Земля и часть добычи отходили государству, но большую часть добычи требовали солдаты в соответствии с рангом. В III-II вв. до н.э. распределение трофеев стало более неравномерным, и в ответ вспыхнули "социальные войны" - восстание союзников Рима, возмущенных тем, что они не получают своей доли и обеднели из-за запустения своих хозяйств во время долгой военной службы. Недовольство римским правлением и распределением трофеев привело к переходу союзников на сторону Ганнибала во время Второй Пунической войны. Представители элиты, занимавшие должности в завоеванных провинциях, особенно губернаторы, переводили доходы в свои карманы. Это постоянно осуждалось, но было нормальной практикой. Как только территория была завоевана, появились publicani - государственные подрядчики, которые также стремились получить прибыль от армии и управления.
Вторым материальным мотивом были земли, захваченные у побежденных, отданные в аренду богатым или подаренные латинянам или римским колонистам, или предоставленные вне какой-либо формальной структуры. Это началось вскоре после основания республики, хотя подробности мы имеем только от гораздо более позднего времени. Ветеранские колонии были призваны укрепить лояльность вновь завоеванных территорий, обеспечивая многотысячный переток населения со старых на новые римские территории, увеличивая романизацию и поддержку войны среди ветеранов и амбициозных гражданских лиц.
Были и более долгосрочные экономические выгоды. Выручка вливала в экономику значительный капитал, а рабство увеличивало урожайность сельскохозяйственных культур и экспорт вина, но все это происходило исключительно за счет тех, кто был разграблен и порабощен. И все же Филипп Кей обнаруживает "экономическую революцию" в период середины и конца республики. То, что я назвал в первом томе "Источников социальной власти" "легионерской экономикой", давало некоторые более общие выгоды, связанные с улучшением коммуникационной инфраструктуры, построенной легионами, экономическим спросом со стороны армии и государства, а также обеспечением относительного порядка. Непредвиденным следствием взимания налогов с покоренных народов стало то, что им пришлось превратить излишки сельскохозяйственной продукции в деньги, что стимулировало коммерциализацию. Уровень жизни и численность населения выросли, хотя и не очень значительно. С другой стороны, многочисленные восстания приводили к образцовым репрессиям: племена и города уничтожались, чтобы удержать других от восстания. Но если вы вели себя хорошо, то жизнь немного улучшалась. Для римлян милитаризм был институционализирован в повседневную экономическую жизнь. Материальная жадность, вероятно, была наиболее распространенным мотивом империализма среди различных социальных слоев и легионеров. Это был сознательный выбор в пользу приобретения путем завоевания, но и расширение торговли также было его следствием. Однако существует контрфактическая возможность того, что экономический рост мог быть альтернативно стимулирован миром.
Идеологические мотивы: Величие и слава
Как и все империи, римляне оправдывали завоевания идеологически: по их версии, их правление принесло мир и законность менее цивилизованным народам, и поэтому было благословлено богами. Рим был государством законов, навязывающим свой порядок завоеванным народам с помощью войны. Мир ценился, но в основном как пропаганда. Хотя такие зверства, как почти геноцид Цезаря в Галлии, осуждались, пацифизма почти не было. Не было и трансцендентной религии, оправдывающей или осуждающей войну. Римляне были религиозны в том смысле, что регулярно совершали ритуалы, посвященные божествам, в которых верили, но богов было много, и можно было выбрать своего. Как это было принято в древнем мире, римские вожди перед принятием решений обращались к предзнаменованиям (обычно к поведению и внутренностям птиц). Дурное предзнаменование могло отложить сражение на день-два, но не остановить его совсем. Однако после поражения часто говорили, что предзнаменования были плохими. Суэтоний приводит слова Цезаря: "Предзнаменования будут настолько благоприятны, насколько я этого захочу". Римские войны обычно не велись под влиянием трансцендентных идеологий, религиозных или светских, а также высоких эмоций, поскольку эмоции охлаждались ритуалами, связанными с дебатами и квазидипломатией, за исключением случаев, когда в результате восстаний погибало много римских граждан.
Война стала средством достижения всего материального и идеального: богатства, известности и славы для лидеров, величия для государства. Статус, влияние, политическая власть, отказ проявлять слабость, господство ради самого господства разделяли сенаторы, генералы и в меньшей степени их солдаты. Тацит заметил: "Жажда власти, господства над другими воспламеняет сердце больше, чем любая другая страсть". Престиж и слава правителей, будучи институционализированными, становятся величием государства, влекущим за собой больше милитаризма, чем материальных целей, которые сдерживаются расчетами прибыли и убытков. Жадные генералы будут воевать только тогда, когда увидят выгоду. Но известность, престиж, слава и величие в милитаризованном обществе ценятся сами по себе, почти независимо от прибыли или убытков. Сьюзан Маттерн считает, что основными движущими силами внешней политики были честь, месть и аристократическая конкуренция. Грюэн согласен с тем, что экономические мотивы были гораздо менее важны, чем статус, для объяснения римских войн в эллинистическом мире. Например, Третью македонскую войну он считает вызванной страхом сенаторов потерять лицо, показав, "что Рим не беспомощный, жалкий гигант" - довольно странный способ выражения! Вальтер Шайдель объясняет бесконечную войну так: "Если не верить в десятилетия непреднамеренного разрастания миссии, то аристократическое стремление к славе в сочетании с прагматичным желанием поддерживать италийские мобилизационные структуры в полной боевой готовности является наиболее экономичным объяснением такого исхода". Он добавляет, что в 157 г. до н.э., после шестидесяти восьми лет войны подряд, когда у Рима закончились цели, сенат немедленно начал новую кампанию на Балканах, чтобы убедиться, что народ не будет смягчен длительным миром.
Стремление к славе в элите было наследственным. Римские полководцы, по словам Саллюстия, «вспоминая достижения своих предков, разжигали в груди этих выдающихся людей такое пламя, которое не могло погаснуть, пока их собственные заслуги не сравняются с известностью и славой их предков». Идеология не была трансцендентной. Она не ставила перед собой более высоких целей, чем наведение порядка и получение прибыли через римское правление. Но она была имманентна, укрепляя солидарность рода и республики.
Милитаризм был институционализирован в политике и идеологии. Служба в полевых войсках стала основным способом получения государственной должности. По словам Полибия, прежде чем выдвинуть свою кандидатуру на государственную должность, юноша должен был с отличием отслужить в десяти походах. Отличиться означало проявить доблесть и лидерские качества в бою, что, по словам Саллюстия, заставляло молодых людей стремиться к тому, чтобы их храбрость бросалась в глаза. От доблести и победы зависело продвижение по иерархии государственных должностей (из которых вытекали все более высокие уровни прибыли), вплоть до уровня сената. Рядовые солдаты также могли получать почести и повышения. Медаль за храбрость или повышение до центуриона придавали престиж, а ее получение с гордостью высекалось на надгробных плитах. Некоторые представители всех сословий имели стимулы к ведению войны. Это не был эйджизм современной войны, когда старики посылают на смерть молодых солдат. Стареющие лидеры Рима уже сами имели опыт сражений. Даже самопровозглашенный почти пацифист Цицерон, возвысившийся как интеллектуал, юрист и политик, прошел военную службу (и ненавидел ее). Когда он, будучи проконсулом в Киликии, покорил горные племена, то потребовал триумфа. Триумфа он не получил, но получил служебные трофеи. Высшими государственными должностными лицами были два консула, набираемые из числа сенаторов. С момента основания республики в середине V в. до н.э. одному из них поручалось командовать легионами в полевых условиях вместе с профессиональным полководцем. Срок их полномочий длился всего год, поэтому, если они хотели славы и богатства, нужно было быстро начинать войну.
Генералы использовали богатства, полученные в результате войн, для укрепления своей политической власти в Риме. Рим вступал в войны даже тогда, когда прибыльная добыча была маловероятна. Два вторжения Цезаря в Британию были продиктованы скорее желанием превзойти своих соперников и занять доминирующее положение в сенате. Цицерон заметил: "На этом острове нет ни капли серебра и нет надежды на добычу, кроме рабов". Позже Клавдий, третий император, завоевал Британию главным образом потому, что победа позволила бы ему преодолеть политические трудности. Желание добиться господства, чести и репутации одержало верх над деньгами, считают Груэн и Маттерн. Майкл Тейлор обнаружил, что с 200 по 157 год до н.э. военные расходы составляли около 75% всех государственных расходов и что лишь немногие войны были выгодны государству, поскольку получаемые от них налоги и добыча были меньше военных расходов. Но война была выгодна для генералов, добывавших добычу.
Лишь около четверти консулов не участвовали в войне. Остальные три четверти надеялись получить высшую награду - триумф, когда победивший полководец проходил со своими солдатами по Риму, демонстрируя награбленные богатства, устраивая цирковые представления, осыпая народ лакомствами и безделушками, а врагов вели в цепях до порабощения или убийства. Победитель грелся в городе. Основным сдерживающим фактором для увеличения числа триумфов было недовольство других сенаторов успехами соперников. Четверть консулов все же получали триумф. Писатели позднереспубликанского периода, такие как Ливий, Саллюстий и Тацит, не одобряли триумфы, считая их порочным вырождением более простых и строгих церемоний прежних времен. С течением времени слава, которой добивались римские полководцы, росла, что свидетельствовало об институционализации милитаризма. Архитектура все больше отражала военную славу, что видно по сохранившимся триумфальным аркам и колоннам, а также по статуям, воздвигнутым богине Победы. Монументальное общественное строительство означало, что на демонстрацию власти и славы тратились немалые средства, подобно тому как в средневековой Европе соборы демонстрировали славу церкви. По мнению Тейлора, такие памятники составляли еще 10% от общих государственных расходов. Опять же, здесь присутствовали смешанные мотивы самовосхваления и запугивания мира и населения величием Рима. Но все эти формы жадности и славы зависели от наличия у Рима военной мощи, позволяющей выигрывать войны при приемлемом уровне затрат. Триумфы требовали побед.