ать способностью всюду, при каждом биении пульса извлечь из себя самого необходимое решение. Таким образом знание через такую полную ассимиляцию с духом и жизнью должно превратиться у него в подлинное умение.
Вот почему все кажется таким легким у выдающихся военных деятелей и все приписывается природному таланту; мы говорим: «природному таланту» для того, чтобы подчеркнуть различие его от таланта, воспитанного и выработанного путем наблюдения и изучения.
Мы думаем, что этим разбором мы отчетливо установили задачу теории ведения войны и указали способ ее разрешения.
Из двух областей, на которые мы разделили ведение войны, – тактики и стратегии – теория последней представляет, бесспорно, наибольшие трудности, ибо первая имеет почти замкнутый круг предметов, последняя же в направлении целей, непосредственно ведущих к заключению мира, раскрывается в безграничную область возможностей. Но так как эту цель должен иметь в виду почти исключительно главнокомандующий, то эта трудность преимущественно относится к той части стратегии, в которой вращается последний.
Поэтому теория стратегии, особенно в области высших ее вопросов, должна в гораздо большей мере, чем теория тактики, ограничиться простым лишь рассмотрением явлений и довольствоваться тем, чтобы помочь деятелю добиться того проникновения в суть явлений, которое, сплавившись в одно целое со всем его мышлением, облегчит его шаги и придаст им уверенность, но никогда не заставит его отрешиться от самого себя и сделаться послушным орудием объективной причины.
Глава третьяВоенное искусство или военная наука
До сих пор еще колеблются в выборе между этими двумя терминами и не отдают себе ясного отчета, что должно послужить основанием для решения, хотя дело весьма просто. Мы уже раньше отмечали, что знание – нечто другое, чем умение. Оба эти понятия столь отличны между собой, что, казалось бы, их нелегко смешать. Уменье, собственно говоря, не могло бы быть изложено ни в какой книге, и значит, искусство не должно бы служить заглавием какой-либо книги. Но раз уже образовалась привычка объединять под одним общим названием теории искусства, или попросту искусства, все потребные для искусства знания (которые в отдельности могли бы составить законченные науки), то представляется последовательным проводить и дальше этот принцип расчленения и называть искусством все то, что имеет своей целью созидательное умение, например строительное искусство, а наукой то, где целью является чистое знание – например математика, астрономия. Само собой понятно, что в каждой теории искусства могут заключаться отдельные научные построения; это не должно нас смущать.
Но замечательно, что нет и наук, которые обходились бы совершенно без искусства; в математике, например, счет и применение алгебры есть искусство, и оно простирается еще далеко за эти пределы. Причина в следующем: как бы груба и наглядна ни была разница между знанием и умением в сложных результатах человеческого знания, проследить эти два начала в самом человеке и полностью разграничить их чрезвычайно трудно.
Всякое рассуждение есть искусство. Там, где логика ставит тире, переходя к выводу, там, где заканчиваются предпосылки, составляющие результат опознания, там, где начинается суждение, – там начинается искусство. Мало того: само опознание умом есть опять-таки суждение, следовательно, и искусство; в конце концов, пожалуй, то же можно сказать и об опознании чувствами. Словом, если нельзя себе представить человеческое существо с одной способностью опознания и без способности суждения и наоборот, то точно так же нельзя полностью отделить друг от друга искусства и науки. Чем больше эти тонкие проблески воплощаются в реальных формах внешнего мира, тем их царства резче отделяются друг от друга; и опять: где творчество и созидание составляют цель, там царит искусство, наука же господствует там, где целью служат исследование и знание. После всего вышесказанного явствует само собой, что правильнее говорить военное искусство, а не военная наука.
Нам пришлось задержаться, так как обойтись без этих понятий невозможно. Но теперь мы выступим с утверждением, что война не есть ни искусство, ни наука в подлинном смысле слова; непонимание этого являлось той ложной отправной точкой, от которой шел ошибочный путь невольных сопоставлений с остальными науками и искусствами и установления множества неправильных аналогий.
Это чувствовалось уже и раньше, почему и утверждали, что война – это ремесло; но от этого утверждения больше теряли, чем выигрывали, ибо ремесло есть лишь искусство низшей категории и как таковое оно подчиняется более определенным и узким законам. В действительности военное искусство некоторое время вращалось в сфере ремесла, а именно: в эпоху кондотьеров. Но такое направление оно получило не по внутренним, а по внешним причинам; в какой малой степени оно было в эту эпоху естественным и удовлетворительным, свидетельствует военная история.
Итак, мы говорим: война относится не к области искусств и наук, а к области общественной жизни. Она есть конфликт крупных интересов, который разрешается кровопролитием; лишь в последнем ее отличие от других конфликтов.
Более чем с каким-либо из искусств ее можно сравнить с торговлей, которая также является конфликтом человеческих интересов и деятельностей, а еще ближе к ней стоит политика, которую, в свою очередь, можно рассматривать как своего рода торговлю высокого масштаба. Кроме того, политика есть лоно, вынашивающее войну; в политике уже заключаются в скрытом виде основные очертания войны, подобно тому как облик живого существа кроется в его зародыше.
Существенное различие между ведением войны и другими искусствами сводится к тому, что война не есть деятельность воли, проявляющаяся против мертвой материи, как это имеет место в механических искусствах, или же направленная на одухотворенные, но пассивно предающие себя его воздействию объекты – например, дух и чувство человека, как это имеет место в изящных искусствах. Война есть деятельность воли против одухотворенного реагирующего объекта.
К такого рода деятельности мало подходит схематическое мышление, присущее искусствам и наукам; это сразу бросается в глаза, и в то же время становится понятным, почему постоянные попытки и искания законов, подобных тем, которые выводятся из мира мертвой материи, должны были приводить к постоянным ошибкам. Тем не менее именно по образцу механических искусств хотели создать искусство военное. Уподобление его искусствам изящным встречало препятствие уже в том, что последние сами еще мало поддаются правилам и законам, и все попытки создать таковые всегда признавались в конечном счете неудовлетворительными и односторонними: их всякий раз подмывал и сносил поток мнений, чувств и нравов.
Эта часть нашего труда должна до известной степени исследовать вопрос о том, подчиняется ли конфликт живых сил, завязывающийся и разрешающийся на войне, общим законам и могут ли последние служить пригодной руководящей нитью для военной деятельности; но уже само собою ясно, что этот предмет, как и всякий другой, не выходящий за пределы нашего разума, должен быть освещен и более или менее выяснен в его внутренней связи пытливым умом. И одного этого уж будет достаточно для того, чтобы удовлетворить понятию о теории.
Глава четвертаяМетодизм
Чтобы отчетливо уяснить себе понятия метода и методизма, играющие на войне такую важную роль, мы должны разрешить себе беглый взгляд на логическую иерархию, которая, подобно властям предержащим, управляет миром действия.
Закон – самое общее, и для познания и для действия в одинаковой мере истинное, понятие – заключает в своем буквальном смысле нечто субъективное и произвольное, но, несмотря на это, выражает как раз то, отчего зависим и мы, и все предметы, вне нас находящиеся. Закон как предмет познания есть взаимоотношение вещей и их воздействий; как предмет воли он определяет действие и в этом случае равнозначен повелению и запрету.
Принцип есть такой же закон действия, но не в его формальном, окончательном значении; он представляет лишь дух и смысл закона; там, где многообразие действительного мира не укладывается в законченную форму закона, принцип предоставляет суждению большую свободу при его применении. Так как самому суждению предоставляется мотивировать те случаи, где принцип неприменим, то последний является подлинной точкой опоры и путеводной звездой для действующего лица.
Принцип – объективен, когда он является результатом объективной истины, и тогда он имеет силу в одинаковой мере для всех людей. Он субъективен и обычно называется максимой (maxime), когда он содержит субъективное отношение и когда он, следовательно, имеет известную силу лишь для того, кто его себе создал.
Правило часто понимается в смысле закона и является в таком случае равнозначным принципу, ибо говорят: нет правила без исключений, но не говорят: нет закона без исключений; это является признаком того, что, имея в виду правило, оставляют за собой большую свободу в его применении.
В другом смысле правилом пользуются как средством опознать более глубоко скрытую истину по какому-нибудь единичному, более внешнему признаку, дабы связать с этим одним признаком закон, действие которого распространяется на всю истину в целом[45]. К этой категории принадлежат все правила игры, все сокращенные приемы математики и пр.
Положения и наставления – это такие определения действия, которыми затрагивается множество мелких, ближе указующих путь обстоятельств и которые слишком многочисленны и незначительны для включения их в общий закон.