— А ну, давайте посмотрим, кто сколько выбил.
Осматривая мишени, Вячеслав Рудольфович тут же знакомился с каждым из нас. Расспрашивал об учебе, интересовался, откуда родом, нашими семьями. В числе лучших стрелков оказался и я. Он взглянул на меня, улыбнулся, сказал: «Молодец» — и похлопал по плечу. А когда узнал, что я провел свое детство и юность в Степном крае (тогда это старое название Казахстана употреблялось нередко), оживился и стал расспрашивать, как идет коллективизация в наших селах. В конце разговора Вячеслав Рудольфович сказал, что ему памятны события 1921 года, когда в Северном Казахстане кулачество, спровоцированное бывшими колчаковцами и эсерами, подняло восстание и пыталось захватить власть в крае… Вячеслав Рудольфович еще долго беседовал с курсантами. И все это время много шутил и смеялся. День клонился к закату, когда он с начальником школы уехал со стрельбища…
Экзамены шли к концу. Все чаще мы думали о встрече с родными, ходили в свободное время по магазинам, покупали подарки и активно готовились к выпускному вечеру. Накануне вечера узнали, что, возможно, на вечере будет председатель, если ему позволит здоровье.
В клубе собрались не только курсанты, не и многие сотрудники центрального аппарата, преподаватели. В зале стоял шум: все были в веселом настроении, шутили, смеялись…
На сцене появилось руководство, и в зале воцарилась тишина. С кратким докладом выступил начальник школы, а затем слово взял Вячеслав Рудольфович. Говорил он недолго, но убедительно: «Сегодня для меня радостный день, — говорил Вячеслав Рудольфович. — Если первоначально ЦК нашей партии направил для работы в Комиссии шестнадцать коммунистов, то сегодня их в этом зале целая армия. При правильной, партийной организации дела нам не страшны будут никакие враги…»
Как теперь помню, слушали его внимательно, ни один из нас не шелохнулся…
Встречи с Вячеславом Рудольфовичем Менжинским, его речь на выпускном вечере я бережно храню в памяти. А сам он на всю жизнь стал для меня ярким примером беззаветной преданности делу Ленина, настоящим борцом-коммунистом, каким он был до последнего часа своей жизни.
Ответный удар. Сборник очерков.
Алма-Ата, 1980, с. 46–48.
В. Г. Люмирский. Из воспоминаний
…1932 год. Москва. Центральная школа ОГПУ. Я слушатель курсов усовершенствования. На гимнастерке шинели петлицы — «ЦШ».
Кое-кто из тех, кто не желал учиться, встречая улице, ехидно посмеивался:
— Носишь ты какие-то «галошные буквы». Не лучше ли…
— Нет, не лучше!.. Учиться никогда не поздно. Учеба меня увлекает. Социально-экономические дисциплины, специальная чекистская тематика, строевая стрелковая подготовка — все это, обогащенное содержательной, активной партийно-общественной жизнью, расширяло кругозор слушателей, вооружало знаниями, мы — а среди нас были и грузины, и таджики — учились настойчиво, жили дружно. Много времени уделяли занятиям и во внешкольные часы. И это не могло не сказаться на результатах: при подведении итогов учебного года наша группа заняла второе место в школе и была занесена на мраморную Доску почета.
В 1933 году выпускников центральной школы принял председатель ОГПУ В. Р. Менжинский в своем скромном кабинете.
…..Прибывшие на прием к Вячеславу Рудольфовичу вошли в кабинет. Менжинский сидел на широком диване, привалившись к его спинке… Его бледное лицо выражало крайнюю усталость. При столь болезненном состояния он нашел время для встречи с питомцами ЦШ, отличившимися в овладении политическими, военными и специальными знаниями.
Мы были очень смущены, но Вячеслав Рудольфович, мягко улыбнувшись, извинился за свое недомогание и попросил садиться и не стесняться;
Сосредоточенно, не перебивая, В. Р. Менжинский выслушал доклад об итогах минувшего учебного года, а затем, чуть выпрямившись, обратился с кратким словом к выпускникам.
Мне помнится, он говорил:
— Периферия — это не тепличные условия нашего тихого московского переулка, в котором вы провели год. Там придется и недоспать, и недоесть. Работы будет много. На горизонте появился новый опасный враг — германский фашизм. Для точного и наиболее эффективного удара по врагу глубоко изучайте современные условия классовой борьбы, следите за международными событиями…
..Глаза его светились искрами ясного ума, Глубокой мысли, говорили об отеческой заботе о молодых чекистах;
Далее Менжинский говорил о том, чтобы молодые чекисты постоянно проявляли большевистскую партийность в сложной и ответственной чекистской работе, совершенствовали на практической работе свои знания и чекистское мастерство, не поддавались никакому соблазну.
— Политико-моральный облик чекиста должен быть кристально чистым. Будьте достойными дзержинцами.
В заключение он пожелал всем нам успехов в работе, а кому еще предстояло учиться — в учебе.
Мы торопливо, но горячо, искренне поблагодарили председателя ОГПУ за добрые напутствия и поспешили выйти из кабинета.
Каждый, кто присутствовал на этом скромном, но незабываемом приеме, постарался запомнить и унести в своем сердце образ этого несгибаемого борца-ленинца.
В следующем учебном году, помня напутствие В. Р. Менжинского, мы учились с еще большим усердием, и наше подразделение вновь заняло второе место. Сохранились у меня от того времени, времени серьезной учебы, теплые воспоминания о встрече с В. Р. Менжинским и две реликвии — настольные бюсты В. И. Ленина и Ф. Э. Дзержинского с дарственными надписями. Эти реликвии постоянно напоминают о строгих служебных и теплых товарищеских отношениях между начсоставом, преподавателями и слушателями.
Рассказы о Менжинском.
М., 1969, с. 157–159.
А. С. Менжинская. Каким его помню…
Художник Мешков рисовал Вячеслава Рудольфовича при жизни. Этот портрет находится в Третьяковской галерее[87], там он не похож на себя… У Вячеслава Рудольфовича был прямой, нормального размера нос с небольшой горбинкой. Сделан тяжелый подбородок — не было этого у Вячеслава Рудольфовича. Единственно, что удачно схвачено, — это глаза, веселые и очень умные.
Этот портрет при жизни Вячеслава Рудольфовича был выставлен в витрине какого-то магазина или салона, его можно было обозревать с улицы. (Петровка — где-то наискосок от Петровских линий.) Там я его и увидела и, придя домой, спросила Вячеслава Рудольфовича, почему это Мешков его нарисовал таким непохожим, а особенно с таким красным носом, когда у него нос не краснел даже при сильном морозе. Вячеслав Рудольфович ответил, что ему тоже этот оттенок показался странным, но «не могу же я спорить с художником, может, обыкновенные люди не видят этих красок, а он (художник) заметил их, ему видней, поэтому я ему ничего и не говорил».
У него был хороший цвет лица, хорошо очерченные губы и карие глаза, темные волосы — огромная шевелюра, с утра па косой пробор, а потом перепутанные волосы, у него была привычка лохматить волосы. Никакого намека на лысину, и первые седые волоски — за два года до смерти… Он был близорук. Для чтения носил очки, а для дали, то есть для всего остального, — пенсне. Носил усы, закрывающие верхнюю губу до половины, а вот усы были заметно седыми.
Когда он бывал доволен, весел, то потирал обеими ладонями сверху вниз и снизу вверх все лицо, а потом, сложив руки ладонями, поставив на ребро на стол, широко разводил их во всю ширь. Заливался смехом.
Одевался он очень скромно. Военной одежды у него не было.
Коричневые или хаки брюки и рубашка навыпуск, а последние годы — френчи. Летом френчи или рубашки из белой рогожки. Осенью и весной — черное драповое пальто и серая фетровая с черной лентой шляпа. Шуба (теперь говорят: «зимнее пальто») черная, с котиковым воротником; котиковая, пирожком, высокая шляпа, Перчаток не признавал, в сильные морозы — замшевые перчатки на трикотажно-шерстяной подкладке.
Зимой носил валенки, белые, высокие, верх подвернут, если разогнуть, то покрывал всю ногу, но никогда их не разгибал, дома носил специально придуманную обувь — высокие, как сапоги, черные шевровые ботинки на байковой подкладке на многих застежках (застежки, как у детских бот или бот «прощай молодость»). Брюки были сверху этих ботинок и закрывали все застежки…
У него был на редкость стандартный вкус, мог ежедневно есть одно и то же. Утром пил кофе, очень любил ветчину, тоненько-тоненько нарезанную, при этом не бутербродами, а ел вилкой с ножом. Вместо обеда часто опять просил ветчину, а потом чай. Чай в чашку просил налить горячий и крепкий, а потом он стоит и остывает. Чай без сахара, но с вареньем клубничным или вишневым или конфеты — обычно мармелад… И так изо дня в день. Но бывало, и обедал…
Вячеслав Рудольфович любил музыку и чутко понимал ее. Мы ходили часто в Большой театр, слушали даже одно действие, когда не было времени. Бывали также в консерватории. Вячеслав Рудольфович очень любил Бетховена, Римского-Корсакова, Мусоргского…
Я присутствовала, когда секретарь Коллегии ОГПУ А. М. Шанин, приехав к нам на дачу, имел разговор с Вячеславом Рудольфовичем. Менжинский сказал ему, что ряды работников ОГПУ редеют, так как ими пополняются руководящие кадры промышленности, транспорта и т. д., а принимать в ОГПУ просто с улицы нельзя. Надо создать школу по подготовке работников ОГПУ, набирать рабочих по командировкам с заводов, основной костяк должен быть из рабочих-металлистов. Вот так можно решить вопрос о кадрах ОГПУ. Вячеслав Рудольфович дал задание Шанину подготовить этот вопрос. Насколько я знаю, так был решен вопрос о создании одной из школ ОГПУ…
Вячеслав Рудольфович рассказывал мне, как при взятии власти в октябре 1917 года в Петрограде он брал Госбанк, как саботировали чиновники, не выходили на работу, как присылались в банк для работы грамотные рабочие и приходили мелкие чиновники, как налаживалась работа в Госбанке.
В ночь назначения его наркомфином он, не имея ни одного работника наркомата, а также комнаты для этого в Смольном, заснул на диване, прикрепив на всякий случай записку над головой: «Наркомфин». Владимир Ильич на другой день поддразнивал его по этому поводу.