторонники начинали яростно преследовать критика, чтобы заткнуть ему рот.
Пока соседние с ЮАР Ботсвана и Намибия обеспечивали большинство своих ВИЧ-инфицированных граждан антиретровирусными препаратами, в ЮАР ничего подобного не делали. И вот недавно группа гарвардских исследователей изучила последствия этой политики. По самым консервативным оценкам, если бы правительство ЮАР обеспечило соответствующими лекарствами больных СПИДом и беременных женщин, рисковавших передать инфекцию новорожденным, оно бы спасло от безвременной смерти 365 тысяч человек.
Эта цифра лучше любых слов говорит о том, какими чудовищными потерями оборачивается пренебрежение наукой или ее отрицание. Она сравнима с человеческими потерями во время геноцида в Дарфуре и составляет около половины от числа жертв массового убийства тутси в Руанде в 1994 году.
Одним из поворотных моментов, после которого мировое общественное мнение восстало против апартеида, была бойня в Шарпевиле в 1961 году, когда полиция расстреляла толпу темнокожих демонстрантов, убив 69 из них и многих ранив. Мбеки, как и Мандела, был тогда в числе активных борцов с апартеидом. А теперь, как показывает гарвардское исследование, из-за него погибло в пять тысяч раз больше темнокожих южноафриканцев, чем из-за белых полицейских, стрелявших по толпе в Шарпевиле.
Как оценить деятельность такого человека?
В защиту Мбеки можно сказать, что он не хотел никого убивать. Судя по всему, он был, а возможно, и остался искренне убежден, что антиретровирусные препараты токсичны.
Без сомнения, не желал он и зла никому из больных СПИДом. Он не собирался никому вредить, поэтому заслуживает иного отношения к себе, чем те, кто причиняет вред умышленно, будь то из ненависти или из корысти.
Но добрых намерений недостаточно, особенно если ставки так высоки. Мбеки виновен не в том, что первоначально принял сторону ничтожного меньшинства ученых, а в том, что цеплялся за эту точку зрения, не допуская ее открытой и честной экспертизы с участием специалистов. Когда профессор Малегапуру Макгоба, ведущий южноафриканский темнокожий иммунолог, предупреждал, что политика президента делает ЮАР посмешищем в научном мире, администрация президента обвинила его в пропаганде расистских западных идей.
Сразу после отставки Мбеки в сентябре новое южноафриканское правительство Кгалемы Мотланте начало принимать эффективные меры против СПИДа. Министра здравоохранения кабинета Мбеки, предлагавшего лечиться от СПИДа чесноком, лимонным соком и свеклой, тут же отправили в отставку. Трагично, что партия Африканский национальный конгресс, ведущая политическая сила в ЮАР, настолько попала под влияние Мбеки, что не сместила его много лет назад.
Эта история — яркий пример того, что бывает, когда социальная политика игнорирует науку. Я не хочу сказать, что большинство в науке всегда право, вся ее история недвусмысленно утверждает обратное. Ученые — люди, и могут ошибаться. Как и всем остальным, им присуще стадное чувство и страх остаться в меньшинстве. Когда речь идет о человеческих жизнях, преступно не несогласие с учеными, а отрицание науки как способа докопаться до правды.
Мбеки, конечно, знал, что, если его неортодоксальные взгляды на причину СПИДа и эффективность антиретровирусной терапии ошибочны, его политика унесет много жизней, которые можно было бы спасти. Это знание обязывало его создать условия для доказательной, аргументированной дискуссии, в которой все данные можно беспристрастно и свободно анализировать и оценивать. Но он этого не сделал и потому несет ответственность за сотни тысяч смертей.
Частные лица, главы корпораций, государственные руководители — каждый из нас в какой-то области некомпетентен и не будет знать, что делать, пока не обратится к научным данным. Чем ответственнее пост, тем трагичнее последствия неверного решения. Например, когда речь идет о климатических изменениях, вызванных деятельностью человека, количество жертв из-за ошибочного решения может оказаться таким, что потери в ЮАР на его фоне померкнут.
ЖИЗНЬ, ИГРА, РАБОТА
Как «начать новую жизнь» с нового года?
ДАЕТЕ СЕБЕ ПЕРЕД НОВЫМ ГОДОМ обещания начать новую жизнь? Заняться спортом, сбросить вес, откладывать деньги, меньше пить? Или более альтруистично: помогать нуждающимся, сократить свой вклад в парниковый эффект? А выполняете?
2010 год только начался, но опросы показывают, что больше половины тех, кто давал себе перед Новым годом слово что-то изменить в своей жизни, не хватило дольше чем на месяц. Что это говорит о человеческой натуре и о нашей способности к жизни благоразумной или этичной?
Отчасти, конечно, дело в том, что торжественно обещаем мы себе только то, чего делать нам не хочется. Надо быть анорексиком, чтобы обещать себе есть мороженое не реже чем раз в неделю, и трудоголиком, чтобы дать зарок чаще смотреть телевизор. Так что Новый год для нас — подходящий момент попытаться изменить в своем поведении то, что изменить труднее всего. Это само по себе ставит успех под сомнение.
И все же мы даем себе торжественные обещания, потому что решили, что так для нас будет лучше. Но если уж мы решили, почему бы просто не взять и не начать так и делать? Этот вопрос занимал философов начиная с Сократа. В одном из платоновских диалогов, в «Протагоре», Сократ говорит, что никто не выбирает для себя заведомо плохого. Плохое выбирают как бы по ошибке — из лучших побуждений. И Сократ, и Платон, судя по всему, думали, что, если научить человека тому, что для него лучше, он начнет поступать соответственно. Но усвоить эту доктрину трудно — гораздо труднее, чем съесть второй кусочек торта, даже прекрасно зная, что делать этого не стоит.
Аристотель придерживался другого мнения, и с ним согласуется наш повседневный опыт неудач при попытке поступить заведомо хорошо. Разум, конечно, говорит нам, как правильно, считает Аристотель, но в каждую конкретную минуту чувство или желание могут оказаться сильнее. Поэтому проблема не в недостатке знания, а в неспособности разума взять верх над другими, иррациональными сторонами человеческой природы.
Современная наука подтверждает его правоту, демонстрируя, в какой огромной степени наше поведение зависит от мгновенных, инстинктивных, эмоциональных откликов на стимулы. Мы можем подумать и рациональным путем прийти к решению сделать так, а не иначе, но как руководство к действию такие намерения оказываются гораздо слабее наших безотчетных, инстинктивных чувств.
Какое отношение это имеет к выполнению торжественных обещаний самим себе? Ричард Холтон, профессор философии Массачусетского технологического института и автор книги «Желать, хотеть, ждать» (Willing, Wanting, Waiting), отмечает, что всякий зарок — это попытка поддержать в себе некое намерение, точно зная, что скоро придется столкнуться с побуждениями, ему противоположными. Сейчас, в эту минуту, мы хотим похудеть, и разум убедил нас, что это важнее, чем насладиться лишним кусочком торта. Но мы предвидим и то, как завтра вид кусочка торта с роскошным шоколадным кремом извратит нашу способность к суждению, и мы рискуем уговорить себя, что лишние 200 граммов погоды не делают.