– Счет, нам пора в казарму, у нас после полудня учения.
Габи, раз уж он так себя называл, положил счет на их стол и подал мне меню. Пожарные подсчитали, кто сколько должен, оставили деньги на столе и вышли. Габи подал два кофе пенсионерам, которые торопились, потому что боялись опоздать на сеанс. Потом подошел ко мне принять заказ и вернулся к своей плите.
– Две минуты, и готово. Я сегодня один.
– Я никуда не спешу.
– Господи, теперь газа нет! Что за день невезучий!
Он полез под стойку посмотреть, что происходит, вынырнул оттуда весь красный, с раздраженным видом.
– Отключили. Там что-то ремонтируют на площади. Простите, но я не смогу приготовить блины, может, сделать вам большой салат?
– Почему бы нет?
– Может, ниццкий салат с тунцом? Ох нет, тунец закончился, а поставки еще не было. Обычно салатами занимаюсь не я. Но могу сделать смешанный салат, с разными разностями.
– Было бы отлично.
Он прошел на кухню, чтобы приготовить блюдо. Я не знал, как ему представиться, придется напомнить ему прошлое девятнадцатилетней давности и что произошло на одном бельгийском фестивале в июле девяносто седьмого.
Давно, верно? Вспомнит ли он?
И как он это воспримет? Тем более что настроение у него сейчас, судя по всему, не фонтан. Может, лучше отложить все объяснения и подождать более благоприятного момента, но как знать, когда этот благоприятный момент наступит? Он поставил передо мной огромную салатницу, там было как минимум на троих.
– Я добавил орешки и изюм. Надеюсь, тебе понравится. Хочешь что-нибудь выпить?
– Я заказал стакан. Сидра.
– А, да.
Мне показалось немного странным, что он обращается ко мне на «ты», наверняка он спутал меня с другим клиентом. Он достал бутылку сидра, налил мне стакан прямо на стойке, подал, потом взялся за бутылку кальвадоса.
– Твое здоровье, Поль.
Я застыл, спрашивая себя, не стал ли я жертвой слуховой галлюцинации. Он заметил мое волнение.
– Лена предупредила меня, что ты придешь, я тебя ждал.
Он присел напротив, налил себе кальвадоса.
– Хочешь?
Я кивнул в ответ. Он плеснул алкоголя в мой стакан, достал сигарету из кармана фартука, забыв предложить мне.
– Она поддерживала отношения с вами… с тобой?
– Мы никогда не теряли связи.
– Но она никогда со мной о тебе не говорила! Сказала, что больше тебя не видела после того концерта в Бельгии, что даже имени твоего не знает.
– Это я не хотел и попросил ничего не говорить.
– Но почему?
– Послушай, я не буду рассказывать во всех подробностях мою жизнь, получилось бы довольно долго, да и особого интереса она не представляет. Вся эта история – просто дурная шутка этого гадского существования: нам не поперло. Прости за такую грубость, но это правда. Я гей, понимаешь, и сколько себя помню, всегда им был. Сам понять не могу, как это случилось с твоей матерью, я надрался и перебрал с коксом, это был единственный раз в моей жизни, когда я переспал с женщиной, и, судя по ее словам, с ней то же самое. Ты хоть отдаешь себе отчет, что она действительно приняла меня за Боуи? Ты не представляешь, в каком мы были состоянии в тот вечер. Мы земли под ногами не чуяли. Но я-то не хотел детеныша, нет у меня никаких отцовских чувств, я не из того теста. Со мной ты ничего не потерял, из меня не получился бы хороший отец. Лена решила тебя оставить; это был ее выбор, не мой, я помогал чем мог. Это я устроил ей встречу с татуировщиком Боуи, который нанял ее ассистенткой. В то время я был в тусе, все шло хорошо. Проблемы начались позже.
– Какие проблемы?
– Обычные, когда ты выпендриваешься и катишься вниз, сам того не замечая, когда сдаешься и становишься зависимым. Твоя мать – единственная, кто мне помогал, единственный мой друг на свете. Несмотря на всю хрень, которую я вытворял, она ни разу меня не послала. Если б не она, не знаю, во что бы я превратился. В бомжа, наверное. Она всегда по-доброму ко мне относилась. Это заведение я купил только благодаря ей и так и не смог вернуть ей деньги. Лена отличная девушка, и на бабки ей плевать.
Габи прикончил свой кальвадос, его рука слегка дрожала, он налил еще.
– Сказать по правде, ты пришел в нелучший день. Да, в нелучший. Я сейчас в таком дерьме, мне только тебя не хватало. Мой дружок смылся этой ночью, мелкий козел, который все нервы мне вымотал. Считает себя рок-певцом, в мои времена его и на подпевку бы не взяли. Он… лет на пять старше тебя, в сыновья мне годится; плевать он на меня хотел, но я на него запал, на этого маленького мерзавца, я в него втюрился по уши, и если я его не отыщу, я сдохну. Слышишь? Просто брошусь в воду. А плавать я не умею.
Габи встал. Достал из кармана связку ключей.
– На, это тебе.
– Что это?
– Я отдаю тебе эту блинную. Считай, мое наследство. И нормально, что она попадет к тебе, ты же мой сын, и платила за нее твоя мать. Знаешь, блинная – неплохой бизнес, и совсем не сложный. Долгое время дела шли хорошо, но в последние месяцы я ее немного забросил, и Патрик терпеть не может блины, из-за него клиенты разбежались. Ну, дело не только в нем, тут еще ремонтные работы в центре, из-за них полный бардак, какое-то паршивое метро строят, да и молодежь сегодня не любит блины, хавают только пиццу и всякую гадость вроде гамбургеров. Не скажу, что это легко, но нельзя сдаваться, понял? У тебя получится, я уверен.
– Но мы же еще увидимся?
Он залпом допил свой стакан, бросил в него окурок, пожал плечами и вложил связку ключей мне в ладонь. Улыбнулся мне, снял фартук, бросил его на стул, надел куртку и вышел. Я смотрел, как он уходит по набережной, и вот он исчез.
Я долго ждал, когда он вернется. Он не вернулся. Я был расстроен. Закрыл блинную и вернулся в Париж. Встретился с Алексом и Джейсоном, все им рассказал, они ушам своим не поверили. Мы проговорили всю ночь.
Однако я не слишком продвинулся.
Вернулся домой, было уже очень поздно. Я хотел поговорить со Стеллой, узнать, что она думает, но ее не было. Утром, не увидев ее за завтраком, я постучал ей в дверь, чтобы разбудить, потому что у нее была привычка засыпать снова, выключив зазвонивший будильник. В спальне не было никого, и кровать нетронута. Такого еще не случалось. Ну что тут скажешь.
Вечером в ресторане перед закрытием она удержала меня:
– Думаю, я сегодня ночевать не буду.
– Стелла, ты не обязана передо мной отчитываться.
– Знаю, но все-таки хочу предупредить. Выпьем по последней?
Она зашла за стойку, я взгромоздился на табурет, она налила два бокала, мы чокнулись.
– Я кое-кого встретила.
– Да ну!
– Может, ты ее видел, она несколько раз здесь бывала, она стюардесса.
– Я не обратил внимания.
– Она работает в бюджетной авиакомпании, это тоже неплохо, но совсем другое. Ее зовут Жоанна. Как-нибудь вечером мне бы хотелось вас познакомить.
– Между нами никогда проблем не будет.
– Я рада, что ты так к этому относишься. Понимаешь, в какой-то момент надо выбирать: жизнь или останавливается, или продолжается.
– Скажи честно, ты в курсе насчет блинной?
– Какой блинной?
Наверно, это и есть жизнь, она продолжается независимо от нас, без тех, кого мы любим и кто пошел своей, отдельной дорогой, оставив нас на обочине. Может, это и значит стать взрослым: ты идешь дальше один, и рассчитывать тебе больше не на кого. Лена эмигрировала, Стелла больше не хочет о ней слышать. А отец оказался миражом.
Продолжу ли я его дело? Пока ничего сказать не могу, я сомневаюсь, никогда не представлял себя коммерсантом. Мелани говорит, что я не прав, это неожиданный шанс начать новую жизнь. Она объяснила, что, даже если мне это не нравится, сыновья всегда рано или поздно занимают место отца: «Это обязательно. Отсюда столько проблем». Она еще добавила: «Обычно сыновья долго плутают, тебе, по крайней мере, он оставил рецепт». Алекс и Джейсон уговаривают меня не отказываться и обещают приезжать и помогать в выходные. Каролина тоже. Ей пришла в голову симпатичная мысль. Пиано-блинная. По ее твердому убеждению – а уж в маркетинге она разбирается, особенно в местном, – такое дело обречено на успех. «А еще нужно будет готовить гамбургеры и пиццу тоже, сегодня без этого никуда».
Мы поехали туда все вместе, приготовили гречневые блины. Джейсон, как специалист, объяснил нам порядок действий, это не слишком трудно, даже если я пока не набил руку: я новичок в блинах. Когда я с ними, жизнь кажется мне куда легче, но нам пришлось разойтись, и каждый забился в свою раковину. Я напишу Хильде, она смертельно скучает в Венеции, по вечерам там нечего делать, она мечтает вернуться в Париж. Предложу, чтобы она стала моим компаньоном. Я буду играть на пианино, а она – заниматься блинами.
Если только не продолжу ту жизнь, которую веду… она меня вполне устраивает, я не очень представляю себя хозяином блинной, но скоро придется принимать решение.
Я говорю себе, что в один прекрасный день Габи появится вновь, и у нас будет время познакомиться и немного поговорить.
Как сын с отцом.
Ну, мне так кажется.
Мне-то хотелось бы, чтобы мы все оставались вместе, чтобы у нас получилось что-то вроде семьи. Очевидно, это невозможно, каждый должен жить сам по себе. Мы похожи на маленькие вагончики, которые безнадежно стремятся соединиться в состав, часть дороги мы проезжаем вместе, а потом на очередной стрелке, более привлекательной, чем другие, мы расходимся, расцепляемся, образуем новый состав, и так вплоть до следующей неправильно переведенной стрелки. Мы как одинокие поезда, что летят в ночи, не зная, что ждет за очередным поворотом, поднят ли там шлагбаум или возникло препятствие, сумеем ли мы его преодолеть, свернем ли на другую дорогу, сойдем ли с рельсов и не попадем ли в тупик, нам остается только продолжать путь до того момента, когда мы подъедем к вокзалу, где навсегда останемся у перрона.