— Да.
— Я рад. — Он усмехнулся. — Я не судья. Поступай, как знаешь. Во сколько мы должны там быть?
— В половине восьмого.
— У нас еще полтора часа. Какие у тебя новости?
— Кажется, никаких.
— В университет не собираешься?
— Нет. Думаю, на будущий год.
— На физику?
— Попытаюсь.
— Пытаться нельзя. Попытка наказуется законом, — загадочно произнес Энно. — Разве не так?
— Пожалуй.
Я оперся о спинку стула и стал расспрашивать, какие новости у него. Энно рассказал, что ездил на практику и показал несколько картин. В общем они мне понравились, за исключением одной. Мы заспорили и продолжали спорить уже о другом.
МЫ ГОВОРИЛИ О ТОМ, есть ли смысл в самодеятельном искусстве. Я сказал, что искусство должно быть полноценным, если уж оно вообще существует. А второму сорту здесь не место. Энно спросил, неужели я в самом деле считаю, что искусство создают единицы. Я пожал плечами.
— Хотя бы. Но конечно, все его воспринимают.
— Ерунда, — сказал он с видом победителя. — В будущем искусства не будет. Заметь, искусство станет повседневной вещью и его уже не будут выставлять. Искусство растворится в предметах быта и так далее. Куда ни посмотришь, везде — искусство.
Я спросил, не шутит ли он. Он потряс головой и сказал, что и ему самому это не очень нравится, но об этом можно поспорить.
— Искусство должно оставаться на воскресенье, — сказал я. — Ведь нужно и разнообразие, а если все станет искусством, то для разнообразия может потребоваться неискусство.
Энно усмехнулся и сказал, что все это, конечно, звучит красиво, но не убедительно. Я задумался. Энно спросил:
— А если у тебя на душе именно то неповторимое, интересное, чего нет ни у кого другого?
— Но ты художник и…
— Предположим, что нет. Но я знаю, что у меня на сердце именно это неповторимое.
— Ты, конечно, сейчас же постараешься это выложить.
— Может быть.
— Кроме того, — продолжал я, — если ты не художник, то не сумеешь это так хорошо… ну, передать. В конце концов получится что-нибудь обыкновенное, и никто не поймет, что ты хотел сказать что-то неповторимое.
Энно решил, что в таком случае он стал бы учиться. Я сказал, что у меня нет для этого времени, а в свободные часы я отдыхаю. Энно сказал, что, черт его знает, но все-таки… В общем, мы ни к чему не пришли, и казалось, ответа не найти. Мы прервали разговор, так как уже было семь часов.
Мы оделись получше и вышли.
5
РЭЗИ ЖДАЛА НАС. На ней было простенькое светлое платье, на ногах белые туфли. Я познакомил ее с Энно. Затем мы пошли в ресторан. Небо было ясным, солнце опускалось к горизонту.
Вопреки всем обычаям, ресторан оказался сравнительно пуст. Мы нашли место как раз у окна. Отсюда хорошо было видно море.
В зале сидела самая разношерстная публика. Здесь были отдыхающие, от толстых теток до сверхэлегантных пижонов; местная молодежь, также самых разных категорий. На подмостки вышли оркестранты и стали настраивать инструменты. Море было очень спокойным. Мы заказали бутылку сухого вина и какое-то жаркое. Рэзи вначале молчала, но потом освоилась. Она рассказала нам о своем родном поселке. Я смотрел на нее, когда она рассказывала, и вдруг очень ясно представил себе, как там живут.
МАЛЕНЬКИЙ ПОСЕЛОК, который никогда, наверно, не станет городом. Четыре улицы, школа, клуб, четыре магазина, шерстепрядильная фабрика, маслобойня, на горе могила писателя, жившего в прошлом веке. Благодаря этой могиле, поселок и получил некоторую известность. Иногда на могилу приезжают экскурсии, их сопровождает учитель Рооне.
…Весною солнце опускается за гору, и кольцо цветущих черемух неожиданно розовеет. Вечера очень тихие, а пыль на проселочной дороге гладит ноги, как шерстка котенка.
…Рэзи на год старше своих одноклассников, так как она тяжело болела. Поэтому она чувствует себя среди других не совсем хорошо. В мае кружок натуралистов организовал большое соревнование по сбору насекомых. Соревнование было общешкольным. Победителем стал ученик, набравший большее количество разнообразных насекомых. Рэзи не принимала в этом участия.
…Один раз в день мимо проезжает поезд и привозит почту. Это видно из классного окна. Оттуда видно многое. И старый мост, от которого начинается ряд ив, склоненных в одну сторону…
…Мать Рэзи работает счетоводом в колхозной конторе. Рэзи приходится иногда помогать ей. Но для нее нет ничего противнее, чем считать на счетах.
…За неделю до отъезда она и ее подруга налили на коврик перед дверью учителя Куузепуу валерьянки. Они думали, что к утру там соберутся все кошки поселка. Но кошки не пришли. Хотя в полумраке у реки они вопили и мяукали…
— ПОШЛИ ГУЛЯТЬ, — сказал я вдруг. Голова от дыма стала совсем тяжелой. Я поднялся.
— Вы идите, — набрежно махнул рукой Энно. — Мне не хочется. Я покараулю место. Я буду размышлять. Правда, погуляйте. Я могу делать это каждый день. Сейчас девять. В десять возвращайтесь.
Я удивился, хотел ему еще что-то сказать, но он только кивнул головой. Я кивнул в ответ, и мы пошли.
СОЛНЦЕ КАК РАЗ ЗАХОДИЛО. Мы сели у самой воды. Между камнями плескались волны. Мы долго слушали тишину и этот плеск.
— Мне ужасно нравится голос моря, — сказала Рэзи. — Он бывает тихим-тихим, но все же доходит до тебя. Правда? У леса другой голос. — Она посмотрела в сторону горизонта, потом вдруг на меня.
— Знаешь, я иногда думаю, что море будет всегда, и всегда, скажем… через сто лет, здесь будет кто-нибудь сидеть и он еще… будет помнить, что здесь сидели именно мы. Через тысячу лет будут помнить только то, что здесь просто кто-то сидел. А… через миллион раз миллион лет уже не будет никого, кто мог бы что-нибудь помнить. Но море будет… И моя мысль. Она вечна, потому что она может дойти туда, где не будет ни одного человека. Странно, да?
От ее слов у меня закружилась голова. Нет, это не от вина. Солнце висело над горизонтом, как перезрелый помидор. В стороне на пляже несколько дачников вдыхали свежий воздух. Еще дальше висели качели и кольца, совсем как виселица.
— Время — удивительная вещь, — сказала Рэзи. Ее щеки слегка горели. Как цветок, подумал я.
— Ты веришь, что есть реки времени и они текут в море времени? Я иногда плачу от этого… А теперь сиди тихо-тихо, Лаури… Чувствуешь, как сквозь тебя течет время?
Я сидел неподвижно, я не понимал, что со мной. Темнее не становилось, но по тростникам гулял ветер, одна на другую набегали волны. Я почувствовал, как их ритм сливается с моим пульсом и вдруг целиком оказался под этим впечатлением.
Глаза Рэзи сияли. На западе море было точь-в-точь цвета какао. Снова начало темнеть. Мы ждали, когда стемнеет совсем. Скоро темнота наступила и превратилась в августовскую ночь.
Осталось два огонька — ресторан вдали и луна над морем. Вода была темной, почти черной. Только лунная дорожка бежала от горизонта к нам. Сквозь меня текло время. Я вдруг почувствовал, как вращается земной шар. Земля поднималась с запада, отворачивалась от солнца и проваливалась в темноту. И никто не думал о том, с какой скоростью несемся мы через темное холодное пространство.
Девушка посмотрела на меня.
— Хорошо бы выкупаться…
— Сейчас? Давай, — сказал я.
Она смутилась.
— У меня… нет ничего с собой.
— Давай так, — сказал я. — Я не буду смотреть. И кроме того, уже темно.
Рэзи вздохнула.
— Ладно, давай.
Я отвернулся и услышал шорох одежды.
— Не смотри, — сказала Рэзи. — Беги в воду.
И я побежал. Я запомню это на всю жизнь, честное слово. Мы шли вдоль лунной дорожки. Вокруг все было черно, по лунной дорожке бежали редкие черные волны. Затем, против воли, я взглянул на нее. Мы были по пояс в воде. Я не видел в жизни ничего прекраснее, честное слово. Она окунулась и исчезла. Я поплыл к луне, а затем в сторону. Я искал ее, но на море было темно. Вдруг ее голова появилась совсем рядом со мной. Как сияли ее глаза! Я взял ее за плечи и повернул к себе. Какая-то жилка билась под моим пальцем. Нет, нет, подумал я, нет, нет, катись к черту, парень, слышишь… Я нырнул и поплыл к берегу.
Мы оделись. Вдали нарастал рокот, он приближался. Низко над берегом пролетели три реактивных самолета. Вдруг стало холодно и грустно, мы пошли по песку, ноги увязали. Я смотрел на нее, почти ребенка, и произнес слово «любовь». Конечно… Вы помните, как были влюблены в первый раз? Вы не могли понять, что за странное чувство охватило вас вдруг. Просто было странное чувство и все. Хорошее чувство. Пока вы вдруг не понимали, что это любовь. А дальше все шло как положено, как в романах, фильмах, рассказах друзей, подруг, странное чувство исчезало без следа, и вы становились рабом одного слова. Ох, если бы не было слов!
МЫ ВЕРНУЛИСЬ В ПОЛОВИНЕ ОДИННАДЦАТОГО. Энно сидел, опершись подбородком на руки и курил. На столе стояла новая бутылка вина. Мой друг кивнул мне. Мы сели. За окном было совсем темно. Моря почти не было видно, только светилась эта самая лунная дорожка.
Сидели и молчали, сидели и молчали. Мне было очень стыдно.
Вдруг лицо Энно изобразило панику.
— Ах ты, черт возьми… тьфу, извините.
— Что случилось?
— Петька заметил меня, сейчас явится.
— А кто это?
— Мрачный Петька. Критик.
И действительно, к нашему столику подошел мужчина с взлохмаченными волосами.
— Хей-хей! — воскликнул он темпераментно. — Можно?
Энно кивнул, и мрачный Петька сел. Он внимательно оглядел всех по очереди. Энно хотел нас познакомить, но критик улыбнулся.
— Нет, нет, не знакомьте, не стоит, не стоит… Будем жить инкогнито, лучше инкогнито… Можно стаканчик вина?
Он выпил и вдруг закричал:
— Ну, художники и поэты кафе! Какого черта вы здесь сидите! В поля, говорю я вам. Скорее в поля. Хей, ребята! Вырывайте с корнем лошадиные хвосты, давайте собирать конский волос, он здорово ценится!
— Иди сам, — сказал Энно. Кажется, он был хорошо знаком с мрачным Петькой.