Я сел за стол и сказал подошедшей ко мне хозяйке, что хотел бы пообедать. Она принесла мне большую глубокую тарелку, до краёв наполненную супом.
— А хлеба можно? — спросил я.
— А вот он на столе, — и она кивнула на краюху, — берите, а не хватит, я ещё принесу.
Все это резко отличалось от того, к чему я уже привык в Эссене. Здесь хлеб на маленькие ломтики не считают. Только я взялся за ложку, как со всех концов стола раздалось:
— Guten Appetit[43].
По всей видимости, сидящие за столом из моего разговора с хозяйкой поняли, что я не местный.
— Sind Sie nicht von hier?
— Nein.
— Woher sind Sie?
— Wie meinen Sie?
— O-o, ich meine Sie sind von Berlin.
— Ein bischen ferner.
— Woher denn?
— Von Moskau.
— Sind Sie hierher gekommen, um Revolution zu machen?
— Natürlich.
— Sind Sie von Tscheka?
— Selbstverständlich.[44]
Кое-кто из сидящих за столом громко засмеялся, а мой собеседник побагровел. Он понял, что смеются над ним. Я видел, что надо кончать разговор, который принял такой непредвиденный оборот.
— Вы что, думаете, у нас нет здесь других, более простых дел? Я приехал на завод. Мы разместили здесь большие заказы, и я приехал для приёмки изготовленного для нас металла.
Мой собеседник как-то сразу осел.
Он быстро поднялся со своего места, подошёл ко мне и, низко кланяясь, произнёс:
— Разрешите представиться — я бухгалтер этого завода и очень рад чести познакомиться с вами. У меня здесь около гостиницы стоит мотоцикл с коляской. Может быть, вы согласитесь проехать до завода со мной? К сожалению, у меня нет автомобиля, а только мотоцикл, но очень хороший, с коляской, — повторил бухгалтер. — Что же вы но известили нас, что вы едете, мы бы послали за вами машину. Директора сейчас па заводе нет. Он будет только в три часа, а сейчас два. Ну, если вы не хотите ехать со мной, мы за вами пришлём машину. Директор приедет за вами.
«Вот что значит быть крупным заказчиком, — подумал я. — Каким тоном он только что разговаривал со мной, когда ещё не знал, что я являюсь крупным покупателем».
Все сидящие за столом приветливо улыбались. Хозяйка спросила, что мне подать на второе. Я заказал жаркое из телятины и салат из огурцов, а когда она отходила от стола, то вдогонку крикнул ей:
— Und ein Krügel Bier bitte[45].
Хозяйка остановилась и в замешательстве переспросила:
— Gurkensalat mit Bier?[46]
— Warum nicht[47]?
— Das geht doch nicht[48].
И она обвела взглядом присутствующих, ища поддержки. Я почувствовал, что оказался в неприятной ситуации. Находившиеся в ресторанчике начали обсуждать, можно ли употреблять пиво с салатом из огурцов. Надо было кончать дискуссию. Хозяйка упорно твердила:
— Das geht doch nicht[49].
— Aber ich glaube das Bier immer geht[50].
Это, видимо, всем понравилось, так как со всех сторон раздались голоса одобрения:
— Ja, ja, natürlich[51].
Вечером, когда я вернулся с завода и лёг в постель, то долго не мог заснуть, вспоминая дневные разговоры. В этой части Германии, среди красот Швейцарских Альп как-то особенно выделялась своей нелепостью паутина лжи, которую плели наши недруги.
Утром, когда я сел за стол завтракать, хозяйка спросила меня:
— Может быть, вам подать солёной рыбы? Я знаю, что русские очень любят солёную рыбу.
— Откуда вы это знаете?
— Два года назад у меня жил один русский. Он вечером всегда просил солёной рыбы.
— Ну, а к рыбе он ничего больше не просил?
— Нет, он с собой приносил бутылку и наливал из неё небольшой стаканчик. Мне казалось, что у него было что-то с желудком не в порядке и он перед едой принимал какое-то лекарство. Он мне сказал, что все русские очень любят солёную рыбу.
Мне стало смешно. Вот так и создаются легенды.
Что скрывается за фразой «кризисные явления»
Кризисный 1932 год. В Рурской области закрываются заводы и угольные шахты. Проезжая мимо Дортмунда, я видел огромный металлургический завод. Заводские трубы не дымят — они напоминают гигантские кресты на кладбище.
Растёт безработица. Количество безработных превышает четыре с половиной миллиона.
Как-то в воскресенье утром я под окнами квартиры услышал игру на струнных инструментах. В дверь раздался стук.
— Herein.[52]
— Guten Morgen.[53] — Входит хозяин дома Вайянд. — Выйдите на балкон и взгляните на играющих, а потом я вам все объясню.
На улице под окном стояли и играли трое. Седой старик на скрипке и двое молодых на мандолинах.
— Старик — профессор биологии, — сказал Вайянд. — Молодые — студенты. Университет закрыт, и вот они на улице. Профессор получает талоны на бесплатный обед, но ведь одного обеда мало. От биологии он перешёл к искусству — играет. — Вайянд вынул пачку советских папирос. (Я был в Берлине и привёз ему несколько коробок, купленных мною в ларьке Торгпредства.) Он вынул одну из них и постучал мундштуком по левому глазу — он у него был стеклянный. Свой потерял во время боев под Верденом. Вайянд всегда стучал по своему стеклянному глазу во время сильного волнения.
— Вот, смотрите, до чего мы дошли — нищими стали наши профессора.
Мне часто приходилось в течение этих трёх лет ездить по Германии, главным образом по Рейнской области, и заглядывать также в Саарскую. Я хорошо знал Дюссельдорф и Кёльн.
В одну из поездок в Кёльн я обратил внимание на огромное полотнище, переброшенное через улицу вблизи знаменитого Кёльнского собора. На полотнище крупными буквами были написаны всего два слова: UNSER STOSS[54].
Стрелка указывала на дверь магазина, где, по-видимому, и наносился этот удар.
Я открыл дверь и вошёл — торговали дамскими пальто с меховыми воротниками. Цена две с половиной марки. За скромный обед я платил в Эссене марку с четвертью. Пальто стоимостью в два обеда в дешёвеньком ресторанчике. Да ведь если допустить, что материал и воротник ничего не стоят, то даже за саму работу надо заплатить значительно больше объявленной цены. Распродажа. Владелец этих дамских пальто хочет вернуть хоть что-нибудь. В газетах все чаще сообщения о банкротствах.
В Гамбурге улов рыбы не разгружается. Тот, кто голоден, не может её купить — снижать же цены на рыбу не хотят торговцы. Рыболовецкие суда уходят обратно в море и сбрасывают рыбу за борт.
Фабрикант
Мне часто приходилось ездить с докладами в Берлин. Дел было много, времени терять нельзя, а денег мало. Валюту надо экономить. Езжу в третьем классе. От Эссена до Берлина поезд идёт около восьми часов. Самый удобный для меня поезд ночной. Он отходит в полночь и приходит в Берлин в восемь часов утра. Конечно, трудно просидеть всю ночь, а затем начинать работу, но билет третьего класса на 25 процентов дешевле. Иногда, когда пассажиров немного, можно найти скамейку, вытянуться и подремать.
В одну из таких поездок, проходя по вагонам, я нашёл купе, в котором па одной полке кто-то лежал, а вторая была свободной. Положив под голову портфель, я расположился так же, как и тот, кто занимал первую.
Хамм, Ганновер, Стендаль. Скоро Берлин, надо подниматься. Вслед за мной поднялся и мой попутчик.
— Где мы находимся?
— Проехали станцию Стендаль. Скоро Шарлотенбург, а затем Фридрихстрассебанхоф.
— Вы едете до Берлина или дальше?
— До Берлина, а вы?
— До Варшавы, даже немного дальше. Я фабрикант, был во Франкфурте-на-Майне. Покупал лоскут. У меня фабрика в Барановичах — делаем галстуки. Я хорошо купил лоскут во Франкфурте.
— Большая у вас фабрика? — спросил я этого «фабриканта» в сильно поношенных, измятых пиджаке и брюках.
— Средняя по нашим местам. У меня работает тридцать человек. Дела идут неважно. Все хотят делать галстуки, но никто не хочет их покупать. Покупают их меньше, чем делают. А что я буду делать, если их никто не будет покупать? У меня четыре дочки — их надо выдавать замуж, а какой жених согласится взять в жены девушку без приданого?
Фабрикант долго плакался на свою судьбу.
В вагоне появилась продавщица, предлагая кофе и бутерброды. Я взял чашку кофе и завёрнутый в пергамент бутерброд. Мой попутчик-фабрикант открыл портфель, вынул термос, налил из него в крышку термоса кофе и развернул пергамент с бутербродами. Видать, что он экономил на всем. «Ну, если фабрикант пересекает всю Германию в вагоне третьего класса и дрожит над каждым пфеннигом, как же у него живут те тридцать, что работают на его фабрике?» — подумал я.
— Скажите, а у вас в России галстуки носят?
— Конечно.
— Сколько же у вас миллионов? Я не помню, кажется, более ста пятидесяти.
— Да, более.
— Скажите, а визу к вам получить можно?
— А вы спросите в посольстве в Варшаве.
— Я хотел было поехать в Китай, там ещё больше населения, чем в вашей стране. Но я не знаю, носят ли там галстуки. У меня и виза уже была. Вот, смотрите! — И он показал мне свой паспорт.
— Чего же вы не поехали?
— Боюсь. Там война.
В Берлине я попрощался с этим фабрикантом, но образ старого человека, мотающегося по Европе в поисках дешёвого лоскута для галстуков, не знающего, кому сбыть свой товар, запомнился. Он был характерен для того времени.
В вагонах поездов я встречал коммивояжёров, представителей фирм, чиновников, и все они говорили о трудностях жизни и полном отсутствии каких-либо перспектив.