о готовить доклад. Теперь он его закончил и хотел развлечься. Мне тоже не мешало развеяться. Я зашел за ним, он был один. Когда я появился, он встретил меня со стаканом виски в руке и косячком в зубах, предложил и мне затяжку. Так мы и покуривали, сидя на диване. Он спросил, как прошла свадьба, я ответил, что отец Гаэль продержался, но самое тяжелое еще впереди. Понять он не мог, но допытываться не стал. Выглядел он неспокойным, непривычным, с вымученной улыбкой. Допил залпом свой стакан. Я заметил, что если мы не поторопимся, то опоздаем на сеанс, он ответил, что ему и так хорошо и лучше посидеть спокойно. Приготовил виски с колой, предложил мне снять мой дафлкот. Я расположился поудобнее, ничего не заподозрив. Он по-дурацки мне улыбался. Поставил стакан на пол и вдруг на меня набросился. Попытался поцеловать, начал лапать, я с большим трудом оттолкнул его:
– Ты чего? Совсем сдурел?
Отпихивая его, я ткнул ему в подбородок, и теперь он тер его с болезненной гримасой.
– Дурак, ты мне больно сделал.
– Я не нарочно. Что на тебя нашло?
– Я больше не могу, Поль. Мне так плохо, что сдохнуть можно. Я думаю о тебе все время, не могу работать. Ты и представить себе не можешь, что мне приходится выносить. Хватит с меня мастурбаций на твое фото.
– Ты просто псих!
– Я псих? А ты-то кто? Пытаешься закадрить лесбиянок.
– Это вранье. Я кадрю женщин, гомосексуальны они или бисексуальны. Это им решать. Для меня любовь – игра, я никогда никого не заставлял.
– Ты правда не хочешь попробовать? Один раз. Чтобы понять.
У него был такой потерянный вид, такой беззащитный, что я растерялся, а голос в голове шепнул: «В конце концов, один раз, почему бы и нет? Там посмотрим». Я сказал себе, что ничем особенно не рискую, и в то же время – не дам же я себя трахнуть, только чтобы доставить ему удовольствие.
Экспериментировать или не экспериментировать?
Не в этом ли истинный вопрос?
Заметив мое колебание, Алекс совершил грубую ошибку – положил руку мне на колено, и она медленно поползла вверх вдоль бедра, добираясь до члена. Ему бы следовало подождать, пока я решусь, я остановил его в тот момент, когда он собирался положить на него ладонь.
– Стой, Алекс, хватит! Я не хочу! Послушай, ты мой друг, единственный, ты мне как брат.
– На свете десятки миллионов гомосексуалов, легко предположить, что это не так уж неприятно.
– Но ведь с братьями не трахаются, верно?
– Ну хоть один-единственный раз?
Я встречался с Мелани в самых разных местах, у выхода с ее факультета, в «Макдоналдсе», у нее дома или даже в «Динго», иногда случайно. И мы вступали в разговор, как будто и не расставались. В основном мы общались через эсэмэски, она писала со сверхзвуковой скоростью (я, напротив, печатаю медленно, указательным пальцем) и исправляла мои орфографические ошибки, заверяя, что, даже если это не является частью терапии, все равно хуже не будет. Вначале она меня не предупредила, но я заметил, что она связывалась со мной в одно и то же время, например, когда садилась в метро на Шатле, и использовала время в дороге, чтобы поработать со мной. Часто это бывало в те часы, когда я еще спал, я слышал вибрацию мобильника, знал, что это она, делал над собой усилие, чтобы ответить, и все начиналось. Когда я удивился нашему способу общения, она ответила, что психоанализ должен идти в ногу со временем, и если бы Лакан знал, что такое смартфон и скайп или мессенджер, он бы первый стал ими пользоваться, это открывает невиданные перспективы, позволяет сэкономить кучу времени и имеет еще одно преимущество: избавляет от голосовых модуляций, пауз и других способов повлиять на собеседника, нейтральность сообщения гарантирует непредвзятость беседы. Я, который всегда задавался вопросом, что такого могут сказать друг другу люди, беспрерывно барабанящие по телефону в общественном транспорте, теперь знаю ответ.
Ты выходил вчера вечером?
А чё, я ночной, после работы пшел впить, незя?
Пиши как следует, ладно? Ты был в «Динго»?
Встретил твоих подружек. Думал тебя увидеть.
Я теперь редко туда хожу, публика не та.
Ха ха ха.
Мог бы пойти в другое место.
Мне нравится это, оно особенное.
Ты говорил о нем со своей матерью?
О чем?
Что ты проводишь ночи в лесбийском клубе.
Мне и без того проблем с ней хватает, не стоит добавлять. Она уверена, что мы с Алексом парочка, и к тому же он начал давить. Мне надо съехать, найти квартирку, но не хватает бабок.
Ты не можешь всю жизнь прожить во вранье. Однажды придется принять реальность.
Я ничего не выбирал, ни такую мать, ни такого себя.
Я доехала до работы, пока.
Однажды вечером, придя в «Беретик», я обнаружил на пюпитре пианино открытку и понял, что ее положила Стелла. Открытка была из Барселоны, на лицевой части вид Саграда Фамилия[57], который походил на гигантский замок из песка. От Хильды, конечно же. Я ее не забыл, то есть не совсем забыл, она осталась где-то в уголке мозга или уж не знаю где еще, как подруга, притаившаяся в темноте. По-настоящему я о ней больше не думал. В открытке говорилось, что она не привыкла писать; это и так было видно по орфографическим ошибкам и корявому почерку. Еще она писала, что часто думает обо мне и спрашивает себя, что со мной стало и влюблен ли я в нее по-прежнему, она все время ждет, что увидит меня входящим в ее ресторан, адрес которого она остереглась мне давать, и много раз ей казалось, что она заметила меня на Рамбле[58], но только испытывала разочарование. У нее были проблемы, она повзрослела и была бы счастлива снова меня повидать, и чтобы я сыграл для нее «Con te partirò», которую я исполнял, по ее глубокому убеждению, лучше всех, и чтобы мы опять говорили часами, как тогда в ресторане, когда оставались вдвоем. В Барселоне у нее нет ни одного друга, она никого не видит и очень скучает. В конце месяца она уедет, она нашла место в большом отеле в Венеции, название которого она мне пришлет, и ей бы хотелось, чтобы мы открыли этот город вместе. В какой-то момент она собиралась приехать в Париж в отпуск, но раз она меняет работу, то ничего не получится. В заключение она меня крепко целует и надеется, что я думаю о ней, так же как она думает обо мне. «Встретимся поскорее», – приписала она в самом низу открытки.
Хильда, что за черт! Я любил ее до безумия, но без особого труда отдалился, я выздоровел так быстро, что любовь, наверное, была не очень сильной. Как можно забыть большую любовь? Видимо, это была одна из тех головокружительных лихорадок, которые захватывают вас, заполняя без остатка и толкая на всякие безумства, или же я не совсем нормальный. Может быть, если я увижу ее снова, то опять влюблюсь до потери пульса. И между нами произойдет нечто потрясающее. Я закрыл глаза, вновь увидел ее золотые волосы, чарующую улыбку и почувствовал, как на меня накатывает горячая волна.
Ехать в Венецию или не ехать?
Вот в чем вопрос.
«Puisque tu pars»[59]
Я могу с точностью назвать день, когда наша жизнь пошатнулась и начала входить в штопор. Это было в одно солнечное и холодное субботнее утро, с которого начинался долгий майский уик-энд, когда Париж пустел, а ресторан закрывался на два дня.
Накануне я вышел из «Динго» вместе с Каролиной, и мы поссорились. Мы уже собирались лечь в постель, как вдруг сцепились, потому что она раз за разом твердила, что я должен остерегаться Мелани и ее диковатых идей; меня бесило, что она подозревает Мелани в тайных замыслах, а еще больше – что она сомневается в моей способности за себя постоять. Мы перешли на повышенные тона, я собрал свои шмотки и вернулся домой довольно поздно и в дурном настроении. Я плохо спал, проснулся первым и вышел на улицу купить круассаны. Возвращаясь, прихватил почту из ящика и среди рекламных проспектов сразу заметил конверт с черным ободком, адресованный Элен Мартино. Меня удивило, что ее так назвали, – от этого имени она отреклась уже очень давно. Но похоже, стоит вам увериться, что вы похоронили свое прошлое, как оно возвращается бумерангом и без всякого предупреждения. Я ничего не сказал, просто положил уведомление о смерти на столик в прихожей и пошел завтракать.
Вечером в субботу Каролина зашла за мной в «Беретик», мы отправились прямо к ней, помирились, но она продолжала доставать меня с Мелани, и, когда я получил от той эсэмэску и ответил на нее, ей захотелось узнать, о чем таком мы переписываемся целый час. Я с большим трудом отстоял право моего смартфона на терапевтическую личную жизнь.
Когда я вернулся домой, в воскресенье ближе к полудню, уведомление по-прежнему лежало там, куда я его положил. Я задумался, видела ли его мать. Алекс позвонил, предлагая встретиться, но мне хотелось побыть дома, он сказал, что сам зайдет ко мне, и я не смог отказать. Лена принимала свою ванну из кипятка, и я воспользовался моментом, пока мы со Стеллой остались наедине, чтобы спросить:
– Лена видела конверт у входа?
– Конечно.
– И что?
– И ничего, велела мне не соваться куда не просят, и она права, это не мое дело, лично я пойду сделаю себе маску. На твоем месте я бы поступила так же.
– Думаешь, мне это не помешает?
Стелла приготовила себе маску из карибского зизифуса, а поскольку в баночке еще немного оставалось, я этим воспользовался. Но у меня из головы не шло траурное уведомление, я все время задавался вопросом, о ком там шла речь, вдруг о ком-то из близких.
– Это очень старые люди, которых ты не знаешь, – сказала Стелла, – и я тоже. В наши дни таких уведомлений больше не посылают, и нас это не касается. Ты не можешь горевать из-за смерти незнакомца.
– Да, но если это кто-то из родственников, тогда другое дело, верно?