— Вот видишь, как легко можно попасть впросак, не зная идеи, которая заложена в основу технологии. Можно собрать бесчисленное количество фактических материалов, но не уметь ими воспользоваться. Нам надо пересмотреть также и наше отношение к самой технологии плавки, может быть, и здесь, мы что-то недооцениваем и упускаем.
Через восемь лет, когда Тевосян был уже наркомом судостроительной промышленности, мне пришлось как-то вместо с ним поехать в Мариуполь, на металлургический завод имени Ильича, входивший в то время в состав Наркомата судостроительной промышленности. Большой группой вместе с директором завода, главным инженером и секретарем партийной организации мы вошли в мартеновский цех. Как раз в это время разливалась сталь. Тевосян подошел к мастеру по разливке, взял у него темно-синее стекло, заглянул в изложницу и сказал:
— У вас очень маленькая скорость разливки, слитки будут иметь шероховатую поверхность. Надо несколько увеличить скорость.
Затем спросил:
— Когда вы ведете разливку, на что обращаете внимание?
Мастер, видать, был задет за живое этим вмешательством пришедшего в цех незнакомого ему человека и с резкостью ответил:
— Не первый год разливкой занимаюсь. Чего в изложницу-то смотреть! Сталь, она сталь и есть. Какой ее в печах сварили, такой она и будет.
Тевосян стал ему объяснять, какие процессы происходят при разливке стали. Потом взял ручку стопорного механизма и, меняя скорость, стал практически показывать, что происходит у стенки изложницы.
Свои наблюдения по разливке стали Тевосян изложил в тоненькой книжечке, которая долго являлась основным руководством на всех заводах, производящих качественный металл.
В другом мире
Мы привыкли мало слать — рано вставать и поздно ложиться.
Здесь, в Германии, все было иначе. Другая жизнь с другим укладом, так не походит на то, что было у нас.
Из Москвы с ее кипучей жизнью, наполненной событиями, меняющими облик не только страны, но всей нашей эпохи, мы попали в город, живущий размеренной жизнью.
Все встают в семь часов утра. В одиннадцать вечера ложатся в постель. В эти часы гаснет не только свет в домах, но и газовые фонари на улицах. У каждого выключателя надпись: «Sparen Sie Licht»[13].
В шесть часов утра мусорщики забирают мусор, разгружают выставленные на тротуары железные круглые ящики с мусором. По субботам во всем городе уборка. Моют цоколи зданий. Окна открыты, через подоконники опущены для проветривания перины, одеяла, простыни. По воскресеньям на поездах, машинах, мотоциклах, велосипедах все устремляются за город. У многих за плечами рюкзаки, а сбоку болтаются фотоаппараты.
И так каждое воскресенье.
В понедельник можно слышать такие разговоры:
— Вчера хорошо провел день. Выпил две кружки пива и выкурил сигару. Слушал музыку. Было очень весело.
Каждое утро в начале восьмого мы выходили из дома, к восьми нам надо успеть переодеться в рабочий костюм и занять свое место в цехе.
Первые недели было очень трудно — надо было освоиться с чуждой для нас обстановкой и научиться понимать чужую речь. Рабочие говорят не на литературном немецком языке, а на плят-дейтч — местном жаргоне.
После работы принимаем душ и идем обрабатывать собранные за день сведения о премудростях производства качественной стали. Надо многое записать, вычертить, подготовить вопросы для консультации с немецкими специалистами.
Я уже рассказывал, как мы изучали разливку стали.
Позже оказалось, что и в самом процессе сталеварения использовалось много новых, незнакомых приемов, способствующих тому, чтобы производить металл высокого качества. Опыт производства накапливался и передавался из одного поколения другому. Во время моего пребывания в Эссене, вместе со старшим мастером Хейнкелем в этой же смене работал его сын. Старшего же Хейнкеля двадцать восемь лет назад в этот цех привел отец, который тоже был мастером сталеварения. Три поколения Хейнкелей передавали свои знания и приемы работы.
В перечень марок сталей, производимых заводом, входило несколько тысяч различных по составу и свойствам. Начальника нашего цеха Мюллера звали Stahl König[14]. Он создавал технологию производства и начинал первые плавки. Вот этот бесценный опыт нам и необходимо было перенять.
В первые дни трудно было установить контакт с мастерами, и особенно с инженерами. Вначале отношение к нам было настороженным. Наши разговоры с работниками цеха ограничивались лаконичными вопросами и ответами. К нам присматривались. Их следящие глаза как бы вопрошали: кто мы, эти пришельцы из чужого для них мира, из мира, о котором столько разноречивого пишется в газетах?
Чего-то мы не уловили
В начале двадцатых годов многие марки высококачественной стали на заводах Советского Союза совершенно не изготовлялись, и стояла задача организовать их производство. Работая в лаборатории электрометаллургии Московской горной академии, мне пришлось принять участие в разработке производственного процесса и определении основных показателей одной из новых марок стали.
Общим руководителем научно-исследовательской работы был профессор Н. А. Минкевич. Решили начать экспериментирование со сталью, содержащей, помимо других элементов, также и молибден. В то время молибденовые стали у нас в стране не производились, сведения о свойствах молибдена и его поведении в процессах сталелитейного производства были скудными.
Николай Анатольевич Минкевич предложил мне изучить сам процесс производства, и на первом же совещании исследователей, участвующих в работе, сказал: «Необходимо выплавить хромистую сталь с содержанием одного процента молибдена, какой угар молибдена вы думаете принять при расчете шихты?»
Я только год назад закончил курс обучения, а на всех лекциях по производству стали профессора и преподаватели академии утверждали, что угар молибдена достигает сорока процентов, и я уверенно ответил:
— Сорок процентов.
— Вы будете вести плавки в небольшой печи, у вас угар будет больше. Я советую вам принять в расчете не сорок, а пятьдесят процентов, — посоветовал Минкевич.
Так я и поступил.
После отливки первых слитков новой марки образцы были направлены в лабораторию для определения химического состава. Мы ожидали, что содержание молибдена будет в пределах одного процента, но, к своему удивлению, в полученном из лаборатории сертификате в рубрике «молибден» стояло два процента! Я никак не мог понять, откуда они взялись. С листом бумаги, полученным от химиков, я направился к профессору Минкевичу.
— Ну, какие тут исследования можно вести, если у нас даже молибден не могут определять! — в раздражении произнес Минкевич, выслушав мое сообщение о том, как я проводил расчеты и вел плавку. — Одним словом, «химики»!
Мы настолько верили в то, что молибден сильно окисляется в процессе производства стали, что не могли допустить, что совершаем ошибку, принимая в своих расчетах такой высокий угар этого металла.
— Будем считать, что в стали содержится один процент.
— Другого выхода у нас нет, — решительно заявил Минкевич.
Прошло более двух лет. И вот как-то уже в сталеплавильном цехе крупповского завода в Эссене, наблюдая за ходом процесса выплавки одной из сталей сложного химического состава, содержащей наряду с другими элементами также и молибден, я увидел распоряжение начальника сталеплавильного цеха:
«При расчете шихты исходить из того, что молибден ведет себя так же, как никель, то есть не окисляется». Слова «не окисляется» были подчеркнуты, а внизу стояла подпись — Мюллер.
Я был настолько обескуражен прочитанным мною указанием Мюллера, что немедленно пошел разыскивать Тевосяна.
— Ты только посмотри. Мы во всех наших расчетах принимаем угар молибдена в сорок процентов, а Мюллер исходит из того, что молибден совершенно не окисляется!
— Да, действительно, очень интересное распоряжение. Нам надо внимательно проследить от начала до конца за всем ходом плавки, — сказал Тевосян. — Давай это сделаем вместе, чтобы не упустить чего-либо.
И мы встали к печи с секундомерами в руках. Плавка проводилась дуплекс-процессом — в двух печах. Стальной лом, содержащий отходы молибденсодержащих марок стали, вместе с чугуном загружали в мартеновскую печь, где в процессе плавки окислялись примеси, и сталь с очень низким содержанием углерода в жидком виде передавалась в электропечь, в которой и заканчивался процесс сталеварения.
— Неужели молибден действительно не будет окисляться? — спросил меня Тевосян. — Ведь назначение самого технологического процесса, происходящего в первой печи, и состоит в том, чтобы окислить все примеси, способные окисляться.
— Ты посмотри только на эти шлаки!
Рабочие мартеновской печи в это время забрасывали через загрузочные окна железную руду и скачивали жидкий, черный, железистый шлак.
— Ну, если даже в этих условиях молибден не окисляется, то он действительно не окисляется, и все наши соображения но угару молибдена ни на чем не основаны.
— Чтобы быть полностью уверенными, я думаю, что по ходу плавки следует отбирать пробы и проследить по ним за поведением молибдена, — предложил Тевосян.
Мы уже работали в цехе третий месяц, и нас здесь хорошо знали. Мы сделали, как решили: отбирали пробы и в цеховой химической лаборатории определяли содержание молибдена. От первой и до последней пробы результаты не изменялись, и цифра содержания молибдена в 0,20 процента стояла на каждом листке, получаемом нами из лаборатории.
Мюллера в цехе не было, но в конце смены он появился и, подойдя к нам, спросил, почему мы так интересуемся содержанием молибдена в стали.
Тевосян сказал:
— Мы полагали, что молибден будет сильно окисляться.
Мюллер ответил:
— Несколько лет тому назад и у нас так же многие думали. Дело в том, что в одном из журналов появилась статья о сильном окислении молибдена в процессе производства сталей, содержащих молибден. Автор статьи, вероятно, или плохо знал производство, или же имел в виду не плавку, а другие металлургические операции. Дело в том, что окислы молибдена летучи. Но окислять молибден в процессе плавки очень трудно — в стали содержится много элементов, которые легче и быстрее связывают кислород, нежели молибден. Эта статья, о которой я вам сказал, и на наших заводах повела к недоразумениям, но мы вовремя проверили и установили, что это не так. У нас химики хорошо определяют молибден. Но все-таки я мастерам всякий раз напоминаю о том, что молибден не окисляется.