Что-то звякнуло, и на пол автобуса потекло. Я поднял голову и увидел, что, поправляя пиджак, я задел сетку с бутылкой лимонада, которую пристроила на тот же крючок сидевшая впереди меня женщина.
Лимонад полился женщине на колени, она вскочила.
— О, господи!
Ее сосед встал и пропустил женщину в проход.
На платье было огромное мокрое пятно, и на самом неприличном месте. Женщина отряхнула платье и уставилась на меня.
— Ты что, бесстыдник! Где твоя голова?
На нас смотрел весь автобус. Я очутился в идиотском положении.
— Я нечаянно… Я не виноват… Простите, пожалуйста…
Мое извинение почему-то еще больше рассердило женщину, теперь я услышал ее настоящий голос.
— Он еще не виноват! Вы слышите, он не виноват! Что за чертова молодежь пошла! Вечером страшно на улицу выйти. Если встретишь какого-нибудь парня, сразу же переходи на другую сторону; мы работали, надрывались, голодали, а они так обнаглели, что лучше не подходи!
Я боялся открыть рот. Это так походило на конфликт между отцами и детьми из какого-нибудь современного бульварного романа, что я не удержался от улыбки. Ну и досталось же мне за это!
— Чего ухмыляешься! Вечером небось пристукнешь меня, если встретишь! Всадит нож, как ни в чем не бывало.
Она повернулась к пассажирам автобуса, как бы ожидая поддержки.
Я почувствовал, что мои руки сжимаются в кулаки. Я снова увидел бледное лицо Ааво на столе прозекторской. Я хотел что-то ответить, но моя соседка весьма откровенно прыснула. Я понял, что она на моей стороне.
— Гляди-ка, — ядовито сказала женщина. — Все платье залил… — Кажется, она выбилась из колеи и подыскивала слова. — Смеются… — Она напрягла все свои способности и пошла с последнего козыря: — Только детей стряпать вы мастера!
Чаша моего терпения переполнилась. Мне уже не хотелось просить прощения. Теперь извиниться должна бы она. Не знаю, какую бы глупость я ляпнул, если бы вовремя не вмешался один старик:
— А как же без детей-то, дорогуша? Жизнь-то должна продолжаться.
Смеялось уже пол-автобуса. Я победил. Женщина еще раз отряхнула платье и уселась на свое место. Она открыла окно и расправила на коленях платье так, чтобы его обдувал ветерок.
Я взглянул на свою соседку. Она посмотрела на меня и улыбнулась. Это была чертовски приятная улыбка, и я понял, что мы друзья. Настроение опять стало хорошим. Я весело подмигнул ей и тут же испугался: не слишком ли я разошелся! Я попытался определить по ее виду, не обиделась ли она на мою фамильярность.
Нет, она слегка покачала головой. Я успокоился. Тьфу ты, черт, что это со мной случилось?
Женщина впереди, повернувшись к своему соседу, рассказывала, как месяц назад у нее на улице сняли часы. К ней подошли два парня и попросили закурить («представляете, у меня — закурить!»). При этом один заломил ей руку за спину. Часы и парни исчезли в темноте так быстро, что она вначале даже не поняла, что случилось.
Я слушал женщину и начинал ее понемногу понимать. Но одного я не понял: как можно из-за нескольких подлецов возненавидеть всю молодежь? Сколько людей в Эстонии думают подобно ей? Неужели через сорок лет и я стану таким?
— Глупо получилось, — сказал я соседке.
— Ничего.
— Да, но все-таки глупо.
— Бывает.
— Да, — кивнул я. — Прошу прощения.
— За что?
— Ну… что и вас побеспокоили.
— Перестаньте, — засмеялась она. — Неужели больше не о чем говорить.
— Не говорите мне «вы», — заметил я. — Противно, когда ровесники говорят друг другу «вы».
Она кивнула.
— Ну хорошо.
Я протянул ей руку.
— Давайте знакомиться. Лаури.
— Рэзи.
Одно на пятьсот, подумал я. Ее ладонь была прохладной, как будто на улице стояла зима. Я немного задержал ее руку, потом отпустил.
— Куда вы… ты едешь?
— В Пярну.
— И я туда же.
И больше не о чем говорить. Я прислушался к шуму мотора, посмотрел на часы. Девять часов, скоро половина дороги позади.
РЭЗИ. Это имя мне что-то напоминало. Но я не стал напрягать свою память. К чему мне знать, что означает это имя, главное, оно что-то значит.
Видел ли я во сне какую-нибудь Рэзи? Неизвестно. Я быстро забываю то, что вижу во сне. Даже то, что видел сегодня под утро.
И ЕЩЕ ОДНУ ИСТОРИЮ ВСПОМНИЛ Я. Как-то я ехал из Таллина в Тарту. Ночь была туманная. Мне хотелось спать. Сквозь туман было плохо видно, я боялся ехать слишком быстро.
Я смотрел вперед. И вдруг — это было рядом с какой-то небольшой деревней — я увидел на дороге что-то темное. Я подумал, что это — охапка сена или что-нибудь подобное. Я уже собирался переехать через это, но в последнюю минуту вспомнил предупреждение старых шоферов: берегись гвоздей! и затормозил.
Выйдя из кабины, я обнаружил вдребезги пьяного мужчину, спокойно спавшего посреди дороги. Я не знаю, сколько времени он там пролежал; вероятно, не очень долго, ведь и ночью движение частое, и ему не дали бы там долго валяться.
Когда я вспоминаю этот случай, по коже всегда пробегают мурашки.
…В это мгновение раздался хлопок. Автобус остановился. Нет, это не «лесные братья» сороковых годов напали на нас. Мне не пришлось своим телом прикрывать Рэзи.
— Лопнула шина, — сказал шофер. — Прошу пассажиров выйти из автобуса.
РЭЗИ ПОДНЯЛАСЬ И ВЫШЛА. Я увидел ее во весь рост. Я достал из кармана пиджака сигареты и остановился на обочине канавы.
По обоим сторонам простиралось заросшее кустарником болото. Пахло всякими болотными травами. Шофер возился с домкратом. Пассажиры разбрелись вдоль дороги. Я держался поближе к Рэзи.
На ней было пестрое синее платье. Ветер шевелил ее волосы. Стоял конец августа. Тысяча девятьсот шестьдесят третий год. Двадцатый век. Мы находились где-то в районе Петушиного болота.
— Пахнет, — сказала Рэзи.
Я кивнул.
Мы пошли вперед вдоль дороги. Дорога была прямой и уходила, не сворачивая, к горизонту. По такой дороге ужасно скучно ехать. Иногда кажется, что больше не выдержишь и свернешь в сторону — будь что будет.
— Вы… ходите… ты еще ходишь в школу? — спросил я и рассердился на себя. Слишком уж фамильярно это прозвучало.
— Да, — ответила она. — Перешла в десятый. А что?
В десятый, подумал я. Тогда ей должно быть не менее шестнадцати.
Над болотом пронесся порыв ветра.
— А ты?
— Я? Я — шофер.
Она улыбнулась.
— А на чем ты ездишь?
— На «Праге».
— Не знаю такой.
— Их еще мало.
Солнце зашло за тучу. Стало прохладно.
— А кто у вас в Пярну? — спросил я.
— Тетя.
Ну и ну, это же просто Теткинград. Между прочим, я соврал, когда сказал, что еду к тете. Нет у меня никакой тети в Пярну, а отцу я сказал, что еду на экскурсию. Я думаю остановиться у Энно. Он учится в художественном институте. Сейчас у него должны быть каникулы.
— Я люблю всякие болота и топи, — сказала Рэзи. — Просто ужас, как люблю.
— Почему?
— Там… ну, я не умею красиво сказать…
— Скажи просто.
— Нет, я могу и красиво. Там сердцу немного больно, но так и должно быть иногда. Ты видел когда-нибудь, как опускается солнце за огромные болотные топи? Когда уже поднимается туман?
— Нет.
Рэзи покачала головой. Я поразился, как свободно она заговорила, раньше она казалась такой замкнутой.
— Ты ничего не знаешь. А ты знаешь, что это за цветок? — Она сорвала какое-то растение с белыми соцветиями и поднесла к моему носу. Я почувствовал острый запах.
— Не знаю, — снова по-дурацки улыбнулся я.
— Багульник, — ответила Рэзи.
Шофер подал гудок. Пассажиры полезли в автобус. Пошли и мы. Да, в этой девушке и в самом деле есть что-то необыкновенное.
КОГДА Я СНОВА СЕЛ В АВТОБУС и он поехал, я вдруг вспомнил, зачем еду в Пярну. С той минуты, когда рядом села Рэзи, я впервые подумал о Малле.
Я кажется, запутался, хотя еще ничего не случилось. Я предчувствовал, что впереди меня ожидает какое-то большое недоразумение, но какое именно, я не мог понять.
До чего же запутана жизнь, думаю я иногда. Впрочем, так считали до меня, так будут считать и впредь. Но я не пойму одного: почему нам лгут, к чему обманываться, что жизнь проста, что тебе стоит лишь захотеть, и ты сделаешь все, что хочешь. Может быть, мое удивление просто доказывает, что я чертовски наивен и не знаю, какова жизнь.
А Пихлак знал. В его речах было три направления.
На открытом собрании он выступал очень смело. Он назвал фашистом одного семиклассника, нарисовавшего на доске свастику, и отказался дать ему рекомендацию для вступления в комсомол.
В небольшой компании Пихлак вел себя очень странно. Его слова звучали очень смело.
— Ребята, давайте организуем собрание, дискуссию, обсуждение! Главное, говорить, что думаешь, будем же честными! Вы и сами понимаете, ребята (при этом он многозначительно поднимал вверх палец), они все равно не поймут… но мы пока не старики…
Он так подчеркивал это «говорить, что думаешь», что у нас возникало сомнение, все ли в порядке с нашим мышлением, а то зачем нам скрывать свои мысли и зачем такие страстные призывы выражать их. Говорили о влиянии культа личности, но Сталин умер десять лет назад. А наш секретарь продолжал таинственно подмигивать: «Тсс… давайте мыслить самостоятельно… говорить, что думаем…» Нам становилось не по себе.
Когда мы оставались с глазу на глаз, он крутил другую пластинку. Я уже рассказывал, как он агитировал меня вступить в комсомол. Иногда Пихлак начинал делиться жизненным опытом.
— Я-то знаю, как надо жить. Будь умным, но не очень. Будь честным, но не очень. Будь смелым, но не очень. Не смей быть посредственностью. Ты должен гореть, но не очень. Начальство любит именно таких, а начальство всегда останется начальством. Вот так надо жить, милый Лаури. Ну, выпьем.
Печальнее всего то, что многие принимали его слова всерьез. Один молокосос, сияя от восторга, сказал мне:
— Если бы ты знал, до чего смелый парень Пихлак! Есть же у человека свое мнение. Если бы ты слышал, до чего смело он говорил, когда мы были вдвоем…