Веселенькая история.
На выпускном вечере Пихлак сказал, что теперь у нас начинается самостоятельная жизнь. Если раньше нам прокладывали дорогу учителя, то теперь… и так далее, и тому подобное.
Неправда! Мы не получили никакой свободы. Мамки и няньки не исчезли, их даже прибавилось. На место учителей пришли милиционеры, дружинники, директора, мастера, бригадиры, общественные контролеры, прохожие на улице, все, все.
Мы выскочили, как телята из загона. Раньше приходилось следить, не маячит ли где-нибудь учитель. Теперь на учителей было наплевать, и мы воображали, что обрели свободу. Как бы не так! Теперь за тобой следили все. Хлоп! Общество приняло нас.
ПИХЛАК ЛГАЛ и грязнил комсомол, но в моем представлении комсомол все-таки остался чистым. Я верил и верю, что комсомольцы могут немало сделать, и революция совсем не умерла, как думал когда-то Энно. Она может умереть, если мы перестанем заботиться о том, чтобы она жила. Сама по себе она не будет жить. Что такое революция? Она может быть ничего не значащим громким словом. Покажите мне революцию! Ее не возьмешь в руки. Посмотрите на людей. Это они — революция. Пока они живут, живет и революция. И вместе с ними она умрет. А если умрет какой-то Пихлак, то это еще не значит, что умерла революция. Ведь то, что Пихлак по должности был комсомольским секретарем и должен был бы стать одним из тех людей, благодаря которым живет революция, еще ничего не значит.
ВДАЛИ ПОКАЗАЛОСЬ МОРЕ. Показалось и снова исчезло.
— Море, — сказал я Рэзи.
Она кивнула.
Автобус въехал в город.
Встречать его пришли незнакомые мне люди. Пассажиры стали собирать вещи.
4
ВЫЙДЯ С АВТОБУСНОЙ СТАНЦИИ на улицу, мы пошли рядом. Я, кажется, вовсе не думал о том, что у нас могут быть разные дороги. Я ведь не знал, куда мне идти. К Энно я собирался зайти вечером, а про Малле, я почему-то не вспомнил.
Мы перешли главную улицу и оказались в тени деревьев.
Рэзи остановилась.
— Ты куда идешь? Ты приехал… отдыхать?
Зачем я приехал? Зачем же я все-таки приехал? Ах да, черт возьми. Я, не отрываясь, глядел на удалявшуюся голубую детскую коляску.
— Пожалуй, да.
— Пожалуй? Какой же ты рассеянный.
— Пожалуй, да. А ты куда идешь?
— К тете.
— Где она живет?
— А зачем тебе это знать?
— Да, вроде незачем. Но… я еще увижу тебя?
— Меня? Зачем? — удивилась она.
— Просто хочу тебя видеть, и все.
Она испытывающе посмотрела на меня, и я снова испугался, что зашел слишком далеко. Но она улыбнулась и сказала:
— Хорошо, я приду… к половине первого на пляж.
— Скажем, на углу возле курзала? — предложил я. — Ладно?
Она кивнула. Затем повернулась и ушла по какой-то зеленой улице.
Я смотрел ей вслед, на ее длинные загорелые ноги, синее платье, темные волосы и вдруг поймал себя на мысли, что все это — чертовски глупая история.
Я ШАТАЛСЯ ПО ГОРОДУ и разглядывал прохожих. Было много курортников в соломенных шляпах, с пучками ревеня в руках.
Странный все-таки город Пярну. Отдыхающие убеждены, что он создан для них, что здесь есть только то, что требуется им. Пляж, приморское кафе, столовые и лотки с мороженым. Дома обставлены удобной старомодной мебелью, в них живут ласковые старомодные тетушки, которые берут тебя на пансион. Дома окружены садиками. Приляжешь в таком саду вечерком и забудешь все свои невзгоды. Погода будет как на заказ, чтобы, вернувшись из отпуска, ты мог похвастаться своим загорелым телом. Так они считают.
А местный житель продолжает работать, варить обед, стирать белье, поливать грядки, и у него совсем не остается времени сходить на пляж. Приезжие для него — надоедливые мухи, и если уж он пустил к себе дачников, то на будущий год он этого не сделает. Дачники залили боржомом его книги, а их собака загадила все углы.
Таков Пярну.
Но мне здесь ужасно нравится.
Два года назад я впервые был на молу. Мы ходили туда с Энно.
Когда мы дошли до конца мола, мы увидели кучу народу. Были там парочки, были и старухи, в общем, самые разные люди. Вроде того, что «на последнем камне мола милый поцелует…»
Все это было в самом деле чудесно. Солнце село, вода была такого цвета, что уже и не понять, где ты находишься.
Вдали тарахтела моторка. И верилось, что двое стоящих на самом конце мола уже давным-давно слышали легенду о пярнуском моле. Честное слово, это походило на земной рай. Границы между небом и водой не было видно. Воздух был так чист, что можно было обалдеть. Я подумал, что на земле все-таки можно быть счастливым.
Но тут этот известный певец… сами знаете, кто… во всю глотку завел песню про бригадира Юри, который, в общем-то, парень хоть куда, но вот навоз он до сих пор не вывез и т. д. Да вы знаете эту песню. Народная такая и прочее. Сперва я не понял, откуда она. Подумал, что свихнулся. А потом увидел, что один элегантный молодой человек завел свою шарманку. Шарманка болталась у него на шее и оба — он и его девушка — слушали с невероятно блаженными лицами. Юноша, кажется, даже отбивал такт ногой.
Энно поглядел на них и сказал, что пойдет спихнет их в море. Мне с трудом удалось удержать его.
Потом мы говорили о том, что люди боятся тишины. Вы не замечали этого? Обычно шума хватает. Но если найдется местечко потише, то непременно начинай свистеть или горланить. И пускай этот Юри возит навоз в сопровождении эстрадного оркестра, а то еще кто-нибудь заподозрит тебя в дурацкой чувствительности. Вдруг подумает, что ты какой-то сентиментальный чудак. Разве это допустимо в наше время?
Мы с Энно и у себя обнаружили этот недостаток. Скажем что-нибудь хорошее, душевное, а потом быстренько съязвим, чтоб, не дай бог, не подумали, что мы действительно так думаем.
Недавно в театрах и в кино полно было всяких молодых людей, которые выступали против громких слов. По-моему, это напрасная трата сил: ведь никто, кроме карьеристов, не пользуется громкими и пустыми словами. Мне кажется, беда в другом. Молодежь теперь боится и красивых слов. Никто, например, не скажет: «Мари, мое сердце переполнено любовью к тебе», а скажет примерно так: «Мари, мое сердце, так сказать, переполнено, как говорится, любовью к тебе…» Ох, молодежь, с тобой забот не оберешься. Да, я и сам такой…
РЭЗИ ПРИШЛА ровно в половине первого, и мы отправились на пляж. Мы торчим здесь вот уже полчаса. Солнце светит тускло, вокруг него расплылись круги. Они означают, что погода скоро испортится, но также и то, что сейчас загар пристает чертовски здорово.
Я СИДЕЛ, обхватив руками колени, и глядел сквозь черные очки на воду. Я люблю носить черные очки, как Збигнев Цыбульский. Знаете, как приятно, если ты видишь всех, но никто не видит, что ты на них смотришь.
Море сводит меня с ума. Я вдруг подумал, что случилось бы, если бы через море ко мне направился циклоп. Так сказать, конец человеческого рода. Но эта мысль показалась мне дико реакционной, и я перестал об этом думать.
Приятно посмеяться над такими вещами. У моего поколения, кажется, и вправду, всего достаточно, раз оно может так смеяться. Это по-своему опасно. Я могу смеяться над концом света потому, что уверен, что этот конец не придет. По крайней мере, не так скоро. Но, может быть, если я буду таким беспечным, то конец и наступит. Кто знает, как связаны между собой земные дела.
Я ДУМАЮ ТАК МНОГО, что вы небось уже усмехаетесь, что это за шофер такой.
Вы лучше не суйтесь, я могу рассердиться. Меня раздражает, какими глупыми выставляют рабочих людей в современной литературе.
Вы не очень-то, и шофер может мыслить. Кроме того, я не считаю себя последним дураком и даже собираюсь учиться дальше. Ну, теперь вы довольны? И буду учиться. Мир стал настолько сложным, что без учения больше не прожить. До чего же простые слова. Но вдумайтесь в них: по-своему они даже смешны. Человек хочет ужасно много знать. Он хочет проникнуть во все. Я тоже хочу. Ведь я все время толкую об этом.
Люди летают в космос, это так здорово. Я бы и сам полетел. А с другой стороны — какой в этом толк. Космос бесконечен, лети, куда хочешь — все равно никуда не прилетишь. Это палка о двух концах. Как и все в этом мире. Хорошо, что пока люди не перевелись, они могут лететь все в новые и новые места и тратить на это все свои деньги. Опять же денег жалко. Но человек таким уж создан. С космосом такая же история, как со мной. Я помчался на свидание с девушкой и не поел. Вот где проклятье человеческого рода: будь то звезда или девушка, а ты должен идти.
А ДЕВУШКА ЛЕЖИТ здесь же на песке, раскинув руки и повернув лицо к солнцу. Мы уже купались два раза, и теперь, закрыв глаза, она загорает… Я смотрю на нее, и у меня такое чувство, какое всегда бывает, когда разглядываешь девушку на пляже.
Она чертовски красива. Слева слегка бьется сердце. Я смотрю и чувствую, что почти хочу ее. Глупости, глупости, парень, замолчи, этого еще не хватало. Пойди, окунись, тогда пройдет.
Я ПОДНЯЛСЯ.
— Ты куда? — спросила Рэзи, поглядев на меня затуманившимся от солнца взглядом.
— Пойду искупаюсь. Ты не хочешь?
— Неохота. Иди один.
Я пошел по песку. Примерно в пяти метрах от воды он становился мокрым и твердым.
Когда я шел к морю, у меня было такое чувство, словно все деревья, цветы и города остаются позади, а впереди нет ничего.
Я вошел в воду и пошел вперед. Затем поплыл. Я заплыл далеко. В воде были разные типы. Несколько толстух, не умевших плавать, стояли по грудь в воде, шлепали руками и воображали, что никто ничего не понимает. Какая-то девушка лупила своего парня по голове резиновым крокодилом. Оба визжали. Им было невероятно весело.
Я поплавал и повернул к берегу. До чего хорошо, когда сзади тебя догоняют волны. Сначала волна ударяет в затылок, затем поднимает, как будто бы ты оказался на спине огромного зверя, и идет дальше. А сзади шумит новая волна.
Впереди кричали дети, играла музыка, и все так сияло и сверкало, что у меня стало чертовски хорошее настроение. Какая-то девушка с глазами Уллы Якобсон неслась мне навстречу, и я подмигнул ей. Она прыснула, а я пошел дальше и побежал к Рэзи.