Я знал, что вы каждую неделю приезжаете сюда, поэтому и решил вас поймать и рассказать все, что мне известно. Мне кажется, что о зверствах национал-социалистов мало знают. Об этом надо рассказать всем. Это садисты, которым доставляет наслаждение причинять людям страдания. А что они делают с нашей молодёжью! Они развращают её, хотят превратить в животных.
Мне известно, как в одной из школ учитель предложил, чтобы весь класс, все до одного ученика плюнули в лицо их товарищу за то, что он в своё время дружил с одним еврейским мальчиком и пытался оправдать эту дружбу. Его поставили около двери класса и, проходя мимо него, каждый плевал ему в лицо. Один из учеников не вынес этой моральной пытки и упал в обморок. Тогда учитель предложил вытолкнуть его пинками из класса в коридор.
Бледное, без кровинки, лицо и потухшие глаза, в которых навечно застыло страдание, свидетельствовали о тех муках, которые перенёс этот человек. Затем он, как и вначале, слегка приподнял левую, сжатую в кулак руку и проговорил:
— Heil Moskau!
… Но вот наконец письмо найдено.
Воппель, повернувшись ко мне, с улыбкой произнёс:
— Вот оно. У меня столько писем!
Но эту улыбку теперь я воспринимал иначе. А сколько замучил он, Воппель, таких, как тот мой собеседник из Картхаузена? — возникла в голове мысль.
В руках Воппеля был толстый конверт с пятью сургучными печатями.
— Возьмите.
Как в трансе, я механически протянул руку. В конверте было шесть железнодорожных билетов, которые я ждал.
— Ваши люди забрали у меня книгу.
— Знаю. Она запрещена и изъята из всех библиотек Германии, а также у всех частных лиц.
— Но я иностранец. Я заплатил за неё 4 марки 72 пфеннига. Это моя собственность.
Воппель опешил. Снова подошёл к столу. Взял книгу и, протягивая её мне, произнёс:
— Возьмите, но никому не передавайте. Я уважаю личную собственность. А относительно обысков и арестов я хочу, чтобы вы поняли, что мною предпринимаются меры, но я не владею положением в городе. Вот сейчас я в вашем присутствии позвоню гауляйтеру[82] и поговорю с ним.
Воппель подошёл к телефону, поднял трубку и начал набирать номер телефона.
— Говорит Воппель. У меня находится уполномоченный Советского Союза на заводе Круппа. Он возмущается тем, что допускают штурмовики по отношению к его людям, а также к нему лично… Как тебе известно, это все делают штурмовики… Моя власть на них не распространяется.
По-видимому, между Воппелем и гауляйтером отношения были натянутыми. Я не слышал, что говорил гауляйтер, но по всему было видно, что он взял штурмовиков под защиту. Воппель стал выходить из себя и наконец положил телефонную трубку на рычаг.
— Вот, вы могли убедиться сами, что я принимаю меры, но не все мне удаётся сделать. Я бы вам посоветовал обратиться к фирме Круппа, она финансирует все это движение. Достаточно им позвонить — и все будет в порядке.
Я не верил тому, что услышал. Одно дело, когда о финансировании движения фирмами читаешь в газетах, и совсем по-другому это же самое звучит в устах официального представителя власти.
Снова у директора завода Геренса
Вскоре после посещения начальника гестапо штурмовики ночью ворвались к одному из наших практикантов и произвели обыск.
Я вновь решил пройти к директору крупповского завода и ещё раз обратить его внимание на недопустимые для работы условия, созданные в городе для советских представителей.
Когда я поднялся в кабинет Геренса, он, узнав о цели моего посещения, поздоровался со мной очень сухо, а когда я рассказал ему, что произошло за последние дни, и привёл все случаи провокационного поведения штурмовиков, он перебил меня и, как мне показалось, с раздражением проговорил:
— Вы уже вторично передо мной поднимаете эти вопросы. Я советовал вам прошлый раз обратиться в полицай-президиум, но вы моего совета не послушались. Что же ещё я могу предпринять?
— Напрасно вы думаете, что я не внял вашему совету. Я был в полицайпрезидиуме.
— Ну и что же вам там сказали?
— Мне сказали, что фирма Круппа финансирует все это движение и если она захочет — все будет в порядке.
Геренс буквально был взбешён.
— Это заявление безответственного чиновника. У кого вы были? Кто это сказал?
— Я иностранец, мне трудно судить, кто у вас является ответственным, а кто безответственным. А был я у начальника гестапо Воппеля.
Когда я говорил, Геренс нервно ходил по кабинету. При последних моих словах он остановился как вкопанный.
— У Воппеля? — и вновь зашагал по кабинету.
Я сидел в кресле и молчал. Затем Геренс остановился и произнёс:
Мы постараемся что-нибудь предпринять. Я думаю, что вас больше беспокоить не будут. Мы что-нибудь сделаем.
И он рывком протянул мне руку.
— Я думаю, что вы ко мне больше не придёте.
Затем, после паузы, добавил:
— По этим неприятным для меня и вас делам… До свидания.
У Германа Рохлинга
В 1933 году я на несколько дней выезжал в Москву, и мне удалось побывать у Орджоникидзе. Он, как и всегда, быстро разрешил все мучавшие меня вопросы и вновь подчеркнул необходимость внимательного изучения немецкой техники.
— В этом корень вопроса, — несколько раз повторил он. — Хотим дать вам новое задание, — положив руку на моё плечо, сказал Серго. — Мне кажется, что мы увлеклись мартеновским способом производства стали и совершенно забыли о конверторном. Я собирал металлургов — все они энтузиасты мартеновского способа, во всех учебных заведениях мы готовим специалистов по мартеновским печам. Конверторный способ расценивается как устаревший. Так ли это? — На меня смотрели внимательные глаза Серго. — Когда я этот вопрос поставил перед металлургами, они почти в один голос сказали, что это отживающий способ. В Европе были выстроены металлургические заводы, оборудованные конверторами, а теперь эти заводы доживают свой век.
Но мне стало известно, что англичане начали строительство нового металлургического завода, где устанавливаются не мартеновские печи, а конверторы. Конверторная сталь много дешевле мартеновской, да и построить такие цеха можно быстрее и дешевле. Вот вы во всем этом деле разберитесь и напишите мне. Тевосян вам пошлёт подробное задание. Я с ним уже об этом говорил. Посетите главных воротил немецкой металлургической промышленности — Круппа, Рохлинга, поставьте перед ними вопрос прямо: как бы они на нашем месте стали развивать металлургическую промышленность? Начальники цехов здесь нам мало помогут. Надо поговорить с организаторами промышленности. Поезжайте прежде всего к Рохлингу. Скажите ему, что я прошу его ответить на вопрос: что бы он стал строить, если бы был на моем месте, — конверторы или мартеновские печи? Так просто и поставьте вопрос.
Вскоре после возвращения в Эссен из Москвы я получил обширную программу, в которой было изложено, что следует изучить по конверторному производству стали. Я сразу же стал готовиться к поездке на завод Рохлинга в Фольклингене. Здесь я был уже несколько раз и хорошо знал и Саарбрюкен и маленький город Фольклииген.
С Германом Рохлингом у нас был заключён договор о технической помощи. Он был колоритной фигурой среди немецких промышленников и принадлежал к плеяде горячих поклонников императора Вильгельма II. С Вильгельмом у него сохранились близкие отношения даже после того, как экс-император был выслан после войны из Германии и жил в Голландии — в Доорне.
Вильгельм также, вероятно, ценил Рохлинга. Во всяком случае, он помнил о нем. В день шестидесятилетия Герман Рохлинг получил от него поздравительную телеграмму.
Рохлинг хорошо знал европейскую промышленность, внимательно следил за её развитием и вовремя принимал меры, чтобы отхватить себе наиболее интересные и выгодные области для вложения средств.
Это был старый, опытный волк промышленности. Он хорошо знал, какую овцу нужно хватать и за какое место её легче всего удержать.
Приехав в Фольклинген, я оставил чемодан в гостинице и сразу же направился к главной конторе завода. С Рохлингом я встретился па лестнице. Он шёл с молодой девушкой.
Здороваясь со мной, он познакомил нас:
— Моя племянница. А это русский большевик.
— Откуда вы знаете, что я большевик? Насколько мне известно, ни советские, ни иностранные газеты об этом не сообщали.
— Молодой человек, — в глазах Рохлинга можно было видеть огоньки иронии, — ваша партия является правительственной партией, так неужели же она не будет посылать своих членов на выполнение поручений за границей? Я никогда не задавал вам вопроса о том, член вы партии или нет. Не задавал потому, что не хотел и не хочу ставить вас своим вопросом в трудное положение. Но ваших практикантов я часто спрашивал об этом, и все они давали мне один и тот же стандартный ответ — беспартийный. Собственно, меня не интересовала и не интересует партийная принадлежность ваших людей. Я не имею к ним никаких претензий, они ведут себя корректно.
Меня интересует другое. Почему те, кто их инструктирует, исходят из того, что мы здесь все идиоты и будем верить тому, что они нам говорят. Но оставим этот разговор, он не имеет никакого значения. Так о чем же вы хотите со мной побеседовать? — спросил Рохлинг, когда мы, поднявшись по лестнице, вошли в его кабинет.
— У меня к вам поручение от Орджоникидзе. Скажите, как бы вы, будучи на его месте, развивали дальше металлургическую промышленность? Что бы вы строили — мартеновские печи или конверторы?
— Конечно, конверторы, — не задумываясь, ответил Рохлинг.
— А почему — конечно?
— В 1937 году вы хотите выплавить семнадцать миллионов тонн стали. Так ведь? Вы в Германии находитесь уже второй год, и вам, конечно, известно, что наиболее экономичным производство стали в мартеновских печах будет тогда, когда вы в печь будете загружать тридцать процентов чугуна и семьдесят процентов стального лома — скрапа. Цена тонны чугуна у нас в Германии составляет в настоя