ославянской речи и не свойственные старославянскому языку). Явления, вышедшие из употребления в литературном языке, могут сохраниться в современных народных говорах, изучение которых также позволяет судить о народной речи прошлого.
Сопоставительное исследование данных памятников и современных народных говоров позволило языковедам выяснить существенные изменения, происшедшие в живой древнерусской разговорной речи на протяжении многих веков. Рассмотрим кратко эти изменения.
Важнейшим изменением в фонетике было закончившееся в XII—XIII вв. так называемое падение редуцированных, т. е. очень кратких звуков, изображавшихся на письме буквами ъ (звук, средний между о и ы) и ь (средний между е и и). В одном положении они исчезали (например, вместо къто, зъвати стали говорить кто, звати и т. п.), а в другом — переходили соответственно в о или е (например, сънъ изменилось в сон, дьнь — в день и др.). Изменился и ряд других звуков и их сочетаний. Так, звук ѣ, близкий к дифтонгу[15]ие, перешел в е (в украинском языке — в и); различна судьба ѣ в современных говорах, в некоторых из них ѣ сохранился в качестве особого звука. Шипящие (ж, ш), а также ц из мягких стали твердыми, сочетания гы, кы, хы (гыбель, кыслыи, хытрыи) изменились в ги, ки, хи.
В области склонения имен существительных произошло уподобление одних типов склонения другим по признаку рода и образование благодаря этому немногих основных образцов склонения (например, слова типа стол, конь, сын, гость, камень, склонявшиеся по-разному, теперь образуют один тип склонения слов мужского рода с двумя подтипами — «твердым» и «мягким»).
Важнейшим изменением в системе форм глагола был выход из употребления к концу XIII — началу XIV в. нескольких форм прошедшего времени (аориста, имперфекта) и образование на базе перфекта одной формы прошедшего времени (писал, читал и т. п.). Эти и многие другие изменения, происшедшие в живой речи, составляют предмет особых наук — исторической фонетики и исторической грамматики русского языка.
Несомненно, что в речи разных районов Древней Руси существовали различия. Перечисленные нами изменения в фонетике и грамматике происходили не всюду одинаково (так, например, падение редуцированных произошло на юге несколько раньше, чем на севере). Наиболее древние памятники фиксируют сравнительно мало черт, закрепленных только за какой-нибудь одной территорией (например, так называемое цоканье[16] отражается в новгородских памятниках уже с XI в.). Письменность распространялась из Киева, и поэтому язык киевских памятников, во многом отражавший киевское койне, влиял на речь других городов. Культура восточнославянских племен, вошедших в состав Киевского государства, была едина. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что христианство довольно быстро распространилось по Руси и летописец конца XI в. уже представлял себе всю русскую землю крещеной. Киевский диалект был воспринят (главным образом среди грамотного населения, а грамотность в городах была, по-видимому, широко распространена) как общерусская норма правильной речи. Конечно, и в киевский диалект проникали элементы языка других территорий. Так, например, северные слова вѣкша или вѣкшица («белка»), пърѣ(«парус») встречаются в киевском памятнике — «Повести временных лет». С юго-востока проникло к киевлянам заимствованное из древних тюркских языков слово лошадь: его употребил Владимир Мономах в речи на Долобском совещании князей в 1103 г.: «половчинъ... лошадь его [т. е. смерда] поиметь [половчин... лошадь его возмет]». В то же время киевские слова, естественно, попадали в речь других местностей. Так, киевское название белки вѣверица отмечено в севернорусских памятниках; слово лошадь из Киева перешло в более северные области, где раньше употреблялось лишь слово конь, и т. п.
Однако с течением времени в памятниках разных территорий попадается все больше специфически местных черт. Это свидетельствует о том, что диалектные различия в устной речи начинают увеличиваться. Знакомый с историей читатель, очевидно, догадывается о причинах этого явления: наступил период феодальной раздробленности, а затем татаро-монгольского господства. Ослабление политических и культурных связей между разными местностями способствовало сохранению и увеличению местных различий в речи. Памятники XIII—XIV вв. сохранили довольно много местных, не общерусских явлений устной речи. Назовем некоторые из них. Новгородские говоры наряду с уже упомянутым цоканьем характеризовались, например, такими звуковыми явлениями: звук г произносился так, как в современном литературном языке, т. е. как мгновенный, «взрывной» звук, в южных говорах ему соответствовал длительный «фрикативный»[17]г; в новгородских и псковских древних рукописях встречается сочетание жг в словах типа дожгь (сравните дождь): пригважгаема (сравните пригвождаема) и т. п. Псковским говорам, кроме того, было свойственно смешение с и ш, а также з и ж (здати, вешна, жимою, носаше; сравните ждати, весна, зимою, ношаше); употребление сочетаний кл, гл в соответствии с л в других говорах (привегли, сравните привели, ёгла, сравните ель) и т. п. Древние южные и юго-западные говоры, кроме фрикативного г, отличались, например, произношением звука у вместо в (узять, унук, усе, сравните взять, внук, все); в юго-западных (галицко-волынских) памятниках встречается сочетание жч в словах типа дожчь («дождь»); о произношении написаний жг на севере и жч на юго-западе — в словах типа дожгь (дожчь) существуют разные предположения. Известны диалектные различия и в словарном составе. Так, на юго-западе были распространены, например, такие слова, как багно — «болото»; болонье (оболонье, болонь, оболонь) — «низменное поречье», «луг»; глей — «глина», «ил»; пуща — «большой лес» и др.; на юге: рѣнь — «крупный песок», черевикъ — «башмак» и др., на севере и северо-западе: буй — «возвышенное место», възвод (взводье) — «подъем воды в реке вследствие сильного ветра»; голомя — «открытое море, водное пространство вдали от берегов», губа — «залив», рьль — «заливной луг», пожьня — «сенокосное угодье» и другие слова (45, стр. 94).
Постепенное накопление диалектных различий явилось причиной образования трех восточнославянских языков — русского (великорусского), украинского и белорусского. Как нетрудно заметить, южные (а также и юго-западные) древние диалектные черты во многом соответствуют особенностям украинского и белорусского языков. Великорусская народность и ее язык складываются на северо-востоке Руси XIII—XIV вв., причем особая роль в выработке единого, «общеобластного» языка принадлежала Москве, которая со второй четверти XIV в. стала политическим и культурным центром русской земли. В состав Московского княжества входит целый ряд других княжеств, и в XV в. создается сильное государство — Московская Русь.
Формирование языка великорусской народности сопровождается серьезными изменениями в грамматическом строе и словарном составе живого народного языка. Перечислим важнейшие из этих изменений.
Грамматический строй постепенно принимает вид, очень близкий к современному: окончательно выходят из употребления аорист и имперфект, форма двойственного числа (т. е. форма, указывающая, что речь идет о двух предметах, например: рукама и ногама, сравните современные руками и ногами); краткие прилагательные в функции определения заменяются полными (вместо каменъ теремъ стали говорить только каменный теремъ); утрачивается форма звательного падежа (отче, господине); появляется форма именительного падежа множественного числа с окончанием -а (города вместо городи); появляются формы типа рукѣ, ногѣ, сохѣ вместо руцѣ, нозѣ, сосѣ; сочетания -ый, -ий (например, в окончаниях прилагательных) заменяются на -ой, -ей (простый, сам третий изменяются в простой, сам третей) и т. п. Вышли из употребления некоторые очень употребительные слова: например, око, перст, речи́, глаголати, имати, зрѣти вытесняются словами глаз, палец, сказать, говорить, брать, смотреть; вместо союзов и союзных слов яко, да (дабы), иже, аще, оже и других распространяются что, чтобы, который, если и др.
Все эти изменения происходили в живой разговорной речи Московской Руси. Приведем примеры записей этой речи, произведенных в XVII в. уже известным нам Лудольфом (курсивом выделим те новообразования, о которых шла речь в предшествующих абзацах): «Онъ самъ мнѣсказалъ что сѣстра ево за тебя замужь вышла; говорятъ что тамъ страшно холодно; поди ныне и смотри естли портнои мастиръ здѣлалъ мою шубу; смотри за рѣкою продажная ли дрова тамъ; пособи мнѣ роздѣвать сапоги и повиси ихъ что бы завтра сухие были; хъ которои немочи ты склоненъ; есть такихъ, которие въ одном пиру пропиютъ что во всемъ году нажили; море не люблю, естли сухимъ путемъ поѣду не утону». Фразы эти в переводе не нуждаются: они очень близки современной бытовой речи.
Языковеды, изучавшие разговорный язык Московской Руси (А. А. Шахматов, Б. А. Ларин), полагали, что и в XIV, и в XV вв. там еще не существовало какого-либо «общеобластного языка» — койне. В Москве, находившейся на границе северных и южных говоров, одни говорили по-севернорусски, другие — по-южнорусски. Однако в XVI в. постепенно вырабатываются нормы московской разговорной речи, в которой нашли отражение как северно-великорусские, так и южно-великорусские явления. Например, многие особенности согласных звуков были унаследованы от северных говоров, а гласных — от ю