Экономическая выгода от большинства колоний оказалась невелика, но агрессоры не хотели оставаться в стороне от гонки - на всякий случай. Борьба шла и за имперский статус, за "место под солнцем". Перекладывание войны на туземцев позволяло избежать серьезных конфликтов с другими имперскими державами. "Схватка за Африку" могла бы поставить это под угрозу, но в 1885 г. четырнадцать держав - одиннадцать европейских государств, а также Россия, Османская империя и США - подписали Берлинский договор, который позволял подписантам претендовать на африканскую территорию, если они могли эффективно патрулировать ее границы. Это положило начало гонке держав, ориентированных на собственную экспансию, а не на оспаривание чужих границ. Несмотря на несколько инцидентов, связанных с MID, почти вся Африка была захвачена без межимперских войн. В самом конце XIX века к ним подключились две неевропейские державы: Япония напала на имперские зависимости Китая, а США присоединились к нападениям на Китай и уничтожили остатки Испанской империи. К 1910 году империализм, ценой огромных человеческих жертв, восторжествовал во всем мире. Затем он распался.
Две мировые войны
Кульминацией этого периода стало самоубийство империализма в двух самых смертоносных и наименее рациональных или выгодных войнах в истории. Как видно из табл. 10.1, Вторая мировая война имела самый высокий абсолютный уровень смертности и самый высокий годовой уровень смертности, а также самый большой геноцидный компонент среди всех войн в истории. Первая мировая война занимала второе место в истории по количеству погибших за год. Ни в одной из них рациональность не проявлялась. Об опыте солдат я рассказываю в главе 12, а здесь кратко остановлюсь на причинах.
В течение десятилетий, предшествовавших 1914 году, в Европе, как представляется, существовал стабильный геополитический порядок, в центре которого находились два союза великих держав: центральные державы - Германия и Австро-Венгрия - противостояли Тройственной Антанте в составе Великобритании, Франции и России. Баланс сил между ними, казалось бы, должен был обеспечить мир в Европе. Две Балканские войны 1912-13 гг. усилили амбиции Сербии, что вызвало тревогу Австро-Венгрии. Но великие державы делили между собой трофеи в Африке и Азии, англо-германская военно-морская гонка закончилась в 1912 г., а массовые армии могли сдержать войну. Но великие державы и их клиенты заполняли все пространство Европы так, что любая война между ними была бы катастрофической.
В июле 1914 года австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд был убит в Сараево ячейкой сербских националистов, которые провалили операцию, но почти случайно успели его убить. Неприятности между Австро-Венгрией и Сербией были предсказуемы и могли привести к третьей Балканской войне. Но кризис, связанный с убийством, в течение следующих тридцати семи дней перерос в Великую войну, охватившую почти весь континент плюс колонии в других странах. Два союза устояли, но в условиях войны, а не мира: Россия, Франция, а затем и Великобритания перешли на сторону сербов, а Германия - Австро-Венгрии. Реалисты расценили это как неудачу в балансировании союзов в условиях смены власти, неспособность справиться с дестабилизацией, вызванной усилением Сербии на Балканах, ростом военной мощи России, упадком Габсбургов и превращением Пруссии в глобально амбициозную Германию. Обычно в эскалации войны больше всего винят немецких правителей, особенно за то, что они подтолкнули Австро-Венгрию к войне. Однако тирания истории привела к тому, что война оставалась стандартным способом дипломатии для всех держав. Если переговоры срывались, война оставалась нормальным явлением. Культ наступательных действий, насаждаемый высшим командованием, таил в себе новые опасности. Так, как только разразился кризис в Сербии и нависла угроза войны, мобилизация России, Австрии и Германии, проведенная с большой скоростью, усилила друг друга, и дипломаты не успели открыть эффективные каналы переговоров, а ультиматум Великобритании Германии о недопущении вторжения в Бельгию поступил слишком поздно.
Почти все правители считали, что войну можно быстро выиграть за счет стремительного наступления. Никто из них не планировал масштабной промышленной и военной мобилизации, которая оказалась необходимой. Не было и плана "Б" на случай заключения мира путем переговоров: безоговорочная капитуляция или ничего, что предоставляло право принимать решения генералам. Конечно, война показала, насколько они ошибались, поскольку в сражениях 1914-18 гг. на Западном фронте оборона одержала верх над наступлением, что привело к огромным потерям, хотя передвижение фронтов было очень незначительным (см. главу 12). Это можно было бы считать понятными ошибками, если бы не пример кровавой Гражданской войны в США. Те, кто настаивал на войне, с высокомерной снисходительностью считали, что это произошло из-за того, что американцы были дилетантами в военном деле.
Во втором томе "Источников социальной власти" я предложил полусерьезную теорию вступления европейских государств в эту войну, подчеркивая просчеты всех сторон. Сейчас эта точка зрения кажется ортодоксальной, ее по-разному аргументируют Кристофер Кларк и Томас Отте. Кларк возлагает большую часть вины за войну на поспешную военную мобилизацию России. Но в основном он подчеркивает микропроцессы дипломатии всех держав. Он приходит к выводу, что действующие лица были "бдительными, но не видящими, преследуемыми мечтами, но слепыми к реальности того ужаса, который они собирались принести в мир". Они были лунатиками, ошибающимися, лишенными воображения, просчитывающими и неверно оценивающими ситуацию. Но, кроме того, это не были унитарные государства. Принятие решений во всех них было раздроблено между различными ведомствами, министерствами и посольствами. Полномочия монархов были неопределенными, их суды раздирались интригами, обман был обычным делом, а лидеры давали разную официальную и неофициальную информацию в прессу. Все это затрудняло оценку реакции других государств на происходящие события. Следует ли рассматривать заявления кайзера как политику Германии, или канцлера, или ведущих послов и генералов Германии, поскольку все они расходились во мнениях? Некоторые лица, принимавшие решения, действительно предупреждали о вероятности и тяжелых последствиях войны, но в ходе политических интриг оказались вытеснены.
Аналогичным образом Отте рассказывает о начале войны. Он заключает:
Абстрактные понятия, такие как "баланс сил" или "система союзов", не стали причиной впадения Европы в войну. Абстрактные государства также не подталкивали державы на путь войны. . . . Центральное место в развитии событий в июле 1914 года занимали отдельные люди, действовавшие в ответ на внешние и внутренние стимулы, на восприятие возможностей и угроз. Их ястребиные или голубиные взгляды на воспринимаемые реалии международной политики, а также то, как они маневрировали в пространстве, отведенном им в рамках существующих политических механизмов в их странах, дают ключ к пониманию того, как и почему Европа оказалась в состоянии мировой войны".
В его списке 160 человек (женщин нет), разбросанных по всей Европе - монархи, президенты, премьер-министры и министры иностранных дел, дипломаты, генералы, некоторые из их сотрудников, а также одна ячейка сербских террористов. Это достаточно большое количество людей, но из очень узкого социального слоя. Отте возлагает большую часть вины на их недостатки, изображая их как людей с ограниченным кругозором и способностями, неспособных справиться с поставленной перед ними задачей. Некоторые из них были бездельниками, другие - безрассудными. Как и Кларк, Отте считает, что решения принимались бессистемно. Как мы уже не раз видели в преддверии войн, то, чья политика победит в условиях быстро развивающегося кризиса, зависело в большей степени от политической власти в каждой столице, чем от расчетливой реальной политики. Грубые ошибки множились.
В Австро-Венгрии не было согласованных решений, а переговоры между двумя столицами - Веной и Будапештом - шли медленно. В Вене победила партия войны с концепцией балканской политики, ориентированной на наказание Сербии за убийство и ее претензии на Великую Сербию. Войной можно было спасти честь и статус монархии и подавить националистических повстанцев, а на более широкие последствия не обращали внимания. В Берлине это усугублялось фракционными разногласиями. Провоенные генералы, такие как Гельмут фон Мольтке и Эрих фон Фалькенхайн, имели привилегированный доступ к монарху, ненавидели Францию и считали, что война остановит рост капиталистического класса и социализма в Германии. Кайзером управляло желание утвердить германскую и свою личную честь и престиж. В результате несколько немецких лидеров по глупости дали Австрии карт-бланш в Сербии, пообещав ей поддержку, какими бы ни были действия Австрии. Однако австрийская агрессия против Сербии, вероятно, привела бы к появлению России. Но поскольку другие в Берлине опасались растущей военной мощи России, они считали, что противостоять ей следует до завершения ее военной модернизации, т.е. до появления "окна возможностей". Мотивация Германии была различной, как внутренней, так и внешней. Они проявились и позже, в ходе войны, когда победили сторонники неограниченной подводной войны, втянув в нее неохотно вступающего в войну президента Вудро Вильсона.
Отте также возлагает вину на Австрию, чья придворная военная партия стремилась наказать Сербию, чтобы сохранить престиж и даже выжить династии Габсбургов. Убийство эрцгерцога стало трагическим ударом, поскольку он был умеренным человеком в Вене, и его смерть фатально ослабила партию мира, реформы которой снижали этническую напряженность в империи. Теперь к войне вели сторонники жесткой линии, особенно генералы. Отте рассматривает их действия как первую большую провокацию. В Петербурге более оборонительный менталитет соперничал с теми, кто утверждал, что помощь сербам позволит поддержать престиж Романовых и, возможно, избежать революции. Некоторые стремились установить контроль над Черным морем и Босфором. Налицо был разрыв между политиками и генералами, а также глупая вера в то, что военную мобилизацию можно сохранить в тайне. Отте рассматривает русскую мобилизацию как вторую провокацию. Французская дипломатия была одержима идеей усилить приверженность России франко-русскому союзу, который мог бы сдержать нападение Германии. В Лондоне пацифистское крыло расколотого либерального кабинета угрожало отставкой в случае произнесения правительством военных угроз. Их отставка привела бы к падению позиций либералов и к выборам, которые они, скорее всего, проиграли бы. Этот внутренний политический страх не позволил министру иностранных дел Эдварду Грею выступить с угрозами сдерживания Германии.