— Я? — критик поднял голову. — Я сам был, да, был… — Он достал из кармана бумажник и кинул на стол фотографию. — Прошу, вот вещественное доказательство.
Фотография изображала мрачного Петьку. Он сидел на лугу, на нем были только трусы. Рядом стояли грабли. Фотография была такой потрепанной, что стало ясно: Петька показывал ее, наверно, всем подряд уже несколько лет.
— В поля! — прорычал он. Затем опустил голову на руки, как будто задремал. Оркестр умолк. Петька бессвязано бормотал:
— Я граф.
В это время над морем опять пролетели самолеты. Задрожало оконное стекло.
— Мне делается страшно от этих самолетов, — сказала Рэзи. — У меня такое чувство, как будто идет война.
— Война? — мрачный Петька поднял голову. — Мадам, наверно, не знает, что такое война… Я знаю, мои молодые поэты… Я могу описать вам символ войны, так сказать, в манере Отто Дикса… Около усадьбы моего отца в сорок четвертом нашли труп солдата. У него был разорван живот и выпали кишки. И знаете, какая кошмарная деталь: он полз по земле и кишки волочились за ним, как лента, примерно на десять метров. Вот это война, формалисты. Да, чокнемся!
Мне было противно. Рэзи смотрела на мрачного Петьку не отрываясь и вдруг спросила напряженным голосом:
— Слушайте, можно и мне рассказать историю?
— Please, ибо…
— Это даже не история, — начала Рэзи, прервав Петьку… но у нас в школе такой обычай: к Новому году все дарят друг другу подарки — по жребию. У нас в классе была одна… бедная девочка. Отец у нее умер, а у матери было еще несколько детей. Она очень плохо одевалась и всегда держалась в стороне… На Новый год она осталась без подарка. Это заметил учитель и поднял вопрос на вечере. Спросил, кто должен был сделать подарок. Встал один парень… Такой высокий, спортсмен и… сказал, что, кажется, он. И если девочке очень хочется, то он может сделать подарок. И сделал. На следующий день принес в школу, но… представляете, эта девочка не приняла подарка, хотя учитель и сказал, что надо взять, раз виновник раскаивается в своем поступке. Но девочка не взяла. Подарок несколько дней валялся в школе, пока уборщица не выбросила его… Ну вот и вся моя история… Разве это не ужасно?
— Объективно… — начал мрачный Петька.
— Я спрашиваю потому, что я… родилась в тысяча девятьсот сорок шестом году. И… не видела этих кишок, как вы… Мне страшно это.
Мрачный Петька в упор посмотрел на Рэзи. Затем высморкался, приподнял бровь, мгновение помолчал, поднялся и поцеловал Рэзи руку. Не взглянув на нас, он исчез среди танцующих фокстрот.
Deine Heimat ist das Meer,
deine Freunde sind die Sterne…
— Пожалуйста, счет, — сказал, подходя к нам, официант. — Сегодня мы закрываем в одиннадцать.
Мы заплатили. Я дал пятерку и Энно пятерку. Затем встали и вышли.
ПОДНЯЛСЯ ВЕТЕР, море шумело громче. По лунной дорожке бежали большие черные волны.
Мы шли по пустынному берегу. Меня охватило чертовски странное чувство.
Мы подошли к загадочному монстру, стоявшему на песке. Это был горизонтально уравновешенный рычаг. Днем он служил для развлечения отдыхающих. Один мог ухватиться за один конец, а другой за второй. Затем надо было по очереди подпрыгивать. И так качаться до бесконечности. Вверх и вниз, вверх и вниз… Хорошие развлечения придуманы людьми.
Ресторан закрывался. Пьяные горланили:
Прощай, любимый город,
Уходим завтра в море…
Потом все затихло. Рэзи толкнула перекладину, она заскрипела. Я почему-то вздрогнул. Рэзи медленно спросила:
— Ребята, я хочу задать вам необычный вопрос: скажите, зачем вы живете? Ну… что бы вы хотели совершить?
Я посмотрел на нее. Она стояла лицом к морю и улыбалась. Энно поправил очки. В них отразился лунный свет. Мой друг стал очень серьезным.
— Будем говорить честно? — спросил он.
— Конечно. Ну, скажи ты, — обратилась она к Энно.
Мой друг почему-то забрался на перекладину, оперся подбородком на руки и, глядя вниз, заговорил:
— Я хотел бы стать художником, это так… Я писал бы, но этого я, кажется, не умею. Итак, я верю, что искусство делает людей лучше. Это хорошо. Отсюда еще более прекрасное следствие: чего же мне еще хотеть, как не того, чтобы люди становились лучше. Вот и все. Вот какой я хороший, — закончил Энно и спрыгнул с перекладины.
— А ты, Лаури?
— Я? Я всегда хотел… стать физиком. Отец был шофером, и я сейчас шофер. Работа есть работа, но у меня… не тот характер… С отцом я поссорился… И, наверно, следующей осенью все-таки поступлю в университет… Энно уже все сказал, лучше я не умею, — промямлил я. — Может быть, я хотел бы, чтобы люди стали умнее… А ты сама, Рэзи?
Девушка загадочно посмотрела на меня и прошептала:
— Тсс… Вот что… ты хотел, чтобы человек стал лучше, а ты… чтобы человек стал умнее… Ну, так я и есть этот человек, делайте меня умнее и лучше!
Вначале я решил, что она смеется над нами. Но потом я понял, что она говорила всерьез. Она больше ничего не сказала, только улыбнулась. И мы оба вдруг как будто что-то поняли.
— Ах ты дьявол, — сказал неожиданно Энно. — Позволь, я поцелую тебя. — Рэзи позволила ему, позволила и мне. Мы побратались и пошли вдоль берега. В ресторане гасли огни. Небо медленно затягивалось тучами. Настроение делалось все лучше. Мы протанцевали все пионерские, комсомольские и туристские танцы, от «Бимбо» до «Рогожины» и от «Ритц-рятц-рунди-пумм» до «Еньки».
Я и сам не знаю, что это была за ночь.
Энно разъезжал вокруг на какой-то забавной штуке, которая состояла из жерди и веревки. Он проделывал и другие фокусы: демонстрировал, как знаменитый фотореалист Анте Меллер гоняется за бабочками и как известный эстонский драматург Пээт Ламп произносит речь. Смеялись до упаду. Вдруг мы замолчали. Наверно, мы высмеялись и выговорились до конца. Море шумело еще громче. В темноте белели гребни волн. Я посмотрел на часы. Два часа ночи. Рэзи сказала, что ей пора домой.
МЫ ПРОВОЖАЛИ ЕЕ. Ночь становилась темнее и теплее. Шумела невидимая листва.
Я СТАРАЛСЯ И СТАРАЮСЬ ПОНЯТЬ, кто такая Рэзи. Я чувствую, что этот вопрос не нуждается и не поддается обсуждению. Просто, она была, была, как наверно… да ну, я не умею говорить красиво.
У ворот мы остановились.
— Завтра… во сколько? — спросил я.
— К вечеру, — ответила Рэзи. — Скажем, в четыре.
— Раньше…
— Ну, в три. Там же, где вчера.
— Хорошо.
Она протянула нам руку и скрылась в кустах, окружавших дом.
МЫ С ЭННО ШЛИ СКВОЗЬ НОЧЬ.
— Да, — вдруг сказал он многозначительно.
— Что?
— Эта девушка.
Я не понял.
— Я никогда не встречал такую. Мировой класс.
Он мог бы и не говорить этого.
— Хоть влюбись, — добавил он.
— Я, кажется, уже.
— Влюбился?
— Кажется.
— Не стоит, — сказал Энно.
— Ты что, сам хочешь?
— Дурак. Ты Малле еще помнишь?
— Нет, — улыбнулся я легкомысленно.
Энно стал насвистывать увертюру к «Севильскому цирюльнику». Он всегда насвистывал ее, если ему что-то не нравилось. Но он не сказал больше ни слова. А я завяз в высшей степени. Чувствовал, что начинаю влюбляться, хочу влюбиться — и не смею. И в то же время знаю, что Рэзи — самый прекрасный человек, которого я когда-либо встречал.
Ничего! Завтра я пойду на свидание с Рэзи, иначе я не могу, не могу, и все.
Так я спорил сам с собой в ночном полумраке, пока мы шли к Энно. Упали первые капли дождя.
Черт возьми, я кажется, слишком много пишу, как эти модные книжные мальчики, которые и сами не знают, чего хотят. Это шутовство. Некоторые вещи должны быть ясны. Жизнь есть жизнь. Ненависть есть ненависть…
Ну, теперь я так же умен, как и прежде. Философия тебе не к лицу, Лаури… Выйдет какая-нибудь ерунда, и все.
Но что ты сделаешь? — спрашивал я себя. Говорю красивые слова, потому что ночь так хороша и возвышает твою душу. Ты благородный парень, но какая от тебя польза?
На речи Пихлака я только кивал, иногда улыбался, ведь кто знает… Да, кто знает. Твои мысли ничего не значат, они остаются для твоего домашнего потребления. И, может быть, Ааво умер вместо тебя?
…Рэзи может помочь мне. Завтра я спрошу у нее, что делать? Думаю, она знает. Кому знать, как не ей?
СНА НЕ БЫЛО. Мы болтали о том, о сем. Энно несколько раз вставал и бродил по комнате. За окном шумел дождь.
— Все-таки жизнь прекрасна, — многозначительно промолвил он в темноте.
— Давай спать, — добавил он, ложась в постель. — Уже три часа. Я прочел бы тебе мораль, да неохота.
— Мне не заснуть.
— Терзаешься?
— И да, и нет. Спокойной ночи.
Кажется, я тут же заснул.
6
ПРОСНИСЬ, НЕСЧАСТНЫЙ, — сказал Энно, глядя мне в лицо. Он уже был одет.
— Который час?
— Больше пол-одиннадцатого.
Я потянулся и посмотрел в окно. Дождь лил по-прежнему. Небо было затянуто тучами. Я встал, оделся, затем нехотя умылся, и мы сели завтракать. На столе были помидоры и творог. Я лениво напрягал память, пытаясь что-то припомнить. Что-то такое, что я должен был сегодня помнить, но…
У Энно настроение тоже было не лучше. Во время завтрака он уставился в окно и очнулся лишь тогда, когда моя вилка застучала громче.
— Что я должен был сделать? — спросил я у Энно.
— Найти Малле.
— Ах да, ты считаешь, что я должен?
— Конечно, если ты… ну да, так будь хотя бы честным малым.
— Почему?
— Сказать тебе это, что ли?
— Нет, — махнул я рукой. — Ладно. Я пойду. Только я не понимаю, черт возьми, почему я должен это делать?
— Я тоже не знаю, — ответил он. — Вероятно, у людей так принято.
— А если я не пойду?
— Твое дело.
Я, конечно, пошел. Сначала мы вымыли посуду, затем я надел плащ.
ЛИЛО. Люди шли с зонтиками, с деревьев капало. Воздух был теплым и сырым. Я знал, где живет Малле. Позвонил.