О времени, о товарищах, о себе — страница 43 из 69

Для нас казалось диким сдерживать развитие производства. Порча продукции называлась вредительством. У нас — страстное желание переделать страну, сделать её богатой. Желание преодолеть все, что мешает движению вперёд. Строить государство на основе разума.

Задачи эти грандиозны, они опьяняют. Подумать только — каждому по его потребностям! Это создавало настроение работать, не считаясь ни со временем, ни с усталостью.

Мы не хотели слушать тех, кто выражал сомнения или ворчал, не имея возможности хорошо пообедать. Так ли это важно! Мы только недавно вырвались из условий, когда голод был постоянным спутником жизни. Нас раздражали шептуны и скептики. Вместо того чтобы ворчать и критиковать все и всех, не лучше ли засучить рукава и работать, работать!

На Западе изобилие продуктов — это предвестник кризиса сбыта, падения акций на бирже, катастрофы и разорения для капиталистов. «Найдут ли они средство избавиться от кризисов перепроизводства?» — думал я.

Через двадцать лет, в 1955 году, я встретился с директором фирмы «Вестингауз» Ноксом. В составе советской делегации я прибыл тогда в Нью-Йорк для участия в сессии Генеральной Ассамблеи ООН.

Нокс пригласил меня к себе в контору фирмы на Уолл-стрит. Когда я поднялся на бесшумно работающем лифте и вошёл в просторный кабинет Нокса, он, приветствуя меня, произнёс по-русски:

— Очень рад видеть у себя русского инженера. Нам надо бросить валять дурака и начать развивать торговые отношения. Нам есть чему учиться друг у друга.

— Чему же, вы считаете, мы должны учиться у вас?

Нокс внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Устраивать свой быт. Мы создали много полезного для облегчения быта, у нас появилось много приборов и приспособлений, облегчающих труд.

— А чему же вы хотите научиться у нас? — спросил я тогда Нокса.

— Плановому ведению хозяйства, — не задумываясь ответил он, — мы больше не допустим того, что было в начале тридцатых годов. Кризиса больше не будет!

Потом усмехнулся и добавил:

— Не рассчитывайте больше в ваших планах на кризис.

— Как же вы можете планово развивать свою экономику при наличии частного хозяйства? Вы можете заниматься планированием только своей фирмы, а такое планирование не спасёт вас от кризисов.

— Договоримся. Найдём возможность договориться. Повторяю, кризисов мы больше не допустим. Не считайте нас за глупцов. Мы сделали выводы из уроков двадцать девятого года.

Так говорят они теперь. Но законы общественного развития неумолимы.

А вы на земле проживёте…

Поезд опять стоит. Выпали из графика движения. Небольшая станция. Толпится народ. У многих руки всунуты в рукава. Ветрено. Деревья голые. В лужах прошлогодняя рыжая трава. Картину дополняют толпящиеся на перроне люди, одетые в платье с удивительно монотонным рисунком и расцветкой. Как отличается эта толпа от западной. Вспомнилась шутка: «Каких только цветов костюмного материала у нас нет — чёрный, серый, стального цвета, цвета угля, кокса, сажи».

Когда же всё-таки мы сможем по-настоящему заняться производством того, что нужно народу для его потребления? Когда мы перестанем вывозить за границу то, что нам нужно самим? Доживу ли я до того времени, когда мы будем экспортировать сталь, станки, машины, а покупать, ну, допустим, галстуки?

Прошло тридцать пять лет. Я жадно слежу за растущим экспортом нашей промышленной продукции. Мне часто приходится бывать за границей — я стараюсь покупать там для себя только галстуки.

— Долго ли мы здесь простоим? — спрашивают проходящею мимо железнодорожника.

— Да, просто-им, — нараспев отвечает он. — Два встречных должны пропустить, да скорый нас нагоняет.

Прохожу в конец платформы. Откуда-то раздаётся красивый тенор:

А там в долине, где берег синий И голубая даль,

Есть Россия, слышишь, страна,

Всем защитой служит она.

Тенор проникновенно передавал в песне свои чувства глубокой веры в страну.

Передо мной вновь всплыли картины недавнего прошлого. Всего три года прошло, как я уехал из Москвы, а сколько за это время пережито!

Перед глазами Эссен; огромный завод Круппа. Тоскливые глаза рабочих, боящихся как огня безработицы. А вот и они — безработные металлурги, которых я нанимал для работы на Кузнецком заводе.

Центр Парижа. Бульвары, и совсем рядом, на параллельной улице — проститутка на костыле, с длинными бледными пальцами и покрытыми чёрным лаком ногтями.

А вот наглые лица штурмовиков, когда они проводили у меня обыск. В памяти проходят улицы Бохума, Дюссельдорфа, Кёльна, Берлина. И мне кажется, что я слышу барабанный бой и топот их тяжёлых сапог. В ушах звучат слова песни, свидетельствующие о чрезвычайном самомнении и наглости:

Wer will mit uns zum Kampfe ziehen,

Wenn Hitler kommandiert[103].

А припев доказывал полную деградацию их сочинителей и исполнителей:

Und wenn die Handgranate kracht.

Das Herz im Leibe lacht[104].

Все это для меня стало прошлым, а невидимый мне тенор начал новую песню:

А вы на земле проживёте,

Как черви слепые живут,

Ни сказок о вас не расскажут,

Ни песен о вас не споют.

В слова «как черви слепые живут» певец вкладывал осуждение, презрение и, мне казалось, гнев. Кто он — этот певец с чудесным голосом, здесь, на этой маленькой станции?

Но вот паровоз дал протяжный гудок — поезд трогается, и я вскакиваю на ходу на подножку вагона.

… Можайск. Скоро Москва.

В МОСКВЕ И ЧЕЛЯБИНСКЕ

В Москве

… Ну вот наконец Москва.

Поезд медленно подходит к перрону Белорусского вокзала.

Меня никто не встречает. Может быть, задержались?

Я жду, рассматриваю вокзал. В глаза бросается надпись: «Вход». Что это значит? Высший хозяйственный… Нет, ничего не получается. Фу, да ведь это не сокращение — это просто слово «вход».

Дом, в котором я получил квартиру, недалеко от вокзала. Сдаю вещи на хранение и отправляюсь домой пешком.

Поднимаюсь на четвёртый этаж. К двери приколота записка: «Ключи у соседей, звоните в соседнюю дверь».

Мне вместе с ключом дают короткое разъяснение: жена второй месяц лежит в больнице, дочь под Москвой — у тётки.

Открываю безлюдную квартиру. Неуютно. Позвонил в Главспецсталь. В управлении делами мне сказали:

— А мы за вами машину послали, но не сообразили, что вы шофёра не знаете, а шофёр не знает вас. Теперь будет, вероятно, до ночи стоять. Очень уж аккуратный и исполнительный он у нас человек. Что же нам делать? И послать-то больше некого.

— Я сам схожу, от меня это близко.

Записал номер машины и опять отправился на вокзал. Разыскал машину, забрал вещи, завёз их домой и на этой же машине направился к Тевосяну.

Тевосяном был установлен такой порядок: все приезжавшие в Москву принимались им в тот же день. Он старался никого не задерживать и не любил, чтобы его ждали.

Он был один в кабинете, когда я вошёл к нему. Мы поздоровались, и он мне начал рассказывать последние новости. Тевосян все ещё находился под большим впечатлением решений XVII съезда партии.

— Большие задачи поставлены перед металлургами — нам нужно будет дать семнадцать миллионов тонн стали к концу второй пятилетки. Горячие головы называли и более высокие цифры, но Орджоникидзе сказал, что надо реалистически подходить к плану. Обрати внимание, что темп роста выплавки высококачественной стали значительно превышает темпы общего увеличения производства стали. Поэтому нам придётся повысить число оборотов, — улыбаясь, сказал Тевосян. — Мы получаем ряд заводов, которые до сих пор выплавляли рядовой металл. Их необходимо перестроить на изготовление высококачественного.

На Главспецсталь возлагаются большие задачи. Необходимо будет освоить производство многих новых типов стали.

Ну, а теперь давай поговорим о твоей будущей работе. Вообще говоря, есть два предложения. Одно — поехать в Запорожье заместителем главного инженера завода. Главный инженер там Кащенко, ты с ним знаком, он хорошо знает производство. Там есть где поучиться и поработать. Второе — поехать в Челябинск, там у нас главным инженером работает немецкий специалист Вальтер, ты его также знаешь. Вальтер через пару месяцев возвращается в Германию, и завод останется без главного инженера. Если хочешь, поезжай в Челябинск. Меня беспокоит только одно — как ты перенесёшь уральскую зиму. Зимой там ведь очень холодно. Конечно, лучше всего было бы, если бы ты остался в Главке, но я боюсь этот разговор начинать снова. А может, всё-таки останешься здесь, в Москве?

Ещё в июле прошлого года, когда я приезжал в Москву, у нас был длительный разговор с Тевосяном о моей работе по возвращении из Германии. Он настойчиво предлагал мне работу в Главке. Мне же хотелось поработать на заводе, и я категорически отказался от этого предложения. Решение моё и теперь не изменилось, и я ответил:

— Нет, всё-таки я хочу поехать на завод. В Челябинск.

— Ты когда можешь выехать на завод?

— Задерживаться в Москве я не собираюсь. Правда, у меня дома не все благополучно. Жена в больнице, и я ещё не знаю, каково её состояние.

— А что с ней?

— Ты же знаешь, у неё больное сердце.

— Может быть, помочь чем нужно? Где она находится?

— В клинике профессора Плетнёва.

— Ну, ведь Плетнёв у нас крупнейший специалист по сердечным заболеваниям. Как она себя чувствует?

— Не знаю, я ещё не был у ней.

— Так ты иди, а завтра приходи прямо с утра — тогда мы более подробно поговорим о твоей предстоящей работе в Челябинске.

Мы распрощались, и я прямо от Тевосяна направился разыскивать клинику Плетнёва.