— Дафна…
Викарий сжал челюсти, пытаясь подавить ангельски глупую усмешку. Но до того, как Даффи сморозила что-то еще, в дверь легко постучали, и внутрь просунулся неуверенный нос.
— Можно войти?
— Ниалла! — сказала я.
— Мы просто зашли попрощаться, — театральным шепотом произнесла она, входя в комнату со спеленатым свертком на руках. — Съемочная группа уехала, и мы с Десмондом — последние, кто остался. Он собирался отвезти меня на своем «бентли», но, похоже, машина замерзла. Оказалось, доктор Дарби собирается в Лондон на встречу однокашников, и он предложил подвезти меня и ребенка до самого дома.
— Но разве не слишком рано? — спросила Фели, заговорив впервые. — Разве вы не можете остаться ненадолго? Я даже не успела посмотреть на ребенка со всеми этими делами.
Говоря это, она нахмурила брови в мой адрес.
— Вы слишком добры, — ответила Ниалла, переводя взгляд с лица на лицо. — Было так мило снова вас всех увидеть, и Дитера тоже, но Бан свела меня кое с кем, кто работает над новой киноадаптацией «Рождественской песни». О, пожалуйста, не делай такое лицо, Дафна, эта работа позволит нам прокормиться, пока не подвернется что-нибудь настоящее.
Отец пошаркал ногами и осторожно взглянул из-под бровей.
— Я сказал мисс Гилфойл, что мы будем рады принимать ее в гостях, сколько и когда она захочет, но…
— …но ей надо ехать, — жизнерадостно договорила Ниалла, улыбаясь ребенку, которого держала на руках, и стряхивая что-то невидимое с его подбородка.
— Он похож на Рекса Харрисона, — заметила я. — Особенно лбом.
Ниалла мило покраснела, бросив взгляд на викария, будто в поисках поддержки.
— Надеюсь, он унаследовал мозги отца, — сказала она, — а не мои.
Повисло долгое неудобное молчание из тех, во время которых ты честно молишься, чтобы никто не зашумел.
— А, полковник де Люс, вот вы где, — раздался всемирно известный голос, и явился Десмонд Дункан походкой столь отточенной и рассчитанной на внимание, какую он когда-либо демонстрировал перед камерой или на подмостках Вест-Энда. — Доггер сказал мне, что я найду вас здесь. Я ждал удобного случая сообщить вам выдающуюся новость.
В руке он держал экземпляр «Ромео и Джульетты», ранее взятый в библиотеке.
— «Прекрасны ноги тех, кто приносит добрые новости» — как-то так говорил апостол Павел, цитируя Исаию, но, вероятно, имея в виду себя, в письме римлянам, — сказал викарий, ни к кому не обращаясь.
Все посмотрели на туфли Десмонда Дункана, купленные на Бонд-стрит, но, осознав свою ошибку, внимательно уставились на потолок.
— Этот довольно непритязательный томик, найденный в вашей библиотеке, если я не ошибаюсь, — первое кварто Шекспира. Его ценность неоспорима, и я был бы повинен в жестоком прегрешении, если бы сделал вид, что это не так.
Он внимательно рассмотрел обложку, снял очки, бросил взгляд на отца, снова нацепил очки и открыл книгу на титульной странице.
— Джон Дантер, — медленно и благоговейно прошептал он, протягивая книгу так, чтобы все видели.
— Прошу прощения, сэр? — переспросил отец.
Десмонд Дункан сделал глубокий вдох.
— Готов поклясться, полковник де Люс, что вы владеете первым кварто «Ромео и Джульетты». Напечатанным в 1597 году Джоном Дантером. К сожалению, на ней имеется современная подпись. Но, возможно, ее смогут удалить профессионалы.
— Сколько? — резко спросила тетушка Фелисити. — Должно быть, она должна стоить немало.
— Сколько? — Десмонд Дункан улыбнулся. — Целое состояние, вероятно. Могу сказать вам, что если сейчас выставить ее на аукцион… миллион, пожалуй. Это то, что известно как «плохое кварто», — продолжил он, едва сдерживая возбуждение. — Текст в некоторых местах несколько отличается от того, который мы привыкли слышать в постановках. Считается, что он воспроизведен по памяти со слов актеров Шекспира. Отсюда неточности.
Как будто в трансе, Даффи медленно кралась вперед, протягивая руку к книге.
— Вы говорите, — спросила она, — что сам Шекспир мог держать эту самую книгу в руках?
— Вполне вероятно, — ответил Десмонд Дункан. — Это должен определить эксперт. Взгляните: здесь везде есть следы, нацарапанные чернилами, судя по виду, очень старыми. Кто-то явно делал пометки.
Пальцы Даффи, находившиеся не более чем в дюйме от книги, внезапно отдернулись, как будто она обожглась огнем.
— Я не могу! — заявила она. — Просто не могу.
Отец, стоявший неподвижно, теперь механически потянулся к книге с лицом, застывшим, как церковная кочерга.
Но Десмонд Дункан не договорил.
— Являясь частью открытия или, по крайней мере, идентификации столь великого сокровища, я хотел бы думать, что имею некоторое преимущество, когда и если вы решите…
В гостиной воцарилась тишина, когда отец забрал книгу из рук актера и медленно начал переворачивать страницы. Он пролистал весь кварто, как обычно люди делают с книгой, с конца к началу. Добрался до титульной страницы, и теперь она лежала перед ним открытая.
— Как я сказал, эта современная порча может быть легко устранена экспертом, — продолжил Десмонд Дункан. — Полагаю, в Британской библиотеке работают специалисты по реставрации, которые смогут стереть эти несчастные помарки без следа. Я вполне уверен, что, когда все свершится, вы будете довольны результатом.
С ничего не выдающим лицом отец разглядывал монограмму — инициалы свои и Харриет.
Его палец медленно скользнул по поверхности бумаги, наконец замер на красных и черных инициалах и осторожно обвел их — Харриет, потом свои, переплетенные крестом.
Словно по радио, я читала мысли, пролетающие у него в голове. Он вспоминал день — тот самый момент, когда были начертаны эти инициалы, красными чернилами — Харриет, черными — его.
Возможно, они были написаны, когда они вдвоем сидели летом у залитого солнцем окна? Или укрывшись в оранжерее, пока внезапный летний дождь лил снаружи по стеклу, отбрасывая слабые водянистые тени на юные задумчивые лица?
Двадцать лет тенью промелькнули по лицу отца, невидимые никому, кроме меня.
А теперь он подумал о Букшоу. Шекспировское кварто, проданное на аукционе, принесет достаточно, чтобы расплатиться с долгами и с толикой благоразумного инвестирования позволит нам жить скромно, но в комфорте так долго, сколько потребуется, и — с Божьей помощью — останется даже несколько лишних фунтов время от времени побаловать себя листом марок Пенни Блэк.
Я читала по его лицу.
Он закрыл книгу и окинул взглядом всех нас, одного за другим… Даффи… Фели… викария… Доггера, только что вошедшего в комнату… тетушку Фелисити… Ниаллу… и меня, как будто мог найти на наших лицах инструкции, как поступить.
А потом, довольно спокойно, он произнес, ни к кому из нас не обращаясь:
Нередко люди в свой последний час
Бывают веселы. Зовут сиделки
Веселье это «молнией пред смертью»,
Ужели это «молния» моя? —
О ты, любовь моя, моя супруга?
Смерть выпила мед твоего дыханья,
Но красотой твоей не овладела.
У Даффи перехватило дыхание. Фели побледнела как смерть, приоткрыв глаза и не сводя их с лица отца. Я узнала слова, которые Ромео говорил в склепе Джульетты.
Отец продолжал все тише и тише, сжимая кварто в руках:
Ты не побеждена. Еще румянец
Красой уста и щеки озаряет,
И смерти знамя бледное не веет…
Он обращается к Харриет!
Его слова, теперь едва слышные, были не громче шепота.
Можно думать,
Что смерть бесплотная в тебя влюбилась,
Что страшное чудовище здесь прячет
Во мраке, как любовницу, тебя!
Как будто она здесь…
Так лучше я останусь здесь с тобой:
Из этого дворца зловещей ночи
Я больше не уйду…
Потом он отвернулся и медленно вышел из комнаты, как будто отошел от края могилы.
Мой отец не любит нежностей, но я так хотела обнять его. Мне хотелось побежать за ним, обвить руками и обнимать, пока неловкость не уйдет.
Но, разумеется, я этого не сделала. Мы, де Люсы, не сентиментальничаем.
И все же, может быть, когда будут писать финальную историю этой островной расы, посвятят главу всем этим великолепным сценам, которые проигрываются скорее в британских умах, чем телесно, и если так, отец и я будем там если не рука в руке, то хотя бы маршировать на одном параде.
Заключение
Остальные тихо последовали за отцом из гостиной. Они растаяли так же незаметно, как второстепенные актеры после сцены большого танца, оставив меня одну наконец, и я с удовольствием вытянулась на диване, ненадолго прикрыла глаза и задумалась о будущем, которое в настоящий момент, казалось, предоставлено череде дымящихся горчичных пластырей, ведер рыбьего жира и насильного кормления омерзительным несъедобным пудингом миссис Мюллет.
Сама мысль об этой гадости заставила мой язычок за миндалинами съежиться. Язычок — это маленький мясистый сталактит в задней части глотки, название которого, как сказал мне Доггер, происходит от латинского слова, обозначающего виноград.
Откуда он все это знает? — задумалась я. Хотя бывали бесчисленные случаи, когда знание Доггером человеческого тела оказывалось очень кстати, до сих пор я приписывала это его возрасту. Наверняка кто-то, кто прожил на свете столько, сколько Доггер, кто-то, кто выжил в лагере для военнопленных, не мог бы не приобрести некоторого количества практической информации.
Тем не менее, было что-то еще. Я почувствовала это инстинктивно и, внутренне содрогнувшись, поняла, что часть меня знала это всегда.
«Ты уже делал это, не так ли?» — спросила я его, когда мы стояли над телом Филлис Уиверн.
«Да», — ответил Доггер.
Мой мозг переполнился. Есть так много вещей, о которых следует поразмыслить.
Например, тетушка Фелисити. Отчет о ее военной службе, хоть и скудный, напомнил мне о переписке дядюшки Тара с Уинстоном Черчиллем, большая часть которой д