ультура и патриотизм солдата становились неважными под постоянным давлением войны. Действия, выходящие за рамки повиновения, были рискованными. Солдаты могли только держаться, мрачно сражаясь с имманентной идеологией, в которой на первый план выходили товарищи, семья, родина и собственное чувство чести - возможно, именно в таком порядке.
Для британских войск защита не была столь непосредственной, поскольку они воевали за границей. Их чувство принадлежности к британцам распространялось на имперскую идентичность, но еще важнее было то, что они привыкли подчиняться своим социальным начальникам , как Морин утверждал в отношении французов. Они верили словам своих правителей о необходимости войны, поскольку их собственные познания в иностранных делах были практически нулевыми. На войне они сохраняли почтение к офицерам при условии, что офицеры относились к собственному авторитету как к норме и не проявляли к ним снисхождения.
Сельские баварцы, изученные Зиманном, и саксонцы, описанные британскими солдатами Тони Эшвортом, представляются более неохотными воинами, которые считали своих прусских офицеров жестокими и высокомерными. Они были безразличны к военным целям Германии, но их удерживало стремление закончить начатое дело, религиозное обязательство вести праведную войну, преданность своим товарищам, живым и мертвым, и суровая дисциплина, которую можно было вынести благодаря щедрым отпускам, учитывающим интересы крестьянской армии, пытавшейся сохранить свои небольшие земельные наделы. Принято считать, что немецкий солдат был более эффективен, чем солдат Антанты, хотя и потерпел поражение в самом конце.
Социальное давление позволяло армиям держаться, когда патриотические настроения утихали. Страх подвести своих товарищей, копанов, приятелей, ка-мераденов, был почти всеобщим и подкреплялся необходимостью утверждения мужественности. Страх был приемлемым, его испытывали все во всех армиях, говорит Руссо. Но трусость была женоподобной, неприемлемой для настоящего мужчины. Это все еще были патриархальные и иерархические общества. Австро-венгры, происходившие из национальных меньшинств, были, пожалуй, наименее привержены своему режиму. К 1917 г. многие из них считали, что им будет лучше потерпеть поражение, в результате которого они смогут получить собственное государство. Тем не менее большинство боролось почти до конца. Иначе было трудно. Все иерархии были выстроены, и люди делали то, что им говорили, в духе прагматичного согласия, потому что так устроен мир.
Однако солдаты не были пассивными получателями приказов. Эшворт обнаружил в письмах и мемуарах британских солдат независимость действий, частично подрывающих приказы вышестоящих инстанций. Он выявил систему "живи и живи", включающую негласные перемирия между немецкой и британской неэлитной пехотой на более спокойных участках фронта. Элитные подразделения отождествляли себя со своим полком, чтили его традиции и стремились к активным действиям, другие же предпочитали более спокойную жизнь. Этой системе способствовала экология окопной войны. Расстояние между линиями фронта противника составляло от одного до трехсот метров. Часовые и посты прослушивания располагались ближе. Линии растягивались на многие километры. Поле битвы на Сомме было в десять раз длиннее Ватерлоо или Геттисберга, где солдаты оказывались рядом с противником только под обстрелом. Это мешало связи между армиями. Теперь же армии располагались вблизи друг от друга, и в спокойное время они могли общаться. Из каждого окопа доносились звуки, связанные с повседневной жизнью. "Томми" и "Джерри" (или "Фриц") могли слышать друг друга за завтраком, смеяться, петь. В более спокойных секторах противоположные подразделения оставались неизменными в течение долгого времени, поэтому солдаты могли выкрикивать имена друг друга. Бойцы были распределены по пятеркам вдоль линии фронта, вдали от пристального наблюдения офицеров, каждый из которых отвечал за солдат на расстоянии нескольких сотен метров. Экология поля боя не просто опутывала, она приносила немного самостоятельности.
Взаимная стратегия "живи и живи", направленная на подрыв приказа и избежание гибели, была скорее утилитарным обменом, чем результатом моральных угрызений совести, хотя знаменитое перемирие и футбольный матч между немецкими и британскими войсками в 1914 г. на Рождество были пронизаны христианскими представлениями о товариществе. По словам Эшворта, эта система воплощала социологическую "норму взаимности" - "поступай со мной так же, как я поступаю с тобой". Это требовало доверия к тому, что противник будет соблюдать подразумеваемый договор; это предполагало сопереживание и "сознание доброты". В конце концов, у них был один и тот же окопный опыт, одна и та же воля к жизни, одни и те же конфликты с иерархией, которая хотела, чтобы они убивали и были убиты. Их объединяла и ненависть к артиллерии, ведь если наша артиллерия начнет массированную канонаду, то их артиллерия ответит добром на добро и убьет нас. Предпочтительнее было бы, чтобы не стреляли ни те, ни другие. Обе пехоты ненавидели "пожирателей огня", "героев", чья агрессия вызывала ответный огонь на себя. Эшворт описывает устные договоры, взаимную инертность и ритуалы, такие как отказ от обстрела во время приема пищи, преднамеренный обстрел "ничейной земли" или помощь противнику в предсказании времени следующего обстрела. Патрули могли спокойно проходить мимо друг друга в ночное время, а солдаты могли стрелять на поражение. Основываясь на письмах и дневниках нескольких полков и учитывая долю "тихих фронтов" и неэлитных полков, Эшворт дает минимальную цифру в 13% и максимальную - в 33% солдат, хотя бы раз участвовавших в системе.
Подобная практика "живи и живи" имела место и на других фронтах. В исследовании Зиманна о баварцах, сражавшихся на тихом фронте в Вогезах, говорится о схожей практике немецких и французских войск. Руссо цитирует нескольких французских солдат, рассказывающих о дружеских контактах с противником, когда это позволяли условия фронта. Шелдон рассказывает о немецком унтер-капрале, захваченном в "ничейной земле" австралийским патрулем. Австралийцы дали ему сигареты и предложили не брать его в плен, если он вернется и подарит им немецкий стальной шлем. Он согласился и сдержал свое слово, вернувшись с каской. Они пожали друг другу руки и вернулись в свои части. Это была та жизнь, о которой мечтало большинство солдат.
Но на неспокойных участках шла бойня. Наступление под Верденом продолжалось десять месяцев и унесло 550 тыс. французских и 430 тыс. немецких жизней. Наступление на Сомме продолжалось пять месяцев. В первый день наступления потери составили 60 000 британских солдат, из них 20 000 были убиты. Бойня под Верденом была вызвана тем, что Фалькенхайн привлек в зону действия своей артиллерии как можно больше французских солдат. Французские генералы поставляли трупы, но войска не дрогнули. За всю войну в среднем ежедневно погибало 900 французов, 1300 немцев и более 1450 русских. Британцы теряли "всего" 457 человек в день. Около 40% всех солдат, участвовавших в войне, были хотя бы раз ранены. Улучшения в медицине со времен Наполеоновских войн были сведены на нет более тяжелыми ранениями, наносимыми новым оружием, поэтому от ран умерло больше солдат, чем во времена Наполеона. Но 30% солдат действовали в менее опасном тылу, а значит, общие потери занижены для фронтовых солдат.
Тем не менее, и тактика "живи-живи", и массовая резня заставляли командование вносить изменения. С 1916 г. германская армия разработала более гибкую стратегию "обороны в глубину", а австрийцы - "штурмовиков", небольшие отряды коммандос. Британцы также стали чаще использовать снайперов, траншейные минометы, пулеметы и мины, а также проводить больше рейдов коммандос. Эти рейды в целом были неэффективны, но они подрывали подход "живи и живи", поскольку их нельзя было ритуализировать или предсказать. Армейская тактика была направлена на борьбу с самодеятельностью солдат. Но с 1918 г. эти изменения были интегрированы в более общее использование укрытий и маскировки, свободу маневра подразделений и объединение вооружений, которые стали применяться более гибко для выхода из тупиковой ситуации.
Эшворт комментирует теорию Маршалла о том, что солдаты Второй мировой войны не стреляли по моральным соображениям, о чем я расскажу позже. Он отмечает, что принцип "живи и живи" соответствует утверждению Маршалла о том, что солдаты не стреляли из своего оружия, но это не было связано с моральными устоями. Он не находит доказательств того, что "противоречие между гуманными побуждениями и приказом убивать вызывало паралич". Он цитирует нескольких солдат, которые описывают убийство в простых выражениях. Одуан-Рузо и Беккер приводят примеры, когда солдаты сообщали, что им нравится убивать в рукопашном бою. Но, отмечая, что многие ветераны к 1930-м годам стали пацифистами, они предполагают, что моральные сомнения мучили многих после войны, как я уже отмечал в отношении последствий Гражданской войны в США. Эшворт утверждает, что лишь "небольшая часть солдат, госпитализированных с боевой усталостью, испытывала страх перед убийством". Последнее подтверждается исследованием отчетов психологов, проведенным Александром Уотсоном. Страх за себя был гораздо важнее моральных переживаний.
Смит сетует на то, что со времен Клаузевица армии считаются чрезмерно централизованными, а реакция солдат - простым "трением" в системе. Клаузевиц не видел, что его "аполитичная" армия отличается от гражданских солдат, ставящих под сомнение власть и ведущих с ней переговоры. Солдаты не были пассивными жертвами, которых жестоко убивала и истребляла современная военная машина. В своем исследовании 5-й французской пехотной дивизии Смит отмечает, что солдаты были преданы военному делу. Они хотели, чтобы Франция победила, и были готовы сражаться для достижения этой цели. Но они также верили в "пропорциональность" командования. Риск, который от них требовался, должен был быть пропорционален шансам на достижение успеха. Когда приказы кажутся несоразмерными, солдаты сопротивляются, проявляя вялость, нежелание выполнять приказы об атаке и недовольство. В этом есть определенный рациональный расчет. Солдаты сами решали, что возможно на их поле боя, и иногда навязывали свои решения - отступление, молчаливый отказ от наступления или даже капитуляция. Их непосредственные офицеры могли сочувствовать и смягчать их требования, передавая недовольство по иерархии и предлагая тактические изменения. Негласные переговоры между строевыми подразделениями касались приемлемых вариантов действий в боевой обстановке.